Ушкуйники - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 22

• Предыдущая
• 22/70
• Следующая

Для почетных зрителей на одной из длинных сторон поля были установлены три трибуны: центральная отводилась для судей, их помощников и непосредственно устроителя турнира – маршала Генриху фон Плоцке, а боковые – для рыцарей-ветеранов и жителей Альтштадта из дворянского сословия, в том числе дам. (В данном случае Генрих фон Плоцке в очередной раз нарушил устав ордена: в отличие от светских турниров, которые проводились исключительно с дамского соизволения, на турнирах с участием рыцарей-монахов присутствие представительниц женского пола категорически исключалось.) Восточная сторона поля напоминала огромную пеструю клумбу: здесь были разбиты шатры (преимущественно ярких расцветок) рыцарей-участников, располагались коновязи и сновали, подобно трудолюбивым пчелам, многочисленные слуги и оруженосцы. Остальная же масса зрителей толпилась, норовя протиснуться вперед, за внешним, дальним барьером.

Стоило Генриху фон Плоцке занять свое место в центре главной трибуны, как тут же сначала пропели трубы, а потом герольд начал зычно объявлять имена рыцарей, участвующих в турнире:

– Бернхард фон Шлезинг!.. Иоанн фон Нейнуар!.. – Закончив перечисление тевтонцев, он перешел к объявлению рыцарей-гостей: – Наши братья из Лотарингии: Гюг де Машинкур!.. Оливье де Виллардуэн!.. Славные рыцари Земли польской: Томаш Мальский, герб Наленч! Завиша из Гур, герб Габданк! Винцент Фарурей, герб Сулима!..

Маршал слушал герольда вполуха: в голове звучал голос узника-колдуна: «Найди Знич! Найди Знич!..». О нарушении данной тому клятвы он уже и забыл, ибо не считал грязного варвара человеком. А любые обещания свинье (чтобы она ни о чем плохом не думала, а только набирала вес!) хороши лишь до швайнфеста – праздника, когда ее зарежут.

…Жигонт, затерявшийся в окружавшей турнирное поле толпе, с неослабным вниманием наблюдал за поединками рыцарей. Глаза его горели боевым азартом: эх, сюда бы его боевого коня да все воинское снаряжение! Да уж, здесь было с кем сразиться: один рыцарь выглядел достойнее другого. Конечно, князь Гедимин тоже иногда устраивал подобные состязания, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что разворачивалось сейчас, прямо перед глазами!

До Кёнигсберга Жигонт добрался без приключений. Если не считать ночного нападения на их бивак немногочисленной шайки неведомых разбойников. Видимо, они какое-то время следили за обозом и, насчитав всего десять вооруженых охранников, напали глухой ночью, ближе к утру – в надежде, что те беспробудно спят. Когда же бодрствовавшие по очереди дружинники убили первых четверых из них, остальные мгновенно разбежались, растворились в ночи. А среди людей Жигонта лишь три человека получили легкие царапины: хорошо продуманная система охраны обоза дала свои результаты.

Купец-ганзеец при виде вощеной дощечки с начертанными на ней знаками сначала вздрогнул и даже, как показалось Жигонту, слегка испугался. Однако, быстро взяв себя в руки, весьма энергично принялся содействовать обустройству литовцев, въехавших в Кнайпхоф под видом поляков. Правда, в итоге нашел им для постоя совсем захудалый на вид постоялый двор, однако именно его запустение и приглянулось Жигонту: меньше чужих глаз – меньше риска.

Торговлей занялся купеческий сын Юндзил, ибо имел некоторое представление об этом довольно непростом деле. Парень не вышел ни ростом, ни статью, но уже давно и настойчиво упрашивал князя Гедимина принять его в свое войско. Во время подготовки обоза для поездки в Кёнигсберг Жигонт вспомнил о настырном недомерке и предложил ему отправиться вместе с ним во вражеский стан, чтобы заработать таким образом право поступления в княжескую дружину. Купеческий сын был на седьмом небе от счастья, без колебаний согласился и теперь исполнял свои обязанности с неуемным рвением. Впрочем, он вообще оказался для Жигонта чрезвычайно ценным приобретением, ибо знал несколько языков, мог быстро втереться в доверие к кому угодно – от купца до простолюдина, и обладал потрясающими выносливостью и зоркостью. Будучи постоянно глазами и ушами обоза, в ту злополучную ночь именно Юндзил оповестил всех о приближении разбойников…

