Сент Ив - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 46

• Предыдущая
• 46/94
• Следующая

— Признаюсь, ни то, ни другое, — отвечал он.

— В том-то и соль, — продолжал я. — Мне надо быть одетым под стать щеголеватому лакею и кожаной сумке для бумаг. — Тут я замолчал. Подошел к сумке и поглядел на нее с некоторым сомнением. — Да, — продолжал я. — Да, и кожаной сумке для бумаг! Сразу видно, у хозяина ее и денежки водятся и земли тоже, а значит, и поверенный имеется. Сумке этой цены нет. Вот только лучше бы в ней было поменьше денег. Уж больно тяжка ответственность. Не разумнее ли взять с собою пятьсот фунтов, а остальное вверить вашему попечению, мистер Роумен?

— Если только вы убеждены, что они вам не понадобятся, — отвечал Роумен.

— Ничуть я не убежден, — возразил я. — Не убежден прежде всего как философ. У меня никогда еще не бывало таких денег, и, почем знать, вдруг мне вздумается пустить их на ветер? Не убежден и как беглец. Поди угадай, что мне может понадобиться? Вдруг того, что будет при мне, не хватит. Но тогда я вам напишу, чтобы вы прислали еще.

— Вы не понимаете, — возразил Роумен. — Отныне я порываю с вами все связи. Нынче вечером, прежде чем уехать, вы должны выдать мне доверенность и с этой минуты забыть о моем существовании до лучших времен.

Помнится, я стал было с ним спорить.

— Но подумайте хотя бы раз и обо мне! — сказал Роумен. — Считается, что до нынешнего вечера я вас в глаза не видал. Нынче мы встретились с вами впервые, вы дали мне доверенность, и нынче же вечером я вновь потерял вас из виду… Я знать не знаю, куда вы подевались, у вас свои дела, я не считал себя вправе задавать вам вопросы! И заметьте, это все куда более ради вашей безопасности, нежели ради моей.

— И мне даже писать к вам нельзя? — спросил я, несколько сбитый с толку.

— Я чувствую, что обрываю последнюю нить, которая связывает вас со здравым смыслом, — отвечал он. — И, однако, это просто и ясно: да, и писать нельзя. А ежели вы напишете, я не отвечу.

— Но ведь письмо… — начал я.

— Выслушайте меня, — перебил Роумен. — Что сделает ваш кузен, едва прочтет ту злосчастную газетную заметку? Предложит полиции досматривать мою корреспонденцию! Стало быть, как только вы мне напишете, считайте, что написали прямиком на Бау-стрит; а ежели вы послушаетесь моего совета, то отправите мне письмо лишь из Франции.

— Проклятье! — не выдержал я, ибо вдруг понял, что это может помешать мне в серьезном деле.

— Ну что еще? — спросил Роумен.

— Стало быть, до отъезда придется нам заняться еще кое-чем, — отвечал я.

— У нас впереди ночь, — сказал он. — Лишь бы только вы уехали до рассвета.

— Признаться, я так выиграл от ваших советов и забот, мистер Роумен,

— сказал я, — что мне просто боязно порывать с вами все связи, и я даже попросил бы, чтобы вы нашли себе замену. Был бы крайне вам признателен, ежели бы вы дали мне рекомендательное письмо к кому-либо из ваших коллег в Эдинбурге — желательно, чтобы это был человек пожилой, искушенный в делах, весьма почтенный и умеющий хранить тайну. Можете вы снабдить меня таким письмом?

— Нет, — отвечал он. — Конечно, нет. Ничего подобного я не сделаю.

— Вы бы очень меня этим одолжили, сэр, — настаивал я.

— Я совершил бы грубую, непростительную ошибку, — возразил он. — Как? Дать вам рекомендательное письмо? А когда нагрянет полиция, забыть об этом, так, что ли? Ну, нет. И не просите.

— Вы правы, как всегда, — сказал я. — О письме не может быть и речи, я понимаю. Но имя адвоката вы могли просто обронить во время разговора, а, раз услыхав его, я мог воспользоваться случаем и самочинно явиться к оному адвокату; дело мое от этого только выиграет, а на вас не будет брошено ни малейшей тени.

— А что у вас за дело? — спросил Роумен.

— Я не говорил, что у меня есть какое-то дело, — отвечал я. — Это просто на всякий случай. Вдруг возникнет такая надобность.

— Хорошо, — сказал он, махнув рукой. — Я упомянул при вас мистера Робби, и хватит об этом!.. Хотя погодите! — прибавил он. — Я придумал, как вам помочь и самому при этом не запутаться.

