Где ты теперь? - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 11

Я вынула из ящика отцовского стола отчет детектива Ривза. Теперь мне понадобились адреса бывших соседей Мака по квартире — Брюса Гэлбрейта и Николаса Демарко. Вначале Ник поддерживал связь с отцом. Естественно, со временем он все реже и реже давал о себе знать. В последний раз я его видела, когда он пришел на поминальную мессу по отцу, но тот день сохранился в моей памяти как одно сплошное размытое пятно.

Кабинет отца невелик, но, как любил он повторять, вмещал все, что было ему нужно. В убранстве отделанной деревом комнаты доминировал большой письменный стол. К ужасу моей мамы, на полу лежал выцветший ковер девять на двенадцать, который некогда украшал гостиную его матери. «Он напоминает мне, откуда я родом, Лив», — бывало говорил отец, когда она время от времени пыталась избавиться от ковра. Его любимым местом с утра было потертое кожаное кресло с приставной скамеечкой для ног. Он всегда вставал очень рано, сам готовил себе кофе и усаживался в это кресло с утренними газетами, прежде чем принять душ, одеться и уехать в офис.

Вдоль стены напротив окон выстроились книжные шкафы. На них стояли в произвольном порядке фотографии в рамках, запечатлевшие те счастливые дни, когда мы все четверо были вместе. Отец выделялся даже на этих обычных снимках: решительный подбородок, смягченный широкой улыбкой, пронзительный умный взгляд. Он сделал все возможное, чтобы найти Мака, и, если бы не погиб, до сих пор не оставил бы своих попыток. Я в этом уверена.

Открыв верхний ящик стола, я вынула его телефонную книгу. На листок бумаги выписала номер Брюса Гэлбрейта. Я помнила, что он занялся семейным риелторским бизнесом в Манхэттене. Я выписала оба номера — и домашний, и рабочий.

Ник Демарко, сын эмигрантов, владельцев маленького ресторанчика в Куинсе, получал в Колумбийском университете стипендию. Помню, что, получив степень магистра в Гарварде, он занялся ресторанным бизнесом и, насколько я понимаю, очень успешно. Оба его телефонных номера, и домашний, и рабочий, как и адреса, были манхэттенскими.

Сидя за отцовским столом, я сняла телефонную трубку. Решила, что сначала позвоню Брюсу. На то была причина. В шестнадцать лет я по уши втрескалась в Ника. Мак особенно близко сдружился с ним и регулярно приглашал к нам домой на ужин. Я жила ради этих встреч. Но однажды вечером они привели с собой девушку. Барбара Хановер тоже училась на старшем курсе Колумбийского университета и снимала квартиру в том же самом доме. С первого взгляда мне стало ясно, что Ник от нее без ума.

Хотя я была абсолютно раздавлена, но сумела сохранить, как мне кажется, хорошую мину в тот вечер. Однако провести брата мне не удалось. Перед уходом он отвел меня в сторону и сказал: «Каролин, я знаю, ты запала на Ника. Забудь о нем. У него каждую неделю новая подружка. Держись своих сверстников».

Я принялась со злостью все отрицать, но Мак лишь улыбнулся. «Ничего, переживешь», — сказал он мне на прощание в тот вечер. Это случилось за полгода до его исчезновения. Больше я не оставалась дома, если должен был прийти Ник. Я испытывала неловкость, потому избегала его компании. Если Мак разглядел, что я влюбилась в его друга, то, наверное, это было очевидно и для других. К счастью, родители и словом не обмолвились по этому поводу.

Трубку сняла секретарша Брюса в компании « Гэлбрейт реал истейт». Она сообщила, что он в командировке до понедельника, и спросила, не хочу ли я что-нибудь передать. Я сообщила ей свое имя и телефонный номер и, поколебавшись, добавила:

— Это насчет Мака. Мы только что получили от него известие.

Потом я позвонила Пику. Его офис располагался в доме 400 по Парк-авеню. Это примерно в пятнадцати минутах ходьбы от Саттон-плейс, подумала я, набирая номер. Когда я попросила соединить меня с Ником, трубку сняла его секретарша и сухо сообщила, что если я представитель СМИ, то мне следует дождаться заявления от адвоката мистера Демарко.

— Я не из СМИ, — сказала я, — Ник дружил с моим братом в Колумбийском университете. Простите, я не знала, что у него неприятности.

