Жестокие игры - Стивотер Мэгги - Страница 22

• Предыдущая
• 22/83
• Следующая

А белый кабилл-ушти, чудовищный тупой Пегас с рассыпающимися в клочья крыльями пены, как раз того и хотел. Он скалит зубы цвета мертвого коралла, и его огромная голова ударяет по голове девушки, показавшейся над водой. Зубы сжимаются на свитере с капюшоном; жеребец вскидывает ноги, готовясь нырнуть. Я уже в воде, мои пальцы сразу немеют от холода, и я плыву к жеребцу по опасным, гибельным волнам, но продвигаюсь с мучительной медлительностью. Девушка под водой старается отступить как можно дальше назад.

Я подбираюсь наконец к пышному хвосту жеребца, расплывшемуся в воде. Я взбираюсь на его спину и, дотянувшись до шеи, хватаюсь за гриву. У меня нет времени на то, чтобы отследить направление вен жеребца железным стержнем или развернуть его против часовой стрелки. И уж конечно, я не успеваю ничего нашептать ему на ухо. У меня есть время только на то, чтобы выхватить из кармана куртки горсть смертельно красных ягод барбариса и прижать их к раздувшимся ноздрям кабилл-ушти.

Его тяжелые ноги судорожно колотят по воде, и я вижу, как одно из его колен скользит по голове девушки, но мне уже не разобрать, сумела ли она удержаться над водой, потому что жеребец громко храпит, из его ноздрей вокруг красных ягод летят водоросли, слизь, крошки кораллов… и когда он падает в воду и бьется в агонии, мне нужны все силы, чтобы не дать ему увлечь меня под воду вместе с собой.

Пасть жеребца разворачивается в мою сторону, она широко разинута; время как будто останавливается, леденя ужасом, и я отчетливо вижу жесткие волоски на его морде и то, как соленая вода собирается на них бусинками…

У меня перед глазами вспыхивают тысячи разноцветных пятен.

А потом вдруг я снова слышу звуки, ко мне возвращается зрение, и вместе с ним — ощущения; рука девушки выталкивает мою голову наверх, мой нос забит вонючей водой океана… а труп белого кабилл-ушти волны тащат к песку, и грива жеребца плывет по волнам. Мышастая лошадка стоит на берегу и тихо жалобно ржет, глядя на девушку, — это высокий, тревожный звук… Я вижу кровь в воде и кровь на песке — там, где неосторожный мужчина лишился пальцев. С пляжа все еще доносятся голоса, выкликающие мое имя, хотя я и не понимаю, зовут ли они на помощь меня, или на помощь мне. Девушка кашляет, но воду не выплевывает. Она дрожит, хотя взгляд у нее при этом яростный.

Я убил одного из прекрасных, смертельно опасных кабилл-ушти, которых так люблю, и сам чуть не погиб, и мои вены наполнены лихорадочным жаром, но девушке я могу сказать только одно:

— Держи своего пони подальше от этого пляжа.

Пак

Когда я добираюсь до своего двора, то все еще дрожу и кашляю. Дав шарахается от каждой тени, двигается резко и неуклюже, как марионетка. Даже скрип ворот, закрывающихся за ней, заставляет лошадку метнуться подальше в загон, и задние ноги у нее подгибаются. Мне повезло, что она не охромела.

Я закрываю глаза. Мне повезло, что она осталась жива.

Ведь еще несколько мгновений — и тот жеребец обрушился бы на нас, а еще через мгновение я бы навеки ушла под воду.

Я прислоняюсь к воротам, ожидая, когда Дав успокоится настолько, чтобы начать пощипывать сено, но она все не приходит в себя, и я наконец замерзаю в мокрой одежде. Уйдя в дом, я снимаю с себя все и надеваю сухое, но мне все равно холодно.

Она могла умереть.

В кухне я съедаю целый апельсин и кусок хлеба, основательно намазав его нашим драгоценным маслом. Апельсины настолько дороги, что мне приходится пользоваться маминым способом извлекать из них как можно больше пользы. Из нескольких апельсинов мама могла приготовить апельсиновый пирог, душистую добавку для масла или сахарной глазури, сняв с них цедру, да еще и варила из остатков немножко мармелада. А если уж мы ели апельсин просто как плод, то делили его между собой по долькам.

