Игра шутов - Даннет Дороти - Страница 43

• Предыдущая
• 43/66
• Следующая

Раздался долгий, оглушительный смех. Раскаты его неслись над истоптанным жнивьем и смятой травой, раздавленными сорняками и мокрой пашней, туда, где развевались золотые волосы О'Лайам-Роу, который встал на колени перед трепещущим телом собаки Луадхас и из сострадания провел ножом по ее длинному горлу.

Этой осенью Маргарет Эрскин писала своему мужу: «Твой легкий светильник, рассеивающий мрак, одержим бесами» — и далеко в Аугсбурге, среди виноградников и ореховых деревьев, песчаных и каменных террас, рядом со стареющим, дряхлеющим императором, шотландский посланник, который знал Лаймонда, спрашивал себя, какие пределы свободы для души или плоти установил он себе и своим покровителям на этот раз.

Не прошло и недели со дня охоты с гепардом, как весь двор прибыл в Блуа: могучим потоком король и его свита устремились от реки к широкому двору замка. Отразившись от доспехов короля, солнечные лучи брызгами расплескались по темной арке, заскользили по плотным, похожим на угрей, саламандрам, украшающим крыло замка, которое построил его отец, и замерцали на каменных плитах главной лестницы — а придворные, все в серебре, шелках и драгоценных каменьях, следуя за королем, исчезали в недрах замка: ни дать ни взять, подметил О'Лайам-Роу, как клешни и панцирь краба в гнезде чайки.

С королем, королевой и коннетаблем прибыли и все дети. Мария была очень рада видеть их. Раньше ей нравилось спать вместе с Елизаветой и Клод, но делить комнату с тетушкой Флеминг ей нравилось еще больше, и девочка собиралась об этом упомянуть.

Гибель зайчихи неутешно оплакивалась целых два дня. Затем, по совету ее любезного дяди, маленькую королеву, еще бледную от пролитых слез, уговорили навестить О'Лайам-Роу и поблагодарить его.

Девочке было всего семь лет. Едва доведя до половины заранее заготовленную речь, она стояла перед ирландцем, тяжело всхлипывая, закусив губу, со слезами на глазах. Принц Барроу, который испытывал почти столь же острое замешательство, вдруг неловко упал на колени и сказал:

— Что такое с вами, госпожа моя? Луадхас ведь не умерла, а охотится себе в великой стране Самхантиде 44) с древними богами да славными героями, даже с самим золотым Кормаком, рыцарем без страха и упрека; а после охоты Бран, и Луадхас, и Конбек, подкрепившись хорошенько, засыпают у ног короля. И сегодня, это уж точно, мой волкодав и ваш маленький зайчишка лакали парное молочко из одного блюдечка; и когда над нами пролетят долгие годы, они все так же будут бегать по пестрому, синему Курраху, высунув розовые язычки и оскалив острые, белые, молодые зубки. Вот и Тади Бой вам то же самое скажет.

Лаймонд ничего не сказал. Стоя напротив О'Лайам-Роу, у камина, они с Маргарет Эрскин, которая привела девочку, уже обменялись новостями, и Маргарет вовсе не стремилась вызывать его на дальнейший разговор. Неистовое, холодное бешенство, овладевшее королевой-матерью после охоты, было легче снести, чем вкрадчиво-насмешливый язычок Лаймонда. Конечно, имела место очередная попытка навредить королеве и ее друзьям. На первый взгляд, сломанная в пути клетка могла объяснить то, что зайчиха сбежала из зверинца, а то, что она очутилась в лесу, могло показаться чистым совпадением. Но Лаймонд, самолично прочесав кусты, нашел неподалеку от того места, где произошла заминка, неизвестно кому принадлежащий ягдташ. Был он крепкий, с наскоро прорезанными дырками, с отвратительным запахом кала, и по оторванной пряжке можно было догадаться, что его раскрыли второпях, а после отбросили. Значит, выходило так, что кто-то вез зайчиху на протяжении всей охоты, скрывая скорее всего под плащом, и выпустил именно здесь, преднамеренно, чтобы она причинила как можно больше вреда. И если бы не собака, на редкую отвагу которой преступники не рассчитывали, затея вполне могла бы привести к печальному исходу.

