Избранное в 2 томах. Том 2 - Крапивин Владислав Петрович - Страница 75

• Предыдущая
• 75/86
• Следующая

Володя, пока мог, тушил зажигалки. Борька ящики для мин сколачивал, пока гвозди были… Пока были… Гвозди!

Их сейчас нет, и мина, которая должна взорвать немецкий танк, не взорвет его. А Протасов свежими, новенькими гвоздями прибивает к своим дровам фанеру!

Сколько надо гвоздей, чтобы сколотить корпус для мины? Хотя бы один корпус? Может быть, именно эта мина попадет под гусеницу «тигра» или «Фердинанда», и стальное чудовище заполыхает оранжевым огнем, бессильно уронит длинный орудийный ствол…

Протасов поймал Костика, когда он вытаскивал плоскогубцами двадцать седьмой гвоздь. Костик почувствовал, как тяжелая рука ухватила его воротник, и сжал в правой руке плоскогубцы, а в левой добычу.

— Змееныш… — с придыханием сказал Протасов. Лицо у него было даже не красное, а сиреневое. — Я все знаю, я давно вижу… Я в милицию…

Он потянул воротник, но Костик рванулся с такой яростной силой, что пальтишко затрещало, а Протасов качнулся и не выдержал, отпустил. Костик упал, но тут же вскочил, оттолкнувшись от мокрой земли сжатыми кулаками. Затем отступил на два шага, потому что Протасов опять потянулся к нему. Глядя в его лиловую физиономию, Костик сказал:

— Тыловая крыса.

— у-у-у! — тонко закричал Протасов и почему-то замахал руками. Костик побежал. Протасов кинулся следом, но сразу отстал. Костик обернулся, бросил в него плоскогубцами и выскочил со двора на улицу.

Он бежал по теплой и тихой вечерней улице, и прохожие удивленно оглядывались на него. Он бежал, сдержав закипающие слезы. Бежал, как бегут в атаку, когда все уже неважно и самое главное — бить врага наповал.

Он бежал и видел перед собой вражеский танк, охваченный ревущим пламенем. И никакие силы не заставили бы его разжать ладонь и отдать гвозди.

1971 г.

Опять весна…

Кто-то говорил мне, что ранняя весна пахнет свежим разрезанным арбузом. А еще я слышал где-то красивые слова, что «весной оживают запахи проснувшихся ветров и веселого солнца». Не знаю. Может быть… Мне всегда казалось, что ранняя весна пахнет просто весной… Впрочем, сейчас я понимаю, что и это не «просто». В воздухе смешиваются запахи талого снега, сырых деревянных заборов, черных проталин, где проклюнулись храбрые травинки. А еще — запахи тополиной коры, под которой толкнулись в жилках соки, и железных крыш, которые сбросили снеговые пласты и греют под солнцем свои поржавевшие спины…

А над крышами в ясном высоком небе идут пушистые, желтые от солнца, облака.

Когда я был маленький, мне казалось, что весна пахнет этими облаками. Если оттолкнуться новыми скрипучими ботинками от упругих досок деревянного тротуара, подпрыгнуть высоковысоко, ухватить кусок похожего на легкую вату облака и уткнуться в него лицом — вот тогда-то и можно полностью надышаться влажным радостным запахом весны…

Сейчас мой дом в центре большого города, и весенние запахи пробиваются сюда еле-еле. Но я часто езжу к маме. Она живет на окраине, почти у самого леса, в деревянном двухэтажном доме. На старой тихой улице. Эта улица очень похожа на ту, где прошло мое детство. Даже высокий тополь недалеко от крыльца совсем такой же, как тот, что качал надо мной свои ветки в давние-давние годы.

И синие лужи — такие же.

И пушистые облака отражаются в них так же, как в далеком сорок шестом году. Только сам я… Когда я шагаю к маминому дому через лужи по обломкам кирпичей, снизу, из синего зеркала, на меня смотрит не семилетний пацаненок в мятой ушанке, телогрейке до колен и с потертой полевой сумкой через плечо. Смотрит здоровенный гражданин в драповом пальто и модной шапке — такой солидный, что глядеть тошно…

Ну, ладно, в конце концов, не в этом дело. Все равно, как и раньше, скачет по берегам луж самый главный и вечный на земле народ — мальчишки с легкими сосновыми корабликами. У мальчишек сейчас каникулы.

