Капли великой реки - Хироюки Ицуки - Страница 3

Жизнь родилась в море. И пусть сравнение избито, но разве смерть человека — эго не возвращение в море? Возвратившись в колыбель жизни, море, мы вновь возносимся оттуда в небеса, становимся облаком, каплей конденсированной влаги, затем опять дождём, и — опять в путь на землю.

Такова придуманная мной повесть человеческой жизни. Она совсем проста и незамысловата, но в последнее время я всерьёз стал в неё верить.

Ведь это очень свойственно людям — преодолевать комплекс «рождение-дряхление-болезни-смерть» сочинением разных историй, которые потом принимаются на веру.

Люди, которым не остаётся ничего, кроме самоубийства, вольны совершить его. Подобно тому, как бывают моменты, когда человек хотел бы умереть, но не может, бывают и такие случаи, когда при всём стремлении к жизни человек не выживает. И вот поэтому, воображая себя каплей полноводной реки, я естественным образом пришёл к ощущению, что намеренной смерти по собственной воле просто не бывает.

Летом моего первого года в средней школе в городе, который теперь называется Пхеньян, я встретил весть о поражении Японии в войне. Школа закрылась, начались сумбурные дни, полные невесть откуда свалившегося досуга. В один из таких дней я решил попытаться переплыть разлившуюся от дождя реку Тэдонг.

Странная это река — Тэдонг, иногда её течение вдруг поворачивает вспять. Кажется, это бывает, когда начинается морской прилив, ведь устье реки выходит в залив Тиннампо (теперешнее его название Нампо). Вроде бы при этом у поверхности и в глубине происходят замысловатые перемены течения. Река широкая, и никакой уверенности в том, что я её одолею, у меня не было, но в свои тринадцать лет я был не в силах побороть вдруг возникшую тягу к сумасбродным приключениям.

Однако, когда я доплыл до середины, меня вдруг охватил безграничный ужас и я стремительно повернул назад, к берегу. Но температура воды и направление течения внезапно переменились. Мои руки и ноги свела судорога, и меня едва не унесло вниз по течению, но всё же как-то обошлось, я не утонул. Я выполз на берег и до самого заката сидел, неподвижно уставившись на вздувшиеся, бурлящие жёлтые воды реки. И вот тогда меня охватило странное ощущение, будто и тело моё, и душу поглотил могучий поток и понёс и я вечно буду плыть вместе с этой рекой.

Я был ещё подростком и, вероятно, в тот раз впервые в жизни смутно ощутил мощное, хоть и незаметное глазу течение, которое приводят в движение силы, именуемые судьбой.

Я и теперь иногда возвращаюсь в памяти к тогдашнему странному чувству. То было удивительное ощущение, будто моя жизнь подчинена каким-то незримым грандиозным ритмам и так будет длиться бесконечно.

С того времени и по сегодняшний день мне довелось повидать немало рек. На моей родине это реки Ябэ и Тикуго, река Онга в районе Тикухо, другие реки острова Кюсю. С некоторых пор по работе я стал много ездить, и всякий раз, глядя на реку, а их множество в нашей стране, я чувствовал то же, что и тогда, когда стоял на речном берегу подростком.

Реки Индии, реки России, реки Китая, реки Центральной и Южной Америки — стоя на их берегах, я неустанно вглядывался в катящиеся воды. В объявленной на военном положении Праге меня угораздило поздней ночью несколько часов проторчать на мосту, по которому ходил герой Кафки, и я не сводя глаз глядел вниз, на чёрные волны Влтавы.

Когда я бываю поглощён этим бессмысленным занятием и время точно останавливается, в моём сердце заклинанием отдаются слова, по сути, очень тривиальные: «Капля великой реки».

«Люди — это капли великой реки».

Всего лишь маленькие капельки, но это капли, из которых состоит великий поток, задающий один из ритмов вечности, — вот что я ощущаю самым непосредственным образом, когда смотрю на воды реки.

