Ни о чем не жалею - Стил Даниэла - Страница 42
- Предыдущая
- 42/65
- Следующая
— Почему она бросила тебя? — поинтересовался он сейчас.
— Как раз в это время она развелась с отцом и вышла замуж во второй раз, — тихо ответила Габриэла. — Я думаю, что в ее новой жизни для меня просто не нашлось места. Мой отец оставил нас за год до того — он тоже женился на другой женщине. Мама считала, что я в этом виновата… Как, впрочем, и во всем остальном.
Отец Коннорс с сочувствием посмотрел на Габриэлу.
— И ты… действительно чувствовала себя виноватой? — спросил он, и Габриэла только сейчас заметила, что он перешел на «ты». Правда, он говорил ей «ты» во время исповеди, но тогда она была для него просто «сестрой Берни». Сейчас же они разговаривали как два обычных человека, чьи жизни сложились трагично и у которых было много общего.
Что касалось отца Коннррса, то он совершенно не думал о том, на «ты» или на «вы» он обращается к Габриэле. Ему нравилось разговаривать с ней, и он хотел получше разобраться в том, почему она решила стать монахиней.
— Я всегда верила матери… что бы она обо мне ни говорила. Тогда я думала, что, если бы мама была не права, отец заступился бы за меня, помог мне. Но поскольку он никогда этого не делал, я считала, что она сердится и… и наказывает меня не зря. В конце концов, они же были моими родителями.
— Какая печальная повесть, — мягко сказал отец Коннорс, и Габриэла посмотрела на него с улыбкой. Ее участь действительно была незавидной, но сейчас, после того как она десять лет прожила в атмосфере всеобщей любви и безопасности, прошлое начинало казаться ей бесконечно далеким. Умом она сознавала, что все это было на самом деле, но порой у нее появлялось такое ощущение, что это было не с ней, а с кем-то другим.
— Вам, должно быть, тоже тяжело пришлось, — сказала она. — Ваши родители… они, наверное, погибли в какой-нибудь аварии?
В разговоре с кем-нибудь другим она ни за что бы не осмелилась расспрашивать, но с отцом Коннорсом все было совершенно иначе. Они беседовали уже почти час, но никто из них не замечал течения времени. Разговаривать с ним было очень легко — должно быть, потому, что он умел слушать и даже молчал так, что Габриэла продолжала ощущать его теплое участие.
— Нет, — ответил он и покачал головой. — Мой отец умер от внезапного сердечного приступа, когда ему было всего сорок два года. А мама… она покончила с собой три дня спустя. Тогда я еще не понимал, что с ней происходит, — наверное, от горя и от неожиданности у нее просто помутился рассудок. Быть может, если бы кто-то был рядом с ней или, скажем, она побеседовала со священником, ее можно было спасти. Наша семья никогда не была особенно религиозной… — Он немного помолчал. — Вот почему эти вещи имеют для меня такое большое значение. Сочувствие, дружеский совет, простое внимание могут творить настоящие чудеса. Во всяком случае, они помогают людям взглянуть на многое по-иному, и тогда мир сразу перестает быть унылым, безнадежным и враждебным.
Габриэла только кивнула, гадая, смог бы кто-нибудь помочь ее матери. Отец Коннорс между тем продолжал:
— Прошло много лет, прежде чем я сумел простить мать за то, что она сделала. Сейчас-то я, конечно, понимаю ее гораздо лучше. Каждый день ко мне приходят люди — много людей, — которые чувствуют, что жизнь загнала их в угол, и у многих из них ситуация еще хуже, чем была у моей мамы. Я помогаю им как могу… Они напуганы, сломлены, раздавлены и зачастую не видят выхода. Главная их беда в одиночестве. Часто бывает так, что человеку просто не с кем поговорить о своих проблемах, и от этого трудности начинают казаться ему непреодолимыми. Тогда люди впадают в панику, в уныние и порой решаются на самые отчаянные поступки.
— Когда вы решили стать священником? — спросила Габриэла, когда они повернули и все так же медленно побрели по садовой дорожке обратно.
— Я поступил в семинарию сразу после окончания школы, но идея пришла ко мне раньше, лет в пятнадцать.
И мне до сих пор кажется, что ничего лучшего я не мог бы выбрать. Должно быть, сам господь помог мне найти мое призвание.
