Тяжесть венца - Вилар Симона - Страница 38
- Предыдущая
- 38/124
- Следующая
Это настроение не покидало ее целый день, вызывая мечтательный блеск в глазах, заставляя вспыхивать румянцем щеки. Вечером же, когда в главном зале собрались придворные, она надела подарок герцога и восседала в высоком кресле столь ослепительная, что не было мужчины, который не любовался бы ею. На Анне было схваченное под грудью платье из черного велюра, без вышивок и драпировок, но с длинными, подбитыми серым атласом, навесными рукавами в форме дубового листа. Волосы были спрятаны под округлый, на итальянский манер тюрбан черного же цвета, перевитый широкой полосой дымчатого атласа. На открытой молочно-белой шее рядами лежали мерцающие каплевидные изумруды, сверкающие так же ярко, как и ее глаза. В зале представляли пантомиму, но многие предпочитали смотреть на прекрасную супругу властителя Севера Англии.
Анна была в превосходном настроении, обсуждала пантомиму, перебрасывалась шутками с острой на язычок фрейлиной Джеральдиной Нил, так что даже вечно сторонящийся ее Уильям Херберт, не обращая внимания на улыбки юных дам, задумчиво и с интересом глядел на нее.
Замечательное и полузабытое ощущение – чувствовать себя в центре внимания. И вечером, вернувшись в свои покои, Анна долго разглядывала себя в большом зеркале, заключенном в темную раму. Лягушонок… Кто бы мог подумать.
Но неожиданно, словно лопнувшая струна, заныло сердце. К чему все это очарование, если единственный, ради кого оно существует, уже никогда ее не увидит? К чему эта красота, эти наряды и драгоценности, если она навеки связана с горбатым и странным герцогом, который вовсе не любит ее… Она прикусила губу, сдерживая подступившие слезы. В зеркале позади себя она увидела Матильду Харрингтон и еще двух придворных дам, явившихся, чтобы приготовить ее ко сну.
– Не угодно ли будет вашей светлости…
– Нет. Я ничего не хочу. Оставьте меня. Могу ли я хоть изредка быть предоставленной самой себе?
Но уже на другой день Анна держалась весело и любезно. И последующие несколько дней она посвятила прогулкам по столице Севера Англии – Йорку.
Каждый день она посещала мессу в Минстере. Кошель ее был полон денег, и она щедро раздавала милостыню, а затем молоденькие фрейлины вели ее в торговые ряды, в лавки, мастерские, к витринам ювелиров. У Анны невольно начинали блестеть глаза. Она перебирала мерцающий жемчуг, разглядывала затейливые безделушки, примеряла филигранные пояса, тонкие, как дым, сетки для волос.
Йорк был очень богатым торговым городом. С моста Узбридж открывался вид на гавань, где на реке стояли огромные барки, груженные товарами, а также главным богатством Севера Англии – шерстью. Эти суда плыли вниз по течению к морю, а оттуда в Нидерланды, Бельгию или Люксембург. Другие корабли прибывали из дальних морей и по реке, выгружали у Королевских верфей из трюмов пряности, вина, вяленую рыбу, деготь и Бог еще знает что. Повсюду стоял живой шум: кричали люди, ржали лошади, лаяли собаки, – и все это перекрывал неумолчный звон церковных колоколов.
Анна уже стала привыкать к этому шуму, перестала чувствовать вонь города, замечать его грязь. Она спокойно смотрела на дурно мощенные улочки, выпуклые посредине, но с грязевыми водосборниками по бокам. Однако если не глядеть на землю, а поднять глаза, то в Йорке было на что полюбоваться. Оштукатуренные или каменные дома с островерхими кровлями, узкими окнами, стрельчатыми дверными проемами, арками и угловыми башенками тянулись квартал за кварталом. От небольших площадей разбегались тесные кривые улочки: Петергейм, Лоу, Хай-стрит, Шеймблз. И повсюду – несусветная толчея: снуют клерки с заложенными за ухо гусиными перьями, громко зазывают покупателей торговки устрицами с корзинами на голове, сгибаясь под тяжестью товаров, бредут носильщики, бранящиеся на чем свет стоит, когда тележки зеленщиков или ручные носилки загораживают им дорогу. Небольшие сады, принадлежавшие знатным особам или монастырям, уже оделись зеленью, а над ними взмывали шпили церквей и монастырей: аббатства Святой Марии, госпиталя Святого Леонарда, монастыря Троицы, ратуши и, конечно же, господствовавшего над всей округой великолепного Минстера. Здания Йорка, основанного еще римлянами, зачастую возводились на древних фундаментах. Здесь можно было увидеть старые башни датчан и саксов, облагороженные нормандскими сводами, но больше всего разросшийся в последние годы город поражал великолепием готики – невесомыми стрелами шпилей, гранитными цветами, стрельчатыми арками, вертикальными настенными переплетами, искусно соединенными в единое целое.