Я до сих пор люблю весенние каникулы, хотя они давно уже приносят не отдых, а массу хлопот. Это хорошие, веселые хлопоты. Начинается Неделя детской книги, и дома у меня то и дело трезвонит осипший телефон:

— Вы не забыли, что сегодня читательская конференция в районной библиотеке?

— Вы обещали прийти к нам в школу на утренник…

— Завтра у нас пионерский сбор, посвященный героям ваших книг…

По мартовским улицам я топаю к школе, библиотеке, Дому пионеров, клубу… Шагаю, попутно думая о делах и заботах. Щурясь от солнца, поглядываю по сторонам. И вдруг ахаю про себя: «Неужели это я иду на встречу с читателями. С моими читателями? Неужели там на библиотечных полках и стендах выставлены мои книжки? Я их написал? Столько лет прошло, а привыкнуть все еще не могу.

«Неужели и вправду случилось в жизни такое, о чем я думал в тот февральский вечер сорок шестого года?»

Черт возьми, значит, в самом деле случилось!

…Сейчас я шагну в зал или класс, к тем, кто читал мои рассказы и повести. Ребята будут напряженно смотреть на меня и ждать: что хорошего скажет им этот пожилой грузный дядька, которого библиотекарша и учителя усаживают за столик с приготовленным заранее букетиком и почтительно именуют «нашим дорогим земляком-писателем».

Мальчики и девочки ждут чего-то интересного. Они имеют на это право. Зря, что ли, они бросили игры среди теплых весенних дворов, не стали смотреть по телевизору «Приключения Электроника», не пошли в кино, отложили книжку Жюля Верна? Не так уж хочется посреди каникул идти в школу и сидеть на запланированном мероприятии. «А уж если пришли и сидим, — думают они, — то давайте…»

И каждый раз я чувствую себя немного виноватым. Тем более что начинать выступления до сих пор не научился.

Я говорю:

— Вот что, товарищи… Длинную речь мне заводить не хочется. Я ведь, по правде говоря, не знаю, что именно вы хотели бы услышать… Может быть, начнем с вопросов? Пусть каждый спрашивает о том, что ему интересно. Кто первый? Главное — начать…

Повисает растерянное молчание. Классные руководительницы укоризненно смотрят на меня и переглядываются: кажется, в ходе событий произошел непредвиденный сбой.

«Ой-ёй…» — говорю я про себя и приподнимаюсь за шатким столиком (букетик падает).

— Ну что же вы, ребята? — страдальчески произносит девушка-библиотекарь и глазами беспомощного гипнотизера смотрит на оробелых читателей. — Вы же так готовились, так ждали…

Я, потупясь, разглядываю на столике рисунки и отзывы ребят. Иногда под отзывами поставлены красными чернилами оценки: пятерки и (гораздо реже)четверки. Отзывы с тройками писателям, естественно, не показывают. А жаль. Там, несмотря на пропущенные буквы и запятые, наверно, немало интересного…

Наконец, при легком вздохе всеобщего облегчения, поднимается первая рука. И слышен первый вопрос. Иногда он звучит весело и даже озорно. Иногда — робко, после торопливого перешептывания с соседом. Порой — сбивчиво читается по бумажке, и автор его зябко шевелит плечами, ощущая неотрывный взор классного руководителя. Ничего, на первый раз годится и так. Сейчас я отвечу, потом сам спрошу о чем-нибудь, и разговор закрутится, как в веселом механизме, где одна шестеренка цепляется за другую. Руки начнут подниматься бойко и часто, вопросы пойдут — успевай только отвечать.

И наконец кто-нибудь обязательно скажет:

— Расскажите, как вы написали свою первую книгу!

Когда-то я ждал этого вопроса с удовольствием. Потом настороженно. Приходилось каждый раз говорить: «Вы уж не обижайтесь, если слышали про это раньше. Возможно, кое с кем из вас мы встречаемся не впервые, а вопрос такой задают обязательно — вот и приходится рассказывать одну и ту же историю».

Наконец я стал бояться этого вопроса: ужасно неловко чувствовать себя гастролером, который выступает с одним и тем же номером. Я пробовал что-то мямлить в ответ, отделываться короткими фразами, но слушатели требовали подробностей. Я опять извинялся и запускал старую пластинку.

• Предыдущая
• 75/86
• Следующая