Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. - Кузьмина Эдварда - Страница 25

        Появляются и еще возможности духовного преобразования. Есть у человека уголки мозга и нервные центры еще не разбуженные, не действующие, а их можно разбудить. Особое сочетание красок и форм, детская игрушка-калейдоскоп или причудливая игра световой рекламы вызывают мгновенный шок, а затем... затем человек мгновенно воспринимает чувства и мысли другого – и рождается всеобщее взаимопонимание, отмирает самая возможность споров и конфликтов!

        И еще чудеса: человек научился трансформироваться в другое живое существо, не утрачивая свое внутреннее «я» вживляться в чужую телесную оболочку. Земле грозит перенаселение и застой, либо воскрешение войн, надо освоить другие планеты. И вот – Юпитер. В скафандрах или даже под особыми куполами при этом чудовищном тяготении, в бурной ядовитой атмосфере ничего не сделаешь. Выход – «вживаться» в наиболее развитых здешних обитателей. Но перевоплощенные разведчики не хотят возвращаться и вновь становиться людьми! В новой оболочке они обрели силы и способности, людям неведомые, у них возникли чувства, каким нет названия в человеческом языке, и они узнают свободу, легкость, наслаждение жить на этой планете – здесь совсем особая прелесть и красота, это нежданный, удивительный рай! И почти все человечество уходит на Юпитер. Но это означает конец человечества – люди перестали быть людьми. А Землю наследуют собаки и роботы – герои на диво живые, подчас очень человечные и притом необычайно забавные!

        Собаки создают без малого земной рай, при помощи роботов кормят и учат всякое остальное зверье – и зверье перестает убивать! Угроза перенаселения? Брезжит выход и из этого тупика: открывается загадка смежных миров, можно найти ход, найти доступ из одного мира в другой.

        Но прежде всего в такой смежный мир приходится переправить немногих оставшихся на Земле людей. Ибо хотя прошли тысячелетия без войн и убийств, хотя и люди, как звери, воспитываются не зная оружия, но человек остается верен себе. Ошибся тот ученый, который надеялся, что бок о бок с умным и добрым другом собакой человек начнет все сызнова и пойдет иным путем, иначе сложится его история. У нас на глазах без особого умысла, просто из любопытства и шутки ради человек вновь изобретает лук и стрелы. И мудрый робот Дженкинс, тысячи лет по завету своих ученых создателей и хозяев руководящий собаками и младшими роботами, сразу понимает: это – первый шаг все по тому же пути, в конце которого – атомная бомба. Так уж устроен человек!

        И, чтобы не погубить мир собак и зверей, Дженкинс переправляет остатки человечества в смежный мир, в мир загадочных злобных существ, которых чуют по ночам собаки, а люди считают лишь суеверной выдумкой. В том мире человек с его луком и стрелами, с атомными бомбами будет как раз на месте! Населяют его свирепые твари, им-то убивать не в новинку, но горе им – их можно только пожалеть, если к ним придут люди.

        Проходят еще тысячелетия. И на добрый мир зверей надвигается гроза. Еще в самых первых легендах появилась опасная, загадочная сила: люди-мутанты (еще одна постоянная тема западной фантастики). Они если и не прямо враждебны людям, то до ужаса чужды, равнодушны, цинично насмешливы. Если изредка и помогают человеку, то лишь для забавы, чтобы его унизить. Это они, мутанты, некогда отняли у людей ключ к философии взаимопонимания. И они же потом пустили в ход странные игрушки, заставившие людей мигом понять привлекательность Юпитера и покинуть Землю, иными словами, обратили добрый секрет во зло и отделались от человечества. Мутанты и сами, тайно от людей, роботов и собак, давно переправились в неведомые смежные миры, в иные измерения. Но на Земле они оставили страшное наследство – разумных муравьев.

        Звери могут договориться между собой, но с муравьями общего языка нет, чего они добиваются, к чему стремятся – непостижимо. Они строят, в отличие от собак, не культуру душевности и понимания, а культуру механическую. И переманивают от собак слуг-роботов. И эти роботы-перебежчики строят для них нечто мрачное и таинственное, что расползается по земле, как страшная опухоль, и рано или поздно попросту вытеснит зверей.