Совершая эти прогулки, Анна неустанно искала дом, некогда принадлежавший рыцарю Майсгрейву, но за эти годы столько домов в Йорке было снесено и отстроено заново, столько улиц переменило направление, а то и вовсе исчезло, что все попытки казались безуспешными. И лишь случайно, проезжая по одному из проулков, Анна подняла глаза и неожиданно увидела за каменной оградой знакомые солнечные часы на башенке, а напротив – покатую кровлю и кованый флюгер в виде стрелки.
Ее свита так и не поняла, что произошло с их госпожой, когда она вдруг спрыгнула с коня и почти бегом кинулась к дому какого-то йоркского меховщика.
В доме достойного купца началась настоящая паника, когда узнали, что сиятельная герцогиня Глостер почтила посещением их подворье. Все домочадцы высыпали наружу, кланялись высокородной даме, она же вдруг попросила оставить ее в покое и, как простая горожанка, уселась на каменную тумбу у ворот и все глядела на дом, словно грешник на врата рая.
Неудивительно, что она так долго не могла найти это здание. У дома появились новые пристройки, а когда-то беленый фасад приобрел буро-коричневую окраску. У Анны едва слезы не навернулись на глаза, когда под штукатуркой она разглядела почти стесанное изображение герба прежнего владельца. Парящий орел, который больше никогда не взмахнет своими крыльями… На этой тумбе девять лет назад сиживал вспыльчивый, острый на язык мальчишка Алан Деббич, на этом крыльце рыдала бедняга Меган Майсгрейв, а в эту высокую стрелку флюгера они целились вместе с Гарри Баттсом, побившись об заклад. Сквозь пелену слез Анна словно воочию видела минувшее: Филипа, фехтующего с Оливером, проницательного Бена Симела, сдерживающего Кумира, побратимов Большого и Маленького Тома, силача Френка, набожного рубаку Шепелявого Джека, щеголеватого Патрика Лейдена* в сверкающей каске… И себя – в ботфортах, с арбалетом, в высокой шляпе с лихо заломленными на затылке полями, дерзкую и смешливую, пьянеющую от мысли о необыкновенных приключениях и замирающую под взглядом синих глаз прекрасного рыцаря. Сколько воды утекло с тех пор…
Эти воспоминания, воспоминания о былой счастливой жизни, словно оглушили Анну. Ей вдруг стало невыносимо играть роль сиятельной и великолепной герцогини. Вернувшись к себе, она отослала свиту и, отказавшись принимать кого-либо, до сумерек просидела в пустой комнате, в нише большого окна. Лицо Анны было печально и задумчиво, по нему пробегали тени, молодая женщина то улыбалась каким-то своим мыслям, то печально и горестно вздыхала.
Когда стемнело, над деревьями окружающего замок сада всплыла огромная полная луна. Анна не отрываясь глядела на ее сверкающий диск. Луна всегда была ее другом. Ах, те гипнотические ночи на юге Франции в Бордо, когда они с Филипом любили друг друга под хор цикад, или та отливающая старым серебром ночь в Лондоне, когда они вновь встретились после долгой разлуки, или полнолунные ночи над долиной Нейуорта, когда из дымного зала она поднималась на стены замка, вглядываясь в темные силуэты гор на фоне усыпанного звездами неба… Там ее находил Филип, и они бродили в сумраке вдоль стен или заключали друг друга в объятия в тени сторожевых башен, пока деликатное покашливание приблизившегося часового не заставляло их опомниться… Теперь же под сияющей луной она была совершенно одна.
Герцогиня медленно поднялась. Открыв высокую балконную дверь, Анна вышла на внешнюю галерею и спустилась в сад.
Серебрились стволы деревьев, нежная, еще по-весеннему негустая листва пропускала легкие потоки призрачного света. Анна вдохнула сырой вечерний воздух и зябко поежилась. Со стороны Йорка слабо доносился гомон затихающего города, порой подавала голос ночная птица. Освещенная луной длинная аллея доходила до стены ограды. Здесь, в самом отдаленном углу, стояла увитая плющом беседка. Неожиданно слуха Анны достиг перезвон струн. Она хотела было повернуть назад, но из тени беседки к ней с лаем устремился Пендрагон. Герцогиня сразу поняла, кому еще не спится в эту лунную ночь. Ее дог в последнее время привязался к Уильяму Херберту и предпочитал его общество обществу бывшей хозяйки. Анна остановилась. Наконец юноша вышел ей навстречу, в его руках была лютня.
- Предыдущая
- 38/124
- Следующая
