Где ты теперь? - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 15

— А с какой стати мне было тебе рассказывать? Ты считаешь бесполезной любую религию, а я не хотела выслушивать твои громогласные обвинения, что все священнослужители — мошенники.

Гас Крамер сменил тон.

— Ладно, ладно. Ты побывала в церкви. Надеюсь, помолилась за меня. Ну и что?

— Там было полно народа. Ты бы глазам своим не поверил. Люди стояли в проходах. Ты слышал, о чем только что рассказывала Каролин Маккензи. Там был Мак! Я знаю, ты бы меня слушать не стал, но во время мессы мне показалось на какую-то секунду, что в толпе мелькнул кто-то знакомый. Хотя, сам знаешь, я слепа как крот, если не захвачу с собой очки, а в тот день я поменяла сумочку и оставила их дома.

— Повторюсь, ну и что?

— Гас, разве ты не понимаешь, о чем я тебе толкую? Там был Мак! Что, если он решит вернуться? Сам знаешь, — закончила она шепотом, — сам знаешь.

Как она и ожидала, Гас мгновенно разозлился.

— Проклятье, Лил, у того парня наверняка были свои причины, чтобы исчезнуть. Мне осточертело видеть, как ты страдаешь из-за него. Брось. Прекрати. Ты сказала его сестре вполне достаточно, чтобы она осталась довольна. А теперь помалкивай. Посмотри на меня, — Он наклонился над кроватью, грубо схватил ее за подбородок и повернул голову так, чтобы она не смогла отвести взгляд, — Да ты почти слепа без своих очков для дали. И ты еще пытаешься строить какие-то умозаключения из-за бумажки, которую Мак якобы оставил среди пожертвований. Ты его там не видела. Поэтому забудь об этой истории раз и навсегда.

Лил сама не знала, откуда у нее взялась смелость спросить у мужа, почему он так уверен.

— Откуда ты знаешь, что Мака там не было? — напряженным шепотом поинтересовалась она.

— Просто поверь мне на слово, — ответил Гас с потемневшим от гнева лицом.

Точно так он разгневался десять лет назад, когда она рассказала ему, что обнаружила при уборке в комнате Мака. С тех пор все эти годы она в отчаянии задавалась вопросом, не повинен ли Гас в исчезновении Мака.

Неловким жестом Гас ласково провел мозолистой ладонью по лбу Лил, а потом, тяжело вздохнув, сказал:

— Знаешь, Лил, я начинаю подумывать, что нам, наверное, все-таки стоит уйти на покой и перебраться в Пенсильванию. Если эта сестрица Мака зачастит сюда, рано или поздно она тебя так расстроит, что ты проговоришься.

Лил, которая обожала Нью-Йорк и с ужасом думала о праздной жизни на покое, проскулила:

— Я хочу уехать немедленно, Гас. Я очень за нас боюсь.

В конце рабочего дня Брюс Гэлбрейт всегда связывался с секретаршей. В отличие от большинства его знакомых он не носил с собой коммуникатор «Блэкберри» и часто отключал мобильник. «Чтоб не отвлекали, — пояснял он. — А то получается как у жонглера, у которого в руках летает слишком много шариков».

Брюс, тридцати двух лет, среднего роста, светловолосый, в очках, подшучивал на свой счет, мол, он такой неприметный, что его никогда не замечает даже камера наблюдения. С другой стороны, он не был настолько скромен, чтобы не сознавать, чего он на самом деле стоит. Он превосходно заключал сделки, а его коллеги считали, что он обладает почти физической способностью предвидеть направления развития рынка недвижимости.

В результате Брюс Гэлбрейт умножил стоимость семейного бизнеса до такой цифры, что его шестидесятилетний отец просто передал ему все бразды правления. На обеде по случаю своего выхода на пенсию отец произнес:

— Брюс, снимаю перед тобою шляпу. Ты примерный сын и гораздо лучший бизнесмен, чем я, а ведь я был хорош. Продолжай в том же духе, делай для нас деньги, а я постараюсь улучшить свои показатели в гольфе.

В среду, когда Брюс, по обыкновению, позвонил секретарше в конце рабочего дня, он находился в Аризоне. Секретарь сообщила, что был звонок от некой Каролин Маккензи, которая сказала, что Мак снова связался с семьей, и попросила Брюса перезвонить ей.

