Моя шоколадная беби - Степнова Ольга Юрьевна - Страница 39

• Предыдущая
• 39/63
• Следующая

– Не дождешься! – Катя прикрыла дрожащее пламя рукой и загадала: если погаснет – жизнь прахом, нет – она выйдет из этой передряги с гордо поднятой головой.

Мат-Мат наконец отдышался, поднялся, и наощупь поплелся в спальню.

– Господи, как тяжела бабская доля! Мне на завтра назначено три свидания, меня пригласили на кастинг в какую-то телепрограмму, меня бабы пилят ненавидящим взглядом, а мужики норовят подсадить в автобус!

Катерина пошла за ним, бережно прикрывая язычок пламени, дающий слабый, дрожащий свет. В спальне Мат-Мат начал с таким ожесточением скидывать себя одежду, будто она его жгла. Оставшись в одних трусах, он сорвал парик, взял с комода какой-то флакончик, безошибочно отыскал ватные диски и стал стирать грим.

– Да ты кокетка, – усмехнулась Катя. – Хвастаешься тем, что пользуешься успехом!

– Ты должна спросить, что нам делать дальше. – Он закончил с гримом и плюхнулся на кровать, поверх атласного покрывала. Его белое тело в темноте казалось еще белее, а шрам на животе приобрел лиловатый оттенок.

– Нам?! – заорала вдруг Катерина так, что у пламени не осталось шансов выжить. Оно наклонилось, забилось, и почти сдалось, но Катерина выходила его какими-то страстными манипуляциями, смысл которых был непонятен ей самой. – Нам?! – шепотом повторила она. – Понимаешь, Мат-Мат, понятие «мы» вряд ли существует! Кто ты такой? Бандит, которого ищет вся московская милиция? Кто такая я? Детдомовская девочка, чудом выжившая в одной передряге и через много лет вляпавшаяся в другую? Не скрою, я очень одинокий и, может, даже озлобленный человек. Но это не значит, что я брошусь тебе на шею, и буду делать все так, как ты захочешь! Спасибо, конечно, что ты спас мне жизнь, но...

– Кэт, а что случилось со светом?

– Авария! – взревела Катерина так, будто это слово было самым страшным ругательством. – Ты что тупой?! Мне действительно интересно знать, откуда ты можешь знать математику! И не смей мне указывать на то, что мне следовало бы у тебя...

И тут вспыхнул свет. Он ослепил, отрезвил и дал надежду на счастливое будущее.

Матвей встал, подошел к Катерине и забрал у нее свечу.

– Не дуй! – заорала Катя и он, так и не дунув на пламя, поставил свечу на комод.

– Пойдем спать, бэби. – Он потянул ее в кровать. – Пойдем! Завтра ты расскажешь мне все-все про тебя, а я тебе все-все про меня. А сейчас нужно спать, потому что утро вечера мудренее, но темнокожие детдомовские девочки не знают об этом, потому что никто и никогда не читал им сказок. Спать!

– Как... спать? А свет? Куда мы денем свет?

– Выключим!

– Ну, нет! Я так рада, что его дали...

– Тогда пойдем покатаемся в лифте. Мне было очень обидно идти пешком на такой высокий этаж.

– Пойдем. Только свечу...

– Оставлю. Мы будем кататься вверх-вниз, а она будет гореть в честь... чего ты там на нее загадала?..

– Все-все я скажу тебе завтра.

Он кивнул и быстренько влез в синий халатик. И надел парик. И накрасил губы.

– Кадык! – засмеялась Катя.

– Что?!

– Переодевшись в женщину, ни один мужик не допрет спрятать кадык! Наша Верка тебя раскусила.

– Дорогая, – сказал Мат-Мат грудным голосом, – «у каждого свои недостатки!» Кажется, так?

Мир сузился до тесной кабинки. Они прокатались в лифте почти до утра. Они целовались, конечно, и Катерина вся перемазалась помадой Мат-Мата.

Когда они вернулись в квартиру, рассвет настойчиво лез во все окна. На комоде горела свеча. Она догорела до основания, и было совсем непонятно, как она может еще гореть.

Март посмотрел на часы. Было без четверти пять. Можно было бы говорить о скором конце рабочего дня, если бы он – этот конец – для него существовал.

Вся жизнь работа – это про него. Дом – работа, тоже про него. Вообще, про него все, что говорится про замотанных, лишенных личной жизни людей.