С этого дня они удвоили и утроили свою бдительность. Согласно порядкам, установленным Лаймондом, вокруг маленькой королевы теперь выстроился непроницаемый заслон. Не было ни единого мгновения в течение дня, чтобы рядом с девочкой не находился кто-нибудь из Эрскинов или из Флемингов. Только Дженни, живая, неунывающая, была избавлена от этих обязанностей; все остальные ждали, когда тень смерти или несчастной случайности вновь упадет на них.

О'Лайам-Роу, который молчал по поводу Луадхас и, возможно, сам боролся с непривычным для него стремлением к одиночеству, ничего не знал о делах своего оллава и был этим доволен. И поскольку госпожа Бойл, самоуверенная и взбалмошная, вроде бы предала весь эпизод забвению, принц вновь стал встречаться со старой дамой и ее племянницей, с радостью привечая обширный крут их друзей и время от времени обнаруживая в Уне следы любезности, которой раньше не было и в помине.

Новые, засиживающиеся за полночь приятели из франко-ирландского кружка в Блуа в свою очередь навещали их, а вместе с ними приходили и англичане, и некоторые шотландцы. Большая комната, которую занимали принц и его оллав, редко пустовала: почти всегда там можно было встретить теплую компанию, отчаянно спорящую по-французски, по-ирландски, по-английски и по-латыни. Время от времени слышался насмешливый голос Тади Боя, и на лице О'Лайам-Роу появлялась своеобразная гордость обладателя. Что-что, а поговорить Тади Бой умел. Слушать его было одно удовольствие.

Окончательно и бесповоротно изгнанный с королевских глаз, принц Барроу не видел той рутинной, тяжелой работы, какая и сделала Тади Боя необходимым при дворе. На утреннем выходе и на приеме, на балу и после охоты, за обедом и после ужина присутствие Тади подразумевалось само собою. К его музыке пристрастились, как к наркотику. Он играл для всех вместе и лично для каждого: для короля, королевы, Дианы, коннетабля и Конде, д'Энгиена, Гизов, Маргариты — и никто уже не обращал ни малейшего внимания на то, как он выглядит и во что одет. И когда эта цель была достигнута, он запустил свои длинные пальцы в их нутро, покрытое сахарной глазурью, и как следует сжал.

Как раз в этот период О'Лайам-Роу, возвращаясь к себе в комнату, то и дело оказывался перед запертой дверью; однажды на его стук отозвался женский голос, нежный и неузнаваемый: «Non si puo: il signor e accompagnato» [24]. В другой раз голос был мужской, но он замолк, едва О'Лайам-Роу забарабанил в дверь.

Только Робин Стюарт осмелился порицать Тади Боя, и случилось это накануне их единственного путешествия: двухдневного визита в дом лорда д'Обиньи, куда ирландцы были приглашены официально. Начиная с первых, беззаботных деньков Тади Боя во Франции, Лаймонд старался быть в курсе всех проблем лучника, скорее по привычке, чем из каких-либо иных соображений. В годы борьбы внимание к слабым мира сего было для него необходимостью. К тому же это был признак прирожденного наставника, хотя данное качество Тади Боя меньше всего бросалось в глаза.

У Стюарта же недоверие по отношению к оллаву уступило место завистливому восхищению. Еще до охоты он начал искать общества Тади. А после приключения в пещере стал попросту преследовать его, и Тади Бой, у которого к тому времени появились на этот счет собственные соображения, никак ему не препятствовал. Вот и сейчас лучник разразился одной из своих излюбленных тирад, а Тади Бой терпеливо слушал, разворачивая колет и готовясь надевать его. Стюарт закончил проповедь и костлявой рукою провел по лицу, ероша и без того растрепанные волосы, сдвигая набок воротник рубашки. Не замечая ничего, он вдруг произнес:

— Баллах, ну почему ты до сих пор остаешься с О'Лайам-Роу? Если дело в деньгах, то сколько угодно герцогов и лордов были бы счастливы взять тебя на службу.

• Предыдущая
• 43/66
• Следующая