Каролин Маккензи? Младшая сестра Мака? Он не обрадовался, услышав знакомые имена. Лучше бы вообще их не слышать.

Брюс только что вернулся в люкс собственной гостиницы в Скоттсдейле. Покачав головой, он подошел к мини-бару и потянулся за холодным пивом. Было всего четыре часа, но он почти весь день провел на жаре и заслужил глоточек, успокоил он себя.

Он устроился в большом кресле, лицом к окну от пола до потолка с видом на пустыню. В любое другое время он полюбовался бы своим любимым видом, но только не сейчас, когда перед глазами стояла студенческая квартира, которую они снимали на паях с Маком Маккензи и Ником Демарко. Он вновь переживал то, что тогда произошло.

«Не хочу я видеться с сестрой Мака, — мысленно твердил он, — Прошло целых десять лет, но уже тогда родители Мака знали, что мы никогда не были с ним близки. Он даже ни разу не пригласил меня поужинать на Саттон-плейс, хотя вечно таскал с собой Ника. Ему и в голову не пришло, что мне, быть может, тоже хочется пойти. Для него я был всего лишь незаметным типом, который, так уж случилось, снимал с ним квартиру.

Ник — известный сердцеед; Мак — всеобщий любимец, отличный парень. Он был настолько мил, что даже извинился, когда обошел меня на несколько десятых при подсчете баллов десяти лучших выпускников курса. Никогда не забуду, как изменился в лице отец, узнав, что мне не удалось попасть в их список. Четыре поколения окончили Колумбийский университет, и я был первым, кто не оказался в десятке лучших. Да еще Барбара... В то время я просто с ума по ней сходил. Боготворил ее... А она даже не смотрела в мою сторону», — вспоминал Брюс.

Он запрокинул голову и допил пиво. «Все-таки придется позвонить Каролин, — решил он.— Но я скажу ей то же, что когда-то говорил ее родителям. Мы с Маком жили в одной квартире, но держались порознь. Я даже не видел его в день, когда он пропал. Ушел до того, как он и Ник проснулись. Поэтому оставь меня в покое, сестричка».

Он поднялся с кресла. «Забудь, — нетерпеливо велел он себе, — Просто выкинь из головы». И вновь припомнил цитату, которая часто всплывала в памяти, стоило ему только подумать о Маке. Он знал, что цитата далеко не точна, но для него она была хороша и так: «Но то случилось в другом краю, да и король умер давно».

Он подошел к телефону, снял трубку и набрал номер. На звонок ответила жена, и он сразу оживился, услышав ее голос.

— Привет, Барб, — сказал он, — Как дела, милая? Как малыши?

Эллиотт Уоллас вернулся к себе в офис после ланча с Эроном Клайном и невольно вспомнил о Чарльзе Маккензи-старшем и дружбе, которая завязалась у них во Вьетнаме. Когда они познакомились, Чарльз был новоиспеченным офицером, лейтенантом, после курсов подготовки офицерского резерва. Эллиотт рассказал Чарли, что родился в Англии, в американской семье и почти все детство провел в Лондоне. Когда ему исполнилось девятнадцать, они с матерью вернулись в Нью-Йорк. Его забрали в армию, где через четыре года он заработал себе офицерское звание и сражался бок о бок с Чарли в некоторых самых жестоких битвах той войны.

«Мы сразу прониклись друг к другу симпатией, — вспоминал Эллиотт, — Чарли был самым пробивным и самым амбициозным из всех людей, кого я знал. Он собирался поступить в юридическую школу сразу после демобилизации и поклялся, что станет весьма преуспевающим юристом и миллионером. Он даже гордился тем, что вырос в семье, с трудом сводившей концы с концами. И частенько подтрунивал надо мной из-за моего происхождения. "А как звали вашего дворецкого, Элл? — обычно спрашивал он, — Берти, а может быть, Чонси или Дживз?"»

Откинувшись в кожаном кресле, Эллиотт улыбался воспоминаниям.

«Я рассказал Чарли, что дворецкого звали Уильям, но к тому времени, как мне исполнилось тринадцать, в доме его уже не было. Я рассказал ему, что мой отец, упокой, Всевышний, его душу, был самым образованным человеком и худшим бизнесменом в истории цивилизованного мира. Вот почему моя мать, в конце концов, сдалась и увезла меня домой из Англии.