Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина - Страница 47

• Предыдущая
• 47/102
• Следующая

— Он поклялся… клялся…

Расползлась мара снежной кучей под весенним солнцем. Дольше всего рука держалась — цветок ладони на стебле запястья, хрупкие пальцев лепестки и темный ком кровяного снега.

Завизжала Крышкина, Алекс же, закрыв разрез пальцем, опустился на снег.

— Эй, ты. Живой?

На вопрос Джека, Алекс ответил кивком. Слов у него не осталось.

— Ты клялся? — а вот и кошка, которая имеет обыкновение вовремя исчезать. Белая, как сугробы. А может и вправду сугроб говорит? У него два глаза — синий и желтый. Лед и солнце. Она давно не видела солнца.

— Алекс, немедленно ответь. Ты клялся? Ты ей что-то обещал? Обещал и не сдержал слово?!

— Не ей.

— Тогда хорошо.

Хорошо? Что именно хорошего? Снег? Волки? Крышкина, которая совершенно сбрендила? Или Джек, баюкающий копье. Победитель… жизнь спас. И теперь получается, что Алекс ему должен? Благор-р-родно. Появился и спас. Только где он шлялся до этой самой минуты?

— Мара нас завьюжила. Мары мастерицы морочить, — Снот забралась на руки. Тяжелая. Теплая. Врет постоянно. Думает, что Алекс — ребенок. А он взрослый давно и понимает, когда другие лгут. — Девочка, будь добра, прекрати рыдать и подойди сюда.

Крышкина рыдать не прекратила. Куда в ней только слезы помещаются? Подходила она боком, и с каждым шагом сгибалась все больше.

— Иголочку свою возьми, — промурлыкала Снот. — И зашей эту дыру, пока другие не пришли.

— З-зашить? — Юлька облизала губы.

— Зашить.

— Я… я не умею!

— Учись, — Снот скатилась на снег. — Или мне прикажешь? У меня лапы, милая моя. Ими иголку держать неудобно. А ты сиди смирно, воитель. Больно не будет.

Алекс не боли боится. Он не хочет, чтобы Крышкина к нему прикасалась. Пусть сейчас в руках ее не нож, а всего-навсего игла.

— Я сам.

— Сиди! — рявкнула кошка. — С-самостоятельный. Не для твоих рук игла.

Пришлось сидеть. Юлька шепотом сказала:

— Извини, я не хотела… не хотела тебя… я видела… я говорила, чтобы она перестала… говорила ей.

На глазах опять набухли слезы, и Юлька едва не выронила треклятую иголку.

— Я… я не знаю, почему со мной… почему это со мной!

— Деточка, если ты не зашьешь рану, твой дружок истечет кровью. А это — печально.

Кошка лгала. Кровотечение останавливалось, схватываясь жесткой коркой. Но Крышкина, всхлипнув, воткнула иглу под кожу.

Будто огня плеснули. Желтого, настоящего, как солнце.

— Извини… извини пожалуйста!

— Шей!

Алекс готов был ударить. Из-за этой дуры все случилось. А она все мямлит, ковыряется огнем в его ране, колет, тянет, скрепляет края кривыми стежками.

Терпеть. Нельзя бить девчонок. Нечестно. Юлька слабенькая, Алекс — сильный. Он должен был за ней присмотреть. Она не виновата. Точнее, виновата не она.

— Не виновата, — сказала Снот, растягиваясь на снегу. — Грим ее настроил. Как скрипочку свою. Играй — не хочу. Если умеючи, то любую мелодию вывести можно.

— То есть? — Джек присел рядом с кошкой. Копье свое положил на колено и для верности рукой прикрыл.

— Любую — это любую.

Нить оборвалась сама и сама же завязалась узлом, скрепляя шов. Иглу Крышкина воткнула в плащ и села рядышком, тихая, виноватая. Почти как Аллочка после внеочередного скандала.

И Аллочкиным же тоном произнесла:

— Я… я больше не буду.

— Будешь, — возразила Советница. — Если найдется скрипач подходящий.

Повисшее молчание весьма не понравилось Алексу. Джек перетирал пальцами снег, который в прикосновении не таял, не слипался, но просыпался пылью на сапоги. Снот жмурилась. Крышкина сидела, не дыша.

— Если так… — Джек поднял взгляд на Алекса. — Если все так, то от нее надо избавляться. Ненадежная.

Его правда: ненадежная. В спину толкнула. Зарезать хотела… Зарезала бы, когда б не Джек. Джеку Алекс дважды жизнь должен. А Крышкина — обуза.

