Дочери Волхова (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 48
- Предыдущая
- 48/77
- Следующая
А вокруг был мокрый от дождя лес, с ветвей капало, овчина и два шерстяных плаща, которым ее укрыли, постепенно пропитывались влагой, источая резкий запах мокрой шерсти. Было прохладно, и парни уже не раз предлагали девушке развести огонь, но она не разрешала, опасаясь выдать местным их присутствие. Вольга уже вот-вот вернется… Но Дивляна никак не могла понять, давно ли он ее оставил; то казалось, будто уже и день скоро кончится, а то – что Вольга ушел совсем недавно, а значит, даже до Словенска еще не добрался.
Она не знала, долго ли спала или теряла сознание лишь на мгновение; иной раз ей вдруг мерещилось, что она лежит в этом влажном шатре уже несколько дней, что никто никогда за ней не придет и она останется здесь, пока не умрет…
Но больше всего девушку угнетала мысль о том, что этот недуг – неизбежное следствие побега. Сами боги наказали ее за то, что она пошла против воли отца, сбежала, бросила свой род. Но и род жениха ее еще не принял под свою защиту, и сейчас она открыта для всех бед и хворей, носящихся между землей и небом. Чуры отвернулись, разгневанные ее своеволием… Боги не дают ей бежать, задерживают и не позволят сдвинуться с места, пока посланцы из Ладоги ее не нагонят…
Теперь она понимала, почему говорят, что человек без рода точно сухой лист, оторванный от ветки. Та пропасть, что мерещилась ей позади, теперь была и впереди тоже, преграждая путь. И от этих мыслей становилось так тоскливо, что Дивляна пыталась заснуть, спрятаться хоть в сон, лишь бы не видеть перед собой этой пропасти. Казалось, ее сила, здоровье, удача – все осталось в Ладоге, потому что это были не ее собственные сила и удача, а общие, всего рода, но она ушла, не взяв свой кусочек, который род не выделил ей.
Девушка забывалась в горячечной полудреме, ей мерещилось, что она дома, в Ладоге, что рядом мать, и Яромила, и даже бабка Радуша, и от сознания, что она в надежных руках, постепенно успокаивалась. Откуда-то долетал голос матери: та пела «травяную песню», с которой всегда собирала травы в лесу.
Во сыром во бору
Травы-зелия беру.
Травы-зелия беру,
Низко кланяюсь.
Уж ты мать сыра земля,
Пособи моей нужде…
Песня была длинная, почти бесконечная. Милорада разговаривала с землей, травами, кореньями, описывала беду, которая ее за ними прислала просила помощи… Дивляна будто видела сон: мать в подоткнутой красной поневе в частую клетку, с венком вместо ожерелья на груди, ее загорелые руки, особым серпом подсекающие стебли порез-травы, на длину ладони от верхушки; за ней Яромила несет огромную охапку стеблей с белыми соцветиями, обернутую чистым полотном. Вспомнилось, как они с Веснавкой и Хвалинкой делали кукол из трав и цветов во время этих лесных походов, как Велеська однажды потерялась и была найдена по оглушительному реву, который та же дура Хвалинка приняла за медвежий… Белые головки порез-травы, меленькие цветочки, острые тонкие листики, одуряющий запах, и кажется, что вся она обложена грудами этим зельем. Вид его и запах были такими четкими, резкими и неотвязными, как бывает в бреду.
Во сыром во бору
Травы-зелия беру…
– неотвязно и утомительно звенело в голове.
– Плохо твое дело, девушка, – сказала мать, касаясь ее лба сухой жесткой рукой, и на Дивляну опять повеяло запахом свежих стеблей порез-травы.
Она хотела сказать, что вовсе не плохо, что сейчас они уберут кукол и будут собирать травы… и спохватилась, что серпа у нее нет, и испугалась, что потеряла его в лесу… или вовсе не брала с собой… Да и какие куклы – она ведь давно уже взрослая…
– Я помню, я все помню, – забормотала Дивляна. Перед ней проходил один из многочисленных дней в летнем лесу, когда бабка Радуша и мать обучали их с Яромилой и прочими сестрами зелейной премудрости. – Порез-трава еще зовется кровавник, а еще белоголов. Если свежим соком рану смазать, то кровь уймется и заживет быстро. От почечника настой помогает, от простудной лихорадки, если смешать рябину-ягоду, порез-траву, шипину, нивяницу, зверобой, лопух… От хворей в животе, от женских кровавых недугов…
Боги не дали Дивляне истинного дара зелейницы, которая умеет говорить с травами и деревьями и которой те сами рассказывают, от каких хворей они помогают и как ими пользоваться. Но она легко запоминала свойства трав и могла приготовить отвары и настои от многих болезней. Она все помнит… чем же мать недовольна?
