Ни о чем не жалею - Стил Даниэла - Страница 38
- Предыдущая
- 38/65
- Следующая
— Почему ты ненавидела их, сестра? — спросил молодой священник.
— Потому что они меня били, — просто ответила Габриэла.
Ее искренность и смирение так поразили священника, что он долго молчал. Он сразу почувствовал, что сестра Бернадетта — человек открытый, честный, немного наивный, и ему захотелось увидеть ее лицо. В этом монастыре он исповедовал всего во второй раз И, в отличие от отца О'Брайана и других, не знал истории Габриэлы. Ему было известно только то, что сестра Бернадетта — одна из новоначальных послушниц, которая еще только готовится к новициату.
— Собственно говоря, — поспешила объяснить Габриэла, удивленная и встревоженная его молчанием, — била меня только мать. Отец… он просто позволял ей проделывать со мной все, что угодно. Когда я выросла, я поняла, что он мог бы меня защитить, но не захотел или…
Словом, что-то ему мешало. И тогда я возненавидела и его тоже.
Она сказала это и сама, удивилась — еще никогда, ни на одной исповеди она не позволяла себе подобной откровенности. Габриэла совершенно не понимала, почему она это делает. Быть может, ей просто необходимо было облегчить душу, так долго изнемогавшую под тяжестью этой тайны. Каждый знает, что легче всего это происходит в разговоре с кем-то незнакомым. Да, Габриэла ненавидела мать, но она еще никогда никому не говорила — за что. Этот груз продолжал отягощать ее; в последнее же время прибавилось раздражение на сестру Анну, поколебавшую с таким трудом обретенное душевное спокойствие Габриэлы.
— А ты никогда не говорила родителям о том, какие чувства ты к ним испытываешь? — неожиданно спросил священник. Этот вопрос прозвучал очень странно. Габриэла вдруг подумала, что тот, кто исповедовал ее, не только выслушивал признания, но и старался исцелить ее раны.
— Я давно их не видела. Папа ушел из семьи, когда мне было девять, и больше я ничего о нем не знаю. А через год мама привезла меня сюда и бросила. Она тоже вышла замуж. Должно быть, она решила, что в ее новой жизни я буду ей только мешать. Так я и осталась в монастыре. В каком-то смысле в моей жизни это была едва ли не самая большая удача. Если бы мне пришлось вернуться к маме, я бы, наверное, умерла… Она бы забила меня до смерти.
— Понимаю… — донесся из-за решетки исповедальни негромкий шепот, и Габриэла невольно удивилась. Этот молодой священник воспринимал ее историю слишком близко к сердцу. И все же она решила рассказать ему все до конца, так как без этого ее исповедь была бы неполной.
— Сестра Анна напоминает мне мою мать, — сказала она. — И мне кажется, что именно поэтому я начинаю ее ненавидеть. Она все время придирается ко мне, говорит, какая я плохая… Моя мать делала то же самое, и я ей слишком долго верила.
— А сестре Анне ты веришь? — спросил священник.
Габриэла беспокойно пошевелилась. В исповедальне было темно и душно, к тому же от долгого стояния на коленях у нее заломило спину, однако она заставила себя не думать об этом. Почему-то ей казалось, что в эти минуты решается ее судьба.
— Ты веришь тому, что говорит о тебе сестра Анна? — повторил священник свой вопрос. — Ты веришь, что ты — действительно такая плохая, как она утверждает?
В его голосе звучало сочувствие и неподдельный, искренний интерес. Габриэла глубоко задумалась.
— Иногда, — ответила она наконец. — Я привыкла верить своей матери, и мне до сих пор иногда кажется, что она была права. Разве родители бросили бы меня, если бы я была нормальной, послушной девочкой? Должно быть, во мне глубоко жил какой-то порок, который они не смогли исправить и в конце концов отчаялись… Так я думала тогда, и так порой я думаю сейчас. Вы понимаете меня, святой отец? — с мольбой произнесла она. — Мне кажется, что во всем, что случилось, была моя вина, мой грех…
— Или их, — мягко возразил священник, и Габриэла попыталась представить, какое у него лицо. — Я уверен, сестра, что это была их вина. Возможно, то же самое верно и в отношении сестры Анны. Правда, я ее совсем не знаю, и все-таки… Возможно, она просто завидует тому, что тебе здесь так легко все дается, что тебя все любят. Ведь монахини любят тебя, сестра?