— И пойдем быстрее, — сказал Владетель Ниффльхейма, подхватывая копье.

Решение созрело почти мгновенно, и Джек удивился, что прежде не замечал его. Просто. Логично. Выгодно. Девчонка — что? Помеха. Тащится еле-еле, ноет постоянно. И с головой не дружит.

Психов надо в стороночке держать. Сегодня Алекса чуть не пришибла. Завтра, глядишь, и Джеку достанется. И чего теперь? Жить, поджидая ножа в спину? Нет, такое решеньице Джеку не по вкусу.

Гунгнир согласилось, желая крови настоящей, а не ледяной.

— Только попробуй, — сказал Алекс, поднимаясь. Он встал, заслоняя девчонку, и молот переложил в левую руку. — Только попробуй и я…

Сглотнул. Ему-то убивать не приходилось.

И видеть, как убивают, тоже. Мертвяки, если и встречались, то приличные, в гробах лежащие, с нарисованными лицами и надушенными одеждами.

Тот же, которого Джек прошлой весной нашел, был старым и вонючим. Верно, он пролежал от самой зимы, постепенно обрастая мусором и льдом. А с наступлением тепла, когда лед поплыл, полня пруд смрадной жижей, мертвец завонялся. Запах этот привлек котов и лисицу, которые, позабыв про временные распри, пировали пару дней. И воро?ны следили за пиром, оглашая окрестности завистливыми воплями.

А уж потом тело отыскал Джек.

Испугался? Ничуть. Противно было глядеть на растопыренные пальцы-ветки, на которых остались клочья кожи и синеватые огрызки ногтей. На лицо поеденное с выплавленными глазами. На клочья волос, которые поползли, марая хороший вполне ковер.

Пожалуй, что Джека огорчило больше всего, так это попорченное пальто из плотной, мягкой ткани. Джеку в таком было бы тепло. Но пальто провонялось, а бумажник, вытащенный из кармана, был пуст.

И у девчонки карманы пусты… но разве в них теперь интерес?

— Отойди, — попросил Алекс.

— Мало отгреб?

— Не твое собачье дело.

Девчонка сидела, не дыша. Хорошая цель. Одного удара хватит. И Алекс ее не спасет: копье молота быстрее. И кидать не надо: разрешения хватит.

Просто пальцы разожми, Джек.

Просто разожми пальцы.

— Если ты… если ты попробуешь, — Алекс вдыхал снег и выдыхал воду, капли которой оседали на подбородке. — То я тебя убью.

Угроза? В ней смысла нет. Джеку плевать на угрозы.

Только вот не спешит он отпускать Гунгнир. Держит. Или держится за гладкое древко?

— Придурок. Она — опасная, — Джек поднял копье острием к небу. — И обуза.

А матушка Вала называла обузой самого Джека. И напившись в очередной раз, принималась плакать о загубленной судьбе. Когда-то Джек, точнее Воробей, жалел ее, но потом пообвыкся. Пьяная матушка Вала была ничем не хуже и не лучше трезвой.

Ее тоже можно было бы убить, но почему-то Джек об этом не думал.

Наверное, зря.

— Ну сам теперь за собой гляди. Я помогать не стану.

Джек разозлился. Он редко злился, чтобы так, до шума в ушах и закушенных губ. И тем странней была его нынешняя злость, что поводов для нее не имелось. Ссора? И не ссора это, так… разговор с чужаком. Они все, если разобраться, чужаки тут. И Алекс, и девка его шизанутая. И Снот, которая молчит, умывается, но при том следит за Джеком.

Кошка, которая врет.

Девка, которая бьет в спину.

Алекс, который… который Джеку жизнью обязан, но кобенится. Рыцаря из себя строит.

А Джеку насрать на рыцарство! Ему жизнь дороже! Если же этот придурок не сечет, чем его благородство аукнется, то его собственные проблемы.

— Ты сердишься, — сказала Кошка, нарушив молчание. — А значит, ты не прав.

— Я не прав? А ты… — Джек глянул в разноцветные глаза, и злость ушла, как если бы ее взяли и выпили одним глотком или, точнее сказать, одним взглядом. — Чего?

— Ничего. Просто нам всем надо слегка успокоиться. И отдохнуть.

— Я не устал.

— Ты — возможно.

А девка выдохлась, и Алекс тоже. Но он — гордая скотина, сдохнет, а не признается.

• Предыдущая
• 47/102
• Следующая