Конфуций, Камо-но Тёмэй[7] и многие другие черпали вдохновение в образе текущей реки. Мне далеко до отточенных фраз древних, но и во мне, подобно биению пульса всех сосудов в моём теле, трепещет предощущение догадки.

Смерть человека я рисую себе при помощи истории, в которой есть образ «возвращения в море». Ещё в моих фантазиях фигурирует «возвращение на небо», а потом вновь «возвращение на землю».

Когда капли, которыми является жизнь каждого из нас, завершают свой путь, они возвращаются в море. Материнское лоно моря принимает их в себя, и они сливаются с другими каплями, под действием света и тепла превращаются в пар и возносятся на небо. Потом вновь на землю.

Очень наивный образ, как детская картинка, но для меня он убедителен, так и стоит перед глазами.

Попробую порассуждать о старине и о буддизме. Синран, вероучитель эпохи Камакура, был к тому же редким мыслителем, которому удалось утвердить буддизм особого японского толка. Он начинал с того, что принял учение Хонэна,[8] который основой всего считал молитву будде Амиде.

Однако я считаю, что углублённое Синраном учение о поклонении будде Амиде не является единобожием в общепринятом смысле. О «мириадах божеств» Синран, правда, не говорил, но признавал существование множества будд и бодхисатв, просто из всех он выбрал будду по имени Амида-Нёрай. Учение Синрана и состоит в том, что надо целиком положиться на одного этого будду. Правильнее даже сказать так: Синран твёрдо верил, что именно милостивый будда Амида протянет людям руку и примет каждого.

Между прочим, люди обычно думают, что буддизм — это культ Будды. А Будда ассоциируется с буддийскими скульптурами, картинами — словом, образом Будды в человеческом обличье, который может быть воспринят зрением.

Однако если внимательно приглядеться к сути учения Синрана, то оказывается, что буддийские картины и изваяния — это ещё не Будда. Изображения имеют всего лишь вспомогательное значение.

За исключением избранных, которые совершают особые ритуалы, внезапно бывают одарены божественным откровением и озарены верой, мы, обычные живые люди, с трудом допускаем существование невидимых божеств и будд, постичь их чувствами мы также в большинстве случаев не способны.

Так рождается символический объект поклонения: скульптура, икона. Кроме того, возникает множество словесных описаний. Но не в этом сущность религии. Установленные в алтаре молельни скульптуры и буддийские картины становятся той лодочкой, которая перевозит исстрадавшегося человека «на тот беспечальный берег», они так и воспринимаются — как источник света во тьме, и это правильно. Нам, заблудившимся, протягивают руку, мы ощущаем, что нас выведут, — и мы признательны за это. Вот потому-то мы поклоняемся буддийским изображениям и, склонив голову, возносим им нашу благодарную молитву.

Но только цель ведь не в этом. Истинное существование, о котором говорит Синран, то место, куда наконец выведут человека, — это Чистая земля, а она дальше, чем буддийские статуэтки и картины. Почувствовать её существование как нечто реальное — вот в этом и состоит вера. И потому в учении Истинной чистой земли Дзёдо синсю, которое основал Синран, а распространил Рэннё,[9] святыней является имя божества. Имя божества — это написанные на бумаге шесть, восемь, а иногда и десять иероглифов, которым поклоняются. Чаще всего встречается «имя божества» из шести иероглифов, это «Наму Амида Буцу».

Но как можно поклоняться иероглифам? Иероглифы обозначают слова. И значит, Будда для Синрана — это сама формула «Наму Амида Буцу» (вверяю свою судьбу Амида-будде). То есть это совсем не такой образ Будды, который можно было бы увидеть. Будду Синрана увидеть нельзя. Это мир, не имеющий пределов. Это время вечности. Или даже нет, там преодолено само понятие времени. Вот это преодоление времени он и называет словом «Амида».