Обстановка на турнирном поле меж тем накалялась. Герольд объявил джостру (древний поединок один на один, где цена победы – плен или смерть) и скороговоркой зачитал правила, которые рыцари и без того знали едва не наизусть. Впрочем, смертельными исходами подобные поединки заканчивались раньше: теперь надежные шлемы, шпоры и седла с высокой лукой позволяли существенно усложнять технику ближнего конного боя, а также регламентировать и классифицировать удары. Судьи и нотарии тщательно фиксировали все «пики» (удары) и заносили их в специальный реестр.

Символ джостры – копье. Критерий ценности удара – высота. Угодил сопернику в шлем – знатно, в шею – хуже, но тоже недурно. А ниже пояса – позор, запрещенный прием. Приоритет отдавали тому рыцарю, качество ударов которого было наиболее высоко. Он и получал награду. Поощрялось конечно же и славное второе место.

Впрочем, расщедрившийся (благо тевтонские склады буквально ломились от награбленного в походах добра) Генрих фон Плоцке пообещал, что по окончании турнира подарки на сей раз получат все рыцари-участники до единого. Главным же призом в джостре по-прежнему оставался ловчий сокол. Сейчас золоченая клетка стояла по правую руку от маршала, и птица хищно взирала из нее на красочное действо, завораживающее своей стремительностью и первобытной грубостью.

По сигналу герольда рыцари быстро разделились на зачинщиков и состязателей. Зачинщиками на правах хозяев стали тевтонцы, получив право выбирать противника по собственному усмотрению. Для этого нужно было просто бросить вызов. Так, рыцарь-тевтонец подъезжал к барьеру, где стояли щиты рыцарей-гостей, и затупленным острием копья касался одного из них. И сразу вслед за тем начиналась схватка: короткий, стремительный разбег жеребцов-дестриэ[59], треск ломающихся копий, а в конце – глухой звук рухнувшего с коня тела одного из противников и приветственные крики зрителей, славящих победителя.

К концу поединка на ристалище остались всего четыре рыцаря: госпитальер Людвиг фон Мауберге, недавно прибывший из Европы тевтонец Бернхард фон Шлезинг и два поляка: Завиша из Гур и Енджей из Брохоциц. В предвкушении захватывающего зрелища возбужденные зрители уже не кричали, а ревели. Даже доселе невозмутимый Генрих фон Плоцке порозовел от возбуждения и, забыв на время о колдуне и Зниче, мычал теперь что-то сквозь стиснутые зубы, огромной силой воли подавляя в себе искушение закричать вместе со всеми, уподобившись тем самым простолюдинам.

Бернхард фон Шлезинг, рослый детина в итальянских бацинете и кирасе, выбрал в соперники Завишу из Гур. Поляк не впечатлял габаритами, но благодаря облачению в бригантину (мягкий доспех, подбитый железными пластинами изнутри) он двигался быстрее прочих и имел больше свободы для маневра.

Если не считать красного плаща с белым крестом на госпитальере, Людвиг фон Мауберге и Енджей из Брохотиц выглядели почти как родные братья: примерно одного роста, оба кряжистые, самоуверенные. А главное, оба были облачены в явно принадлежавшие рукам одного мастера кирасы с отверстиями (для уменьшения веса) и в одинаковые бургундские шлемы-арметы с крыльями по бокам. Даже лошади у обоих были соловой масти: желто-золотистые, с гривой и хвостом белого цвета.

– Бьюсь об заклад, что во второй паре верх возьмет фон Шлезинг! – запальчиво воскликнул вдруг стоявший рядом с Жигонтом тучный купчина, судя по акценту, венгр. – Ставлю тридцать денариев![60]

Охочих побиться об заклад не находилось: слишком уж внушительно выглядел тевтонец по сравнению с поляком. И тогда ретивое Жигонта не выдержало. Будучи опытным воином, он давно уже заметил, сколь ловко Завиша из Гур расправлялся с прежними своими противниками.

– Пятьдесят, – сказал он, поворачиваясь к венгру. – Ставлю пятьдесят денариев на победу Завиши из Гур.

• Предыдущая
• 22/70
• Следующая