Тут Габриэла снова посмотрела На него. Она по-прежнему считала, что отец Коннорс слишком высок ростом и слишком атлетично сложен, чтобы по-настоящему быть похожим на священника. Даже его стоячий романский воротничок с белой полоской вместо галстука казался неуместным на человеке с такой мощной шеей и такими широкими плечами. Правда, подбородок у Джо был мягким — округлым по форме и с небольшой уютной ямочкой.
— Думаю, ваши одноклассницы были изрядно разочарованы вашим выбором.
— Вряд ли. — Отец Коннорс слегка повел своими могучими плечами. — Я редко с ними общался. В приюте, как ты понимаешь, были одни мальчишки; с девочками я сталкивался только в школе, в которой я учился до того, как умерли мои родители. Но в детстве я был слишком стеснительным, чтобы встречаться с кем-то из одноклассниц. К тому же мой путь был указан мне богом, и я никогда не сомневался в том, что поступаю правильно.
— И я тоже не сомневаюсь, — призналась Габриэла. — Правда, я, быть может, слишком долго колебалась, прежде чем принять решение. Монахини, с которыми я жила, все время говорили о «призвании», о «голосе свыше», но я ничего подобного не слышала и, откровенно говоря, считала себя слишком плохой, чтобы служить богу.
Но сейчас я ни о чем не жалею.
Отец Коннорс кивнул. Он прекрасно понял ее. Путь служения, который они для себя выбрали, казался им единственным. Оба они были рождены для такого пути.
— У тебя есть еще достаточно времени, чтобы утвердиться в своем решении, — сказал он на всякий случай, и Габриэла поняла, что с ней снова говорит священник, а не просто друг. Наморщив лоб, она отрицательно покачала головой.
— Мне это уже не нужно. Я долго колебалась, но это было до того, как я поступила в группу кандидаток. Вы ведь знаете, я закончила факультет журналистики в Колумбийском университете… Именно там я поняла, что не хочу больше возвращаться в мир. Для меня это было бы слишком тяжело. Я никогда не ходила в кино, никогда не бегала на свидания… Если бы мне пришлось встречаться с мужчиной, я, наверное, просто не знала бы, что ему сказать… — Тут она улыбнулась отцу Коннорсу, забыв, что он тоже мужчина, — И еще, я не хотела бы иметь детей. Никогда, — закончила она решительно.
Это заявление показалось отцу Коннорсу непонятным, а решимость, с которой Габриэла произнесла эти слова, просто потрясла его.
— Почему? — спросил он удивленно.
— Я очень боюсь, что буду вести себя с ними, как моя мать. Ведь это могло передаться мне по наследству, не так ли? Что, если тот же злой демон сидит и во мне?
— Это просто глупо, сестра! — почти сердито сказал отец Коннорс. — Почему, собственно, проклятье, которое довлело над твоей матерью, непременно будет и твоим проклятьем? Законы наследственности здесь совершенно ни при чем. Я знаю много людей, у которых было очень трудное детство, но сами они оказались превосходными родителями.
— Но что, если это все-таки случится? — тихо спросила Габриэла, опуская голову, и глаза ее полыхнули упрямым огнем. — Что мне тогда делать? Оставить своих детей в ближайшем монастыре, а самой бежать куда-нибудь на другой конец страны? Я не хотела бы рисковать подобным образом, тем более что рискую-то я не своей собственной жизнью, а чужой! Ведь я знаю, что это такое, святой отец, я сама через это прошла!
— Это, наверное, очень тяжело — знать, что тебя бросила родная мать, — печально согласился отец Коннорс, вспоминая тот далекий день, когда он обнаружил труп своей матери. Он так и не смог забыть этой картины, хотя с тех пор прошло более пятнадцати лет, посвященных молитвам и служению богу. Мать лежала в ванне, и вода в ней была черной от крови — она перерезала себе вены старой бритвой отца. Но больше всего Джо поразило не это: в первый и последний раз он видел свою мать голой.
— Да, тяжело, — согласилась Габриэла. — Но для меня это было и огромным облегчением. Когда я убедилась, что останусь в монастыре, что мне ничто не грозит и что весь этот кошмар остался в прошлом, я готова была петь и смеяться от радости. Я до сих пор считаю, что матушка Григория спасла мне жизнь. Она заменила мне и отца, и мать, и родных, которых у меня никогда не было.
- Предыдущая
- 42/65
- Следующая