Но на этот раз я одна съела его целиком и к тому времени, когда расправилась с ним, наконец перестала дрожать. Но в голове у меня до сих пор худит, особенно в том месте, о которое стукнулось колено кабилл-ушти.

Я облизываю указательный палец, чтобы не потерять ни капли апельсинового сока, но чувствую только океанскую соль, и это меня еще сильнее раздражает. Мой первый день с Дав на пляже окончился тем, что я вся осыпана песком и получила удар по голове.

И даже могла вообще не вернуться обратно, если бы меня не спасли.

Я пытаюсь выбросить из головы Шона Кендрика, но передо мной продолжает всплывать его энергичное лицо, я слышу его голос, хриплый от морской воды. И каждый раз, когда я заново переживаю этот момент, мое лицо загорается от смущения.

Я провожу ладонью по лбу, шершавому от соли, и у меня вырывается долгий судорожный вздох.

«Держи своего пони подальше от этого пляжа».

Мне хочется отступить, сдаться. Я ведь все это делаю только для того, чтобы еще на несколько жалких недель задержать на острове своего брата Габриэля. А что толку? Я его и краем глаза не видела с тех пор, как заявила о своем участии в бегах. Мой план вдруг начинает казаться мне чистой глупостью. Похоже, я собираюсь выглядеть полной идиоткой в глазах всего острова, а может быть, даже позволю погибнуть себе и Дав ради брата, который даже не трудится являться домой.

Мысль о том, чтобы бросить все это, вызывает одновременно и облегчение, и беспокойство. Мне невыносимо думать о возвращении на пляж. Но я и того не могу представить, что скажу Гэйбу: я передумала. Вот уж не предполагала, что у меня осталось достаточно гордости, чтобы страдать из-за этого, но так и есть.

В дверь кто-то стучит. Я не успеваю привести в порядок волосы — впрочем, не думаю, что их вообще можно привести в порядок, я просто чувствую, какие они липкие и противные после купания в соленой воде. На сердце у меня неспокойно. Я ничего хорошего не жду от этого внезапного стука.

Дверь открывается, и я вижу Бенджамина Малверна. Я знаю, что это Бенджамин Малверн, ведь в «Черноглазой красотке» на стене у бара висит его фотография с автографом. Я однажды спросила папу, зачем она там, и он ответил, что Бенджамин Малверн вложил кучу денег в этот бар, и без этого заведение бы просто не открылось. Но я все равно не понимаю, с какой стати вешать на стену чью-то подписанную фотографию.

— Габриэль Конноли здесь живет? — спрашивает Малверн, проходя в кухню.

Я продолжаю придерживать дверь, не давая ей закрыться. Самый богатый человек на Тисби стоит в нашем доме, сложив руки на груди, и его взгляд переходит от загроможденного кухонного стола к куче дров и торфяных брикетов у камина в гостиной, потом — к седлу, которое я водрузила на спинку папиного кресла. На Малверне шерстяной джемпер с треугольным вырезом и галстук. У него седые волосы, а лицо какое-то неприятное, правда, от него хорошо пахнет, и у меня это вызывает негодование.

Я не закрываю дверь. Мне почему-то кажется, что если я позволю ей закрыться, это будет выглядеть так, словно я пригласила Малверна войти, а я его не приглашала.

— Его сейчас нет, — отвечаю я.

— А, — произносит Малверн. Он продолжает осматриваться по сторонам. — А ты — его сестра.

— Кэт Конноли, — уточняю я как можно более вызывающим тоном.

— Да. Думаю, мы могли бы выпить чаю.

И он усаживается к нашему столу.

— Мистер Малверн, — сурово начинаю я.

— Отлично, ты знаешь, кто я такой. Это облегчает дело. И вот что… я, конечно, не собираюсь указывать тебе, что ты должна делать, но снаружи очень холодно, а открытая дверь совсем не защищает от ветра.

Я захлопываю дверь. А заодно захлопываю и рот. И начинаю готовить чай. Я в равной мере и оскорблена, и сгораю от любопытства.

— Зачем вы пришли? — спрашиваю я наконец.

И мне наплевать, вежливо или нет звучит мой вопрос.

Взгляд Малверна задерживается на седле, но когда я заговариваю, он поворачивается ко мне. Меня немножко пугают его глаза. В целом Малверн выглядит просто как богатый старик, но в глазах его читается ум.

• Предыдущая
• 22/83
• Следующая