Игра шутов - Даннет Дороти - Страница 28

• Предыдущая
• 28/66
• Следующая

— Но меня и не просили, я полагаю, изгонять слонов, — отозвался Тади Бой совершенно безмятежно. — Везде, где возможно, мы стараемся пособить.

Король так и впился в него взглядом, но не нашел ни следа дерзости или высокомерия. Царственное чело разгладилось.

— В самом деле: и в том, и в другом случае вы изрядно промокли.

— Вообще-то вода — не моя стихия, но уж выбирать не пришлось.

A la fontaine je voudrais

Avec ma belle aller jouer[15].

— A ma belle [16] — слониха по кличке Анни.

— О, вы знаете стихи, — сказал Генрих. — Но шутовство предпочитаете музыке?

— Смотря какая музыка, — произнес Тади Бой с расстановкой, самым мягким своим тоном.

Сидящая рядом с монархом Екатерина, королева Франции, уже давно и пристально вглядывалась в него, быстрым своим умом вникая в его ответы и с высоты своей утонченной культуры оценивая их. И тут она сказала вполголоса:

— Вам не понравился лютнист короля?

Супруг — и Екатерина отметила это про себя — не произнес ни слова.

— Если б я дал ему парочку уроков, то мог бы гордиться таким учеником, — ответил оллав.

Королева откинулась на спинку кресла; за столом зашушукались, послышались смешки. Король улыбался.

— Вы думаете, что могли бы сыграть так же хорошо?

— Это мое ремесло.

— Как езда на слонах и жонглерские трюки?

— Нет, то — забава, и ничего больше.

Ни на кого не глядя, король щелкнул пальцами. Лорд д'Обиньи, смущенный и почтительный, выступил вперед.

— Найдите Альберто, да побыстрей. — А Тади Бою Баллаху король промолвил лукаво: — Мы видели шута — теперь покажите нам барда, мастер Баллах. Сыграйте нам, спойте, устройте представление — и если у вас получится не хуже, чем у господина де Рипы, то завтра вы уедете в Ирландию с полным кошельком.

Тади Бой медленно покачал черноволосой головой:

— Нет, не деньги цена за песню. Мы с О'Лайам-Роу просим у вас другой награды: разрешите нам подольше насладиться волшебными прелестями вашей страны, а заодно уж и искупить ту невольную ошибку, что послужила причиной опалы, постигшей принца Барроу. Поверьте, он искренне сожалеет об этом.

Все молчали.

— Я не могу, — сказал наконец король, — не могу ни при каких обстоятельствах пригласить вашего хозяина ко двору.

— О'Лайам-Роу, — мягко проговорил Тади Бой, — не привык к придворной жизни. Он просит лишь позволения остаться, чтобы как следует изучить вашу великую державу.

Король колебался. Явился де Рипа, немного испуганный, с лютней в руках. Чуть поодаль за столом вдовствующая королева Шотландии что-то мягко говорила своему соседу, не обращая никакого внимания на короля и его собеседника. Коннетабль Франции извинился, встал и, склонившись над креслом короля, прошептал ему что-то на ухо.

Генрих обернулся, получил молчаливое согласие королевы и сказал шутливо, обращаясь к ирландцу:

— Если только при таком условии вы станете играть, тогда, конечно, нам придется пойти на уступки. Но и вы должны понять, что зиму мы собираемся провести в Блуа, и только самые искусные певцы и музыканты удостоятся чести сопровождать нас. Я сам играю на лютне. Ее величество королева, моя сестра Маргарита французская, моя дорогая сестра вдовствующая королева Шотландии и конечно же господин де Рипа — все мы будем судить вашу игру. — Король был одет с подобающей пышностью, в белое с серебром, и настроен вполне дружелюбно. — В Ирландии могут быть совсем другие критерии. Так что не расстраивайтесь в случае неудачи — вы не уйдете отсюда с пустыми руками.

Мешковатый увалень Тади Бой Баллах гордо выпрямился. Он перевел взгляд с короля на королеву-мать, на Эрскина, на Маргарет, на Дженни Флеминг, на лорда д'Обиньи, который стоял позади них, затем посмотрел на дальний конец стола — на Конде и принцессу, на д'Энгиена и Сент-Андре. Все они болтали, как ни в чем не бывало, и лица их выражали неизбывную скуку. Потом он повернулся к королю, изысканно поклонился и принял вызов.