        Как бороться с муравьями?

        Ни собаки, ни роботы этого не знают. И тогда мудрый Дженкинс вновь пытается прибегнуть к помощи человека. На Земле сохранился последний город людей – Женева. Когда-то там жили остатки рода людского. Застой, отсутствие цели и смысла жизни измельчили людей, они развлекались всякими «хобби», а потом стали погружаться в искусственный сон на сотни и тысячи лет, заказывали себе приятные сновидения, а пеклись о них роботы. Чтобы оградить от влияния людей, всегда пагубного, новую цивилизацию, один из последних хозяев Дженкинса Джон Уэбстер навеки отделил Город от остального мира. Он пустил в ход защитное устройство еще ХХ века, когда люди боялись нападения: накрыл город огромным непроницаемым колпаком, уничтожил планы и записи, чтобы никто никогда вновь его не открыл, а сам тоже погрузился в бесконечный сон. Но Дженкинс разыскивает старого хозяина, будит и спрашивает совета. И получает истинно человеческий ответ: муравьев надо отравить!

        Последний из Уэбстеров вновь засыпает. А робот, за десять тысяч лет служения людям и собакам обретший завидную мудрость, решает задачу. Решает более по-человечески, чем способен решить человек. Отравить? Уничтожить жизнь – хотя бы и чужую, непонятную? После того, как на Земле пять тысяч лет никто никого не убивал? Нет. Лучше потерять Землю – извечный, родной и любимый дом, родной мир. Но не воскрешать убийство и войну.

        И, как мы узнали из вступления к этой последней легенде, та Земля, какую унаследовали от людей собаки и роботы, перешла во владение муравьев. Теперь, через тысячи лет, это – смежный, но закрытый мир, где навек остались Город и иные свидетельства того, что человек не просто миф. О нем говорят только легенды. Зато легендарными, непостижимыми стали и самые слова – убийство и война...

        Книга Саймака сложна и многослойна, но, на мой взгляд, по-настоящему увлекательна. Французский писатель-фантаст Верн во вступлении к книге рассказов дает рецепт фантастики и включает в ее «ингредиенты» 49% абракадабры. Шутка шуткой, а какой-то процент абракадабры найдется и у Саймака. Но немало здесь и такого, что по-настоящему будоражит чувство и мысль.[68]

21/VIII 

        Я отнюдь не принадлежу к числу заклятых врагов детектива вообще и Агаты Кристи в частности. Почтенная леди очень умеет писать – язык у нее отличный, сюжет построен мастерски и не так бессмысленно кровав, как у несчетных ее коллег. У нас уже перевели и напечатали ее роман о «десятке негритят», наказанных каждый в меру своей бесчеловечности, – и, думаю, хорошо сделали. Тут жестокость не просто ради жестокости, логика – не только сыщицкая, следопытская, но еще и человеческая, и справедливость торжествует в смысле много более широком, чем это обычно в детективе.

        Перевели и напечатали еще два романа той же Кристи – послабее, побледнее, но, в общем, и это не беда. И вот предполагается переводить и печатать еще одну очередную историю про убийство из-за наследства – «Скорбный кипарис». Смысл истории узок, общественного звучания никакого, человеческих чувств и мыслей на грош – преобладает пустопорожний сантимент. Под конец все герои сколько-нибудь благородного происхождения оказываются благородными и невинными если не в помыслах, то в делах своих.

        Впрочем, книжица вроде бы и не вредная, ни какой-либо патологии, ни политической реакционности в ней нет. Быть может, читатель и на сей раз будет с любопытством следить за хитросплетениями сюжета и гадать, кто же виноват; быть может, даже обрадуется, когда логика премудрого мсье Пуаро и добродетель восторжествуют.

        Нет, кажется, теперь уже никому не надо объяснять, что было бы глупым ханжеством отвергать вообще всякий детектив. Но, кажется, уже стало ясно и то, что «по части детектива» начинается перегиб. Товарищи издатели и редакторы, видно, увлеклись соображениями занимательности, а заодно – что греха таить! – и заботой о тиражах. А читатель радуется увлекательному чтению и не всегда отличает его от чтива.