Возможно, сочувствие в моем голосе и то, что я назвала его по имени, подействовали на секретаршу, и она разоткровенничалась.

— Мистер Демарко — владелец «Вудшеда», заведения, где в последний раз видели ту молодую женщину, которая недавно пропала, — пояснила она, — Если вы оставите свой номер, я попрошу мистера Демарко вам перезвонить.

Эрон Клайн работал в компании «Уоллас и Мэдисон» четырнадцать лет. Начинал сразу после получения диплома магистра. В то время во главе частной инвестиционной компании стоял Джошуа Мэдисон, но когда он внезапно умер через два года, его пост председателя и директора занял партнер, Эллиотт Уоллас.

Легкий в общении Эрон любил грубоватого Джошуа Мэдисона, а вот официальный и чопорный Уоллас поначалу наводил на него страх. Но позже, по мере того как Эрон размеренно поднимался по карьерной лестнице и его клиентура с каждым разом становилась все более важной, Эллиотт начал приглашать его на ланч в столовую для начальства в своем офисе на Уолл-стрит — верный признак того, что Клайну предстояло попасть в верхи.

Десять лет назад в их отношениях произошел гигантский скачок, когда Эллиотт в порыве откровенности признался Эрону в том, сколько горя и боли доставило ему исчезновение Чарльза Маккензи-младшего. Уоллас много лет занимался финансами семейства Маккензи, а после того как 11 сентября Чарльз-старший погиб, Эллиотт взял на себя роль ярого защитника Оливии Маккензи и ее детей. Судя по тому, как он отзывался о пропавшем юноше, Эрон понял, что Мак для него был все равно, что родной сын. А то, что мать Эрона, Эстер, преподавала Маку актерское мастерство на курсах при Колумбийском университете, лишь усилило связь между ним и его боссом.

Через год, когда мать Эрона погибла от руки случайного грабителя (к такому выводу пришло следствие), эта связь укрепилась еще больше. Теперь в компании никто не сомневался, что Эллиотт Уоллас выбрал Эрона Клайна своим преемником.

Понедельник и вторник Эрон провел в Чикаго, навещая клиентов. В среду, ближе к полудню, ему позвонил босс:

— Эрон, есть планы на ланч?

— Ничего такого, что я не смог бы изменить, — не задумываясь, ответил Эрон.

— В таком случае встретимся в половине первого в столовой.

Интересно, что случилось, подумал Эрон, кладя трубку. Обычно Эллиотт приглашает на ланч заблаговременно, а не в последнюю минуту. В двенадцать пятнадцать он поднялся из-за письменного стола, провел расческой по редеющим волосам и поправил галстук. «Ты мне, зеркальце, ответь, кто на свете всех лысее? — мысленно съязвил он на свой счет.— Тридцать семь лет, в хорошей форме, не урод, но лысею с такой скоростью, что к пятидесяти, если повезет, на голове останется не больше шести волосинок». Он вздохнул и убрал расческу.

«Дженни уверяет, что я так преуспел отчасти благодаря своей лысине, — напомнил он себе.— По ее словам, я выгляжу на десять лет старше, чем на самом деле. Спасибо, милая».

Несмотря на их дружбу, Эрон всегда сознавал, что аристократа начальника не могло не разочаровывать эмигрантское происхождение избранного им преемника. Именно об этом он размышлял, направляясь в столовую. Выходец из Стейтен-Айленда идет на встречу с привилегированным потомком одного из первых поселенцев Нового Амстердама, думал он. И неважно, что внук эмигрантов закончил Йельский университет, вошел в десять процентов лучших по успеваемости на своем курсе, а затем получил диплом магистра в Уортонской школе бизнеса, все равно это не одно и то же, если за твоей спиной предки-аристократы. Интересно, услышу ли я сегодня в очередной раз анекдот о «кузене Франклине».

Эрон признался, что слышать уже не может надоевшую ему историю о том, как Франклин Д. Рузвельт однажды, в отсутствие жены Элеоноры, пригласил одну даму из партии республиканцев исполнить роль хозяйки на приеме в его родовом поместье в Гайд-парке. Когда председатель демократической партии высказал ему недовольство, удивленный Рузвельт ответил: «Разумеется, я попросил ее исполнить роль хозяйки на сегодняшний вечер. Она единственная женщина в Гайд-парке, кто стоит со мной на одной социальной ступени».