Прозвучал королевский приказ, и в озаренной мягким светом зале стало тихо. Отяжелевшие от яств и вина, разгоряченные, ослабевшие от смеха, уже предвкушающие волшебные грезы наступившей ночи, эти люди, хищные и беспечные, этот цвет Франции, развалились в креслах, разодетые в бархат, а стражники в сверкающих белых одеждах стояли позади.

Лютнисту предназначались низкий стул и скамеечка для ног. Тади Бой принял от итальянца шелковистую, грушевого дерева лютню и улыбнулся ему; какое-то мгновение темные глаза смотрели враждебно, затем и в них появилась улыбка. Тади Бой погрузился в теплые, насыщенные тона покрытого коврами пола; лишь над головой его слабо мерцала свеча; и колючая щетина, и тучность — все тонуло в полумраке. Его правая рука легко коснулась струн, и он заговорил по-французски, с бархатным, искусно воспроизведенным: ирландским акцентом:

— Посвящается благородным дамам Франции, кому музыка и любовь принадлежат по праву рождения. Дамам Франции посвящается сказ о дочери короля Керри, которая жила под сенью орлиных крыльев и голову клала орлу на грудь.

Не один год он повелевал людьми и успел изучить многие приемы: к примеру, где сдержать звук и где выказать его в полную силу. Знал он и другие вещи. Пальцы его летали над блестящей древесиной, то перебирая, то резко дергая струны, мелодия становилась то надсадно-щемящей, то снова до прозрачности чистой. Затем голос Тади присоединился к струнам, и суровый, трагический сказ зазвучал в этой покрытой искусной резьбою зале, где установилась такая же тишина, как и на ночном лугу в самом сердце Керри. К концу мелодия сделалась строгой, светлой и упругой, как сталь: она так и хватала за душу. В этом обществе, избалованном, занятом самим собою, безжалостном, нервном, умудренном житейским опытом, нашлись такие женщины, которые, сдерживая слезы, закусили губу, дабы избежать насмешек.

Песня кончилась, потом наступила тишина, а потом пронесся ропот осторожного, но искреннего одобрения, и Маргарита Французская, сверкая драгоценностями, встала со своего места и склонилась над оллавом.

— Прошу вас… сыграйте мне что-нибудь из Палестрины 27). И спойте вот это.

И она смотрела на его руки, пока звучала изощренная музыка, и вглядывалась в его лицо, когда он пел песню, о которой она просила.

Если нет луны на небе

И дорога коротка, -

Почему нейдешь, мой милый?..

Почему нейдешь, мой милый?

Ее одобрение, служившее высоким мерилом, живое внимание на лице Генриха, сосредоточенность де Рипы — все это, вместе взятое, пробило брешь в хрупких стенах гордыни и настежь распахнуло золотые ворота славы. Пока звучала песня, кто-то не смог сдержать вздоха, а к концу герцогиня де Гиз вынула носовой платок. Мелодия отзвенела, и волна приветствий, нежных, ликующих восклицаний захлестнула певца; другие дамы, очаровательно улыбаясь, плотным кольцом окружили его. Он поглядел задумчиво, ударил по струнам, и на этот раз спел веселую, слегка насмешливую песню. Песня была новая и понравилась публике. Он пел еще и еще: вариации из Жанекена 28) и Сертона; 29) Il n'est soigne que quant on a fain; Belle Doette; Mout me desagree [17] и совсем уже старинные песни. Спел он и по-гэльски, на музыку sirechtach 30), и, подхваченные приливом безмолвной муки, все плакали на этот раз, и каждый гордился своими слезами. А потом он пел снова и снова, то пикантные песни, то возвышенные, и они смеялись, подбадривали его, подхватывали припев. Но он не заходил слишком далеко — пока еще не заходил.

Теперь все, или почти все, сделались его покровителями. Конде, спасая свое достоинство, восхищался громче остальных. В перерывах между песнями Маргарита Савойская что-то нежно шептала ему, а Жан де Бурбон, сьер д'Энгиен, задумчиво обмахивался веером. Улыбки двух старших Гизов выражали снисходительное одобрение. Знали ли они, кто таков Тади Бой? Вряд ли, подумал Эрскин. Слишком велика опасность.

• Предыдущая
• 28/66
• Следующая