Он написал на листке бумаги свое имя и адрес эдинбургского адвоката и сунул листок мне.

Когда, упаковав все необходимое, подписав бумаги и разделив с Роуменом преотличный холодный ужин, я наконец готов был пуститься в путь, шел уже третий час ночи. Поверенный сам выпроводил нас через окно в той части дома, которая, как выяснилось, была неплохо знакома Джорджу Роули: окно это, по его словам, служило своего рода потайным ходом, через который слуги имели обыкновение уходить и возвращаться, ежели у них была охота весело провести вечерок без ведома хозяев. Помню, какую кислую мину скорчил поверенный при этом открытии, как он поджал губы, нахмурился и несколько раз повторил: «Надобно этим заняться! Завтра же поутру велю забрать окно решеткой!» Поглощенный этими заботами, он, по-моему, сам не заметил, как простился со мною; нам передали наш багаж, окно за нами затворилось, и тот же час мы затерялись в сторожкой ночной тьме, среди деревьев.

Мокрый снег сонно, словно бы нехотя падал на землю, переставал и снова принимался падать; казалось, так было от века — мокрый снег, короткая передышка, снова снег и темень, хоть глаз выколи. Мы то брели среди деревьев, то оказывались на краю огородов и, точно бараны, тыкались лбом в какие-то изгороди. Роули с самого начала отобрал у меня спички и оставался глух ко всем моим мольбам и угрозам.

— Нет уж, мистер Энн, сэр, — твердил он. — Сами знаете, он не велел зажигать огня, покуда не перевалим через холм. Теперь уж осталось всего ничего. Да что это вы, сударь, а еще солдат!

Но хотя я и солдат, а вздохнул с превеликим удовольствием, когда слуга мой наконец соизволил запалить трут. С его помощью мы тут же без труда засветили фонарь, и теперь уже по лабиринту лесных тропок нас вел его трепетный, мерцающий огонек. Оба в высоких сапогах, в дорожных плащах, в одинаковых цилиндрах, нагруженные кожаной сумкой, ящиком с пистолетами и двумя пухлыми саквояжами, мы, вероятно, более всего походили на братьев-разбойников, только что ограбивших Эмершемское поместье.

Наконец мы вышли на проселочную дорогу, где можно было шагать не гуськом, а рядом и без особых предосторожностей. До Эйлсбери — нашей ближайшей цели — оставалось еще девять миль; часы, составлявшие часть моего нового снаряжения, показывали половину четвертого утра, а так как мы порешили не появляться там до рассвета, спешить было некуда. Я распорядился замедлить шаг.

— Итак, Роули, пока все идет как по маслу. Я от души тебе признателен, что ты согласился донести мне саквояжи. Ну, а дальше что? Что мы станем делать в Эйлсбери? Вернее сказать, что станешь там делать ты? Мне предстоит дальний путь. Уж не намерен ли ты меня сопровождать?

Роули тихонько усмехнулся.

— Все уже уговорено, мистер Энн, — отвечал он. — Чего уж там, вон и пожитки со мной в саквояже… полдюжины сорочек и все прочее. Я готов, сэр, вы только приказывайте, а дальше сами увидите.

— Он готов, черт побери! — воскликнул я. — Ты, кажется, совершенно уверен, что тебя примут с распростертыми объятиями.

— Да уж, с вашего позволения, сэр, — сказал Роули.

Он поднял на меня глаза, и в мерцающем свете фонаря я увидел его лицо

— такое по-мальчишески застенчивое и вместе с тем торжествующее, что во мне заговорила совесть. Нет, я не вправе позволить этому простодушному юнцу связать свою судьбу с моей, ведь мне на каждом шагу грозят опасности, даже гибель; я должен его предостеречь, но предостеречь не так-то просто, это — дело тонкое.

— Нет-нет, — сказал я. — Ты, должно быть, думаешь, что сделал выбор, но ты делал его вслепую, и надобно теперь все обдумать заново. Находиться в услужении у графа совсем неплохо, а на что ты хочешь променять свою службу? Не кажется ли тебе, что ты гонишься за журавлем в небе? Нет, не спеши мне отвечать. Ты думаешь, я богат и знатен, мой дядюшка только что объявил меня своим единственным наследником, и я вот-вот получу огромное состояние, — чего еще желать здравомыслящему слуге, где найти лучшего хозяина? Так, что ли? Ошибаешься, мой друг, я совсемсовсем не тот, за кого ты меня принимаешь.

• Предыдущая
• 46/94
• Следующая