Капли великой реки - Хироюки Ицуки - Страница 9

Четыре десятых объёма желудка — это для семидесятилетних, а для восьмидесятилетних цифра подойдёт к трём десятым. Если я скажу, что после девяноста лет достаточно наполнить живот лишь на одну десятую, кое-кто может и рассердиться.

Мой возраст сейчас соответствует половине рациона. И вот, желая потреблять вполовину меньше продуктов, чем это принято, я отказался от трёхразового питания, стараюсь есть «полтора» раза. Если подумать, этого вполне достаточно. Для того, кто стремится по возможности не прибегать к врачебной помощи и лекарствам, это, можно сказать, минимальные усилия.

Теперь о правильном режиме, о навыке рано вставать и рано ложиться. Он, может быть, и принят обыденным сознанием за благо, однако навязывать это каждой конкретной личности нет нужды. Разве нам не говорят, что давным-давно была эпоха, когда человек жил ночной жизнью? История «человека ночного», предшествовавшая тому, как люди стали заниматься земледелием, длилась так долго и уходит в такую глубокую древность, что страшно себе представить. В исламском мировоззрении полуночничество считается добродетелью. В моём представлении, для организма «человека ночного» совсем не полезно рано вставать. Пребывая в такой уверенности, я и сегодня тоже ложусь в постель в шесть утра, чтобы мирно уснуть. Завтрашний-то день в любом случае для меня уже наступил.

Шокирующую новость я вычитал в газете. Якобы Комитет по образованию одной из префектур острова Кюсю некоторое время назад провёл анкету среди учащихся, от первого класса начальной школы до последнего класса старшей. Среди вопросов были и такие: «Приходилось ли вам думать о самоубийстве? Посещала ли вас мысль о том, что вы хотите умереть?»

В каком-то смысле шоком для меня оказалось уже то, что Комитет по образованию включил в свой опросник пункт о самоубийстве. «Ну и ну, это что же творится? До чего дожили!» — подумалось мне.

Но потом меня ещё больше удивили результаты опроса. Ведь около десяти процентов первоклассников ответили, что думать о самоубийстве им случалось. Вот это было потрясением. Первый класс начальной школы! Да ведь среди них есть карапузы, которые по ночам не засыпают, не подержавшись за материнскую сиську. И вот эти молокососы знают слово «самоубийство»? Как-то трудно себе это представить.

В шестом классе начальной школы,[20] оказывается, уже тридцать процентов опрошенных выбрали ответ: «Один раз я думал о самоубийстве». Ну, а когда дело дошло до выпускного класса старшей школы, то якобы более пятидесяти процентов учащихся, то есть каждый второй, выбрали ответы, что о суициде думали и желание умереть приходило им в голову. Поистине гнетущее известие, не знаешь, что и сказать на это.

Я удивлён уже тем, что Комитет по образованию и его, скажем так, начальники адресовали детям, включая первоклассников, такой вопрос, но когда я смотрю на ответы школьников и думаю о том, что многие ребята день за днём проживают, держа в голове мысль об уходе, то действительно поражаюсь: что за времена?

Газеты, телевидение и другие средства информации соблюдают молчаливый уговор не выставлять по возможности на первый план сюжеты о самоубийствах. Что может быть приятного в суициде, к тому же есть опасность вызвать в обществе цепную реакцию — так они это объясняют. Но я считаю, что сейчас как раз очень важно взглянуть в глаза правде о самоубийствах.

Полицейское управление опубликовало цифры о количестве суицидов в Японии за 1996 год. Эти цифры тоже чрезвычайно меня потрясли, ведь обнародованы были данные о двадцати трёх тысячах и ста четырёх случаях. Если рассмотреть динамику этого показателя по всей Японии за десять лет, многое становится ясно.

В 1986 году, когда надувался финансовый пузырь и экономика разгонялась, словно пришпоренная, число суицидов превысило двадцать пять тысяч.

Если задуматься о том, что это означает, то, на мой взгляд, получается, что в разгар экономического успеха люди с чувствительными сердцами и тонкими нервами не сумели приноровиться к условиям общества материального изобилия и, ощущая себя одинокими и покинутыми, сами прекратили своё существование.

А дальше было вот что. Как ни удивительно, но после того, как экономический пузырь лопнул, количество самоубийц стало понемногу уменьшаться. В 1991 году суицидов стало около девятнадцати тысяч, и какое-то время сохранялась ситуация, когда их число не превышало двадцать тысяч, однако в 1995 году суицидов стало около двадцати двух тысяч, а в 1996 году число их превысило двадцать три тысячи. Наверняка в 1997 году эта цифра выросла ещё больше и продолжала расти в 1998 году. Это данные о людях, которые пытались совершить самоубийство и, так сказать, преуспели, и в четыре раза больше людей, по словам специалистов, возвращают к жизни в машине «скорой помощи» и в реанимационной палате больницы. Таким образом, около ста тысяч человек ежегодно порываются покончить счёты с жизнью.

Даже если взять только число погибших за год, двадцать три тысячи сто четыре человека, — это уже огромная цифра. Количество ежегодно погибающих в транспортных происшествиях составляет сейчас около десяти тысяч человек, иногда чуть больше, иногда несколько меньше. Таким образом, оказывается, что от самоубийств мы теряем огромное количество людей, в два-три раза больше, чем от аварий на транспорте.

Количество погибающих на дорогах, десять тысяч жертв, мы воспринимаем как большую трагедию. Поэтому давно уже возникло выражение «транспортная война». В правительственных и иных высших инстанциях часто говорится о необходимости принятия особых мер против «транспортной войны».

Но если мы называем «транспортной войной» то, что в стране ежегодно погибают под колёсами около десяти тысяч человек, то как назвать войну, в которой гибнут ежегодно в два-три раза больше людей, накладывающих на себя руки? Для меня это острая и животрепещущая проблема.

До сих пор общим было весьма мрачное представление о самоубийцах: бедняки с мизерными заработками, дряхлые старики, страдающие тяжкими недугами люди или те, кто потерпел неудачу в бизнесе, — в голову приходят самые разные причины, но далеко не всегда подобные предположения верны.

Особенно в последнее время, когда растёт количество самоубийств среди молодёжи и детей, хочется спросить: что же будет дальше? Я считаю, что это серьёзнейшая проблема.

К тому же когда за год погибает двадцать три тысячи человек, за десятилетие — двести тридцать тысяч человек, а за два десятилетия — четыреста шестьдесят тысяч человек и такое количество жизней мы теряем в мирные и сытные времена, то разве это в своём роде не война? Можно сказать, что в мирную эпоху перед нашими глазами разворачивается какая-то «гражданская война в сердцах». По крайней мере, так мне думается.

Гражданской называют войну, которая ведётся между гражданами одной страны внутри её пределов. По-английски это будет «civil war».

В качестве примера гражданской войны, которая нередко оказывается перед нашими глазами и о которой мы часто слышим в новостях, приведу беспорядки в Северной Ирландии, продолжающиеся с шестидесятых годов прошлого века. Военизированная организация ИРА (Ирландская Республиканская Армия), ставящая своей целью отделение Северной Ирландии от Великобритании, снова и снова устраивает нападения и террористические акты против британской армии и правительства. Поскольку в основе всего этого лежит противостояние католиков и протестантов, даже теперь, несмотря на заключённое соглашение об остановке военных действий, то и дело в разных местах поднимается тревога по поводу заложенной бомбы.

Эта гражданская война, начавшись в шестидесятые, длится вот уже тридцать лет, и в ней погибло помимо военных около пяти тысяч мирных жителей. Узнав об этом, я испытал смешанные чувства.