– Так и помереть недолго, если Огневицу вовремя не прогнать, – продолжала мать. Только голос ее звучал как-то необычно…
Наконец Дивляна очнулась и осознала, что лежит в шалаше в чужом лесу. Откуда здесь взяться Милораде? Дивляна удивилась, и испугалась, и все же обрадовалась ей, и тут окончательно опомнилась и поняла, что это вовсе не ее мать над ней склоняется, – хотя кто-то очень похожий…
Это была незнакомая женщина – уже не молодая, но еще далекая от дряхлости, крепкая и сильная, загорелая, с мелкими морщинками в уголках глаз и натруженными, коричневыми от солнца руками. Понева темная, в крупную клетку, поясок узкий и черный – значит, она хоть и не вдова, но уже женила детей и сама рожать больше не собирается. Покачивались бронзовые подвески, прикрепленные к крупным кольцам ее убора, даже позвякивали слегка. От нее действительно исходил запах свежего сока порез-травы.
– Кто ты? – От испуга Дивляна даже села, но тут же привалилась к жердям шалаша и снова опустилась на жесткую подушку из свернутого плаща.
У нее не было сил даже держать голову, виски ломило.
– Я-то – Добролюта Мирославна из Перыни. А ты кто?
Женщина окинула Дивляну взглядом. Белая девичья рубаха, теплая шерстяная шушка, красный узкий поясок, мелкие полоски узоров по подолу – видно, что низкого рода. И все же Добролюта насторожилась: что-то мерцало и посвечивало вокруг чела лежащей девушки, и не давало верить в ее бедность.
– Я… – Дивляна заметила, как женщина осмотрела ее одежду, вспомнила, что на ней сряда Тепляны и что ее именем она называлась все время своего бегства. – Я – Тепляна… дочь… Витонега… из Ладоги…
Она боялась называть имя своего деда, но прямо отказать в ответе не смела. Да и лгать особого смысла не было – родовые знаки вышиты на подоле рубахи.
– Витонега! – Добролюта подняла брови. – Вот где привелось родню найти!
– Родню?
– Витонегова матушка, Доброчеста Гостивитовна, была сестрой моей бабки Благочесты, младшей Гостивитовой дочери. Бабка твоя – моей бабки сестра, а ты мне сестра троюродная. Да ты совсем плоха, родная моя, себя не помнишь. – Добролюта опять положила руку ей на лоб и покачала головой. – Как же занесло тебя сюда, в такую даль от рода, да еще больную! Простыла?
– Простыла… На реке продуло…
– Где же твои все?
– В Ладоге…
– А эти кто? – Добролюта оглянулась.
Дивляна с трудом повернула голову и проследила за ее взглядом, брошенным на Невера и Загора. Оба парня стояли рядом и вид имели недоуменный и растерянный – им велели охранять невесту княжича, но не могли же они драться с женщиной. В глубине души они даже радовались появлению Добролюты и трех ее товарок, собиравших возле реки порез-траву. Видя, что Дивляне снова плохо, оба парня отчаянно боялись, как бы она не умерла у них на руках, но чем помочь, не знали.
Три незнакомых женщины сидели на земле, отдыхая среди охапок порез-травы. Две были тоже средних лет, одна – старуха в черной поневе в крупную клетку. Белые соцветия источали резкий запах, заполнивший всю поляну. Свою добычу травницы заворачивали в полотно, точно так же, как это делали ладожские женщины.
– А эти… из Плескова, – сбивчиво ответила Дивляна, не зная, что говорить. – Это жениха моего товарищи… А сам он в Словенск поехал, к сестре…
– Чего же тебя с собой не взял? – Добролюта смекнула, что парень и девушка из разных родов, которые путешествуют вместе в недолгом времени после Купалы, могут быть только беглецами, решившими жениться «украдом». – Или боится родичам на глаза показаться?
- Предыдущая
- 48/77
- Следующая