— Да, — честно ответила Габриэла и тотчас же спохватилась. — Я так думаю, — поправилась она и тут же спросила:
— Но как же все-таки мне быть с сестрой Анной?
Что мне делать, святой отец?
— Лучше всего сказать ей, чтобы она немедленно прекратила свои нападки. А если нет — пусть достает из чемодана свои боксерские перчатки. Когда я учился в семинарии, мне пришлось подобным же образом налаживать отношения с одним из однокурсников. У нас были, гм-гм… кое-какие разногласия принципиального характера. Я до сих пор думаю, что это был единственный выход.
— И что же случилось потом? — шепотом спросила Габриэла, с трудом сдерживая улыбку. Еще никогда исповедь не проходила так вольно, что ли. Хотя, конечно, вряд ли строгий монастырский устав мог одобрить такую свободу общения. Всему, знаете ли, есть пределы, но священник этот начинал ей нравиться — несмотря на очевидную молодость, он был мудр, имел сострадание к ближнему и, что совсем уж неожиданно, обладал изрядной долей юмора. — Вам помогла эта… дуэль?
— О да! — подтвердил священник. — Мой соперник поставил мне здоровенный фонарь под глазом и чуть не вышиб из меня дух. Как ни странно, после этого мы с ним подружились. Теперь брат Майкл работает с прокаженными в нашей миссии в Кении, и я получаю от него открытки с поздравлениями на каждое Рождество.
— Может быть, нам удастся отправить в Кению и сестру Анну, — пошутила Габриэла и сама себе удивилась.
Даже учась в колледже, она не позволяла себе разговаривать подобным образом ни с однокурсниками, ни, не дай бог, с профессорами. Сейчас же вся ее замкнутость куда-то исчезла, а от смущения не осталось и следа.
Священник с молодым голосом негромко засмеялся за решеткой.
— Почему бы тебе не предложить это самой сестре Анне? — осведомился он. — А пока она будет думать — прочти три хвалебных канона к Деве Марии и одно «Отче наш». Только от души… — добавил он серьезным тоном, и Габриэла снова почувствовала себя удивленной.
Другие священники обычно налагали куда более серьезные наказания.
— Вы уверены, что этого достаточно, святой отец? — робко спросила она.
— Ты недовольна, сестра моя? — ответил священник вопросом на вопрос, и в его голосе Габриэле снова почудилась улыбка.
— Я просто удивлена. С того самого дня, как я попала в этот монастырь, я еще ни разу не читала меньше десяти молитв к Деве Марии…
— Я знаю. Именно поэтому мне показалось, что тебе пора сделать небольшую передышку. Не будь так требовательна к себе, сестра, — постарайся на время забыть о своих неприятностях, словно их вовсе не существует, хорошо? Насколько я понял, это скорее ее грех, чем твой, — во всяком случае, так мне подсказывает мой внутренний голос. И еще: не путай сестру Анну со своей матерью — это два совершенно разных человека, да и ты, сестра, давно стала другой. Ты — взрослая, и никто не может мучить и преследовать тебя, кроме… тебя самой. Господь наш Иисус учил: «Люби ближнего своего как самого себя». Подумай об этом. В этой формуле, как и во всем Священном Писании, заключена неисчерпаемая мудрость.
— Спасибо вам, святой отец…
— Ступай с миром, сестра. — Этими словами священник отпустил ей грехи, и Габриэла, выйдя из исповедальни, уселась на самую дальнюю от алтаря скамью, чтобы в уединении прочесть назначенные молитвы.
Когда некоторое время спустя она ненадолго подняла голову, то увидела входившую в исповедальню сестру Анну. Она пробыла там довольно долго, а когда вышла, лицо у нее было красным, а глаза припухли, словно она плакала. При виде ее Габриэла расстроилась; она очень надеялась, что священник не будет излишне суров с сестрой Анной. Напрасно она так много ему рассказала.
И все же после исповеди она чувствовала себя намного спокойнее и увереннее. У нее словно камень с души свалился, а молитва к Деве Марии, которую — как ей и было сказано — она произнесла с большим чувством, еще более укрепила Габриэлу в мысли, что все образуется.
- Предыдущая
- 38/65
- Следующая