– Через полчаса закрываемся, – напомнила ему служащая архива – серая мышь с дулей из блеклых волос, в самовязанной жилеточке, и очках, стекла которых в диаметре могли соперничать с суповыми тарелками. Разве такой должна быть женщина?

Март не удостоил ее ни взглядом, ни ответом. Он сложил бумаги в папки и пошел их сдавать. Все, что хотел, он узнал.

Он вышел из здания архива и оказался в душных объятиях шумного города. Он все-таки устроит себе конец рабочего дня. Сколько, в конце концов, можно? Старший следователь районной прокуратуры тоже имеет право на отдых. Сейчас он сядет в троллейбус и поедет домой.

Нет, возьмет такси, заедет в кафе и посидит в приятном одиночестве, заказав там... Он понятия не имел, что можно заказать в кафе.

Главное – все, что хотел, он узнал. Правда, опять же понятия не имел, что с этим делать...

Март потоптался на остановке, прошел немного вперед и попытался поймать такси. Абсолютно пустые машины с шашечками на крыше и не думали останавливаться на его призывные жесты. Март опустил руку и пошел на остановку. Черт бы побрал его работу, черт бы побрал его внешность пятнадцатилетнего подростка, черт бы побрал его порывы вырваться хоть на миг из занудной обыденности!

Март шагнул в раскаленный троллейбус, отрыл в кошельке мелочь, а заодно пересчитал всю имеющуюся наличность. Четыреста двадцать пять рублей. Интересно, можно ли посидеть в кафе на четыреста двадцать пять рублей?! Он не знал.

Зато он знал, что дело, заведенное в девятнадцатом году, под негласным названием «Бурабон» нашло продолжение в наши дни. Он знал, что украшения, украденные у госпожи Пригожиной знаменитым медвежатником Ефимом Ивановичем Бурабоном – нашлись! Причем нашлись у внука Пригожиной – Роберта, который вдруг взял да подарил роскошное ожерелье своей темнокожей возлюбленной. А, может, возлюбленная врет?!

Какая она, эта Катерина Ивановна Иванова! Вот она – это средство от занудной обыденности! Только очень дорогое, Марту такое не по карману.

Когда распотрошили ее сумку, делая опись, Март сразу зацепился за это ожерелье. Уж больно запоминающееся оно было – огромное, тяжелое, с прозрачно-мрачными бездушными камнями, глядя на которые думается не об одной загубленной жизни.

Март хорошо учился и помнил, как на занятиях по уголовному праву они проходили хрестоматийный пример: кражу ювелирной коллекции из сейфа некой Пригожиной. Дело было хрестоматийным, потому что советской милиции удалось блестяще выйти на след преступника, собрать доказательства его причастности, но... преступник так же блестяще скрылся, как будто не существовало ни его, ни этой коллекции.

Марту запомнилась тогда старая фотография этой Пригожиной, приложенная к делу. Благородная дама с превосходством в глазах. Еще бы его не было, этого превосходства, если на ней красовалась ожерелье с бриллиантами в три ряда, величиной с грецкий орех. Март рассматривал тогда это украшение с вожделением и ненавистью бедного мальчика, который жил, живет, и будет жить в коммуналке с мамой, которая работала, работает, и будет работать билетным кассиром. Он на всю жизнь запомнил эту фотографию, и ожерелье запомнил с одержимостью маньяка, который хочет, хочет, хочет, но не может...

Поэтому Март сразу узнал это ожерелье. Он тут же задал вопрос Катерине Ивановне, откуда оно у нее, проглотил бредовый ответ о том, что ей его подарил Пригожин, а потом... потом решил съездить в архив МВД и поподробнее ознакомиться с тем странным, загадочным, давно забытым делом.

Ну, ознакомился. Ну, подтвердил свою догадку о том, что именно то это ожерелье. И что теперь с этим делать? Осчастливить весь белый свет открытием, что бабка Пригожина наврала о краже? Или не наврала? Просто «сработала» в паре с этим Бурабоном, попросив его якобы обокрасть ее, а сама, оставшись при ценной коллекции, отстегнула ему несколько дорогих цацек и помогла сбежать за границу?.. Как изменится его жизнь после этого открытия? Или, как мать говорит: «А что нам с этого будет?»

• Предыдущая
• 39/63
• Следующая