Лунный свет тебе к лицу (Ты обратилась в лунный свет) - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 14

Она планировала продать дом после вступления в права наследства, но хотела, чтобы он был как можно более пуст. Она не допустит, чтобы чужие люди перебирали вещи Нуалы и делали саркастические замечания.

Начала она со студии Нуалы.

Спустя три часа серая от пыли, разбирая ящики и шкафы, забитые высохшими тюбиками краски, кистями, тряпками и небольшими мольбертами, Мэги упаковала немало пакетов для мycoрa и выстроила их в ряд в углу комнаты.

И хотя это было только начало, даже такая уборка изменила комнату к лучшему. Она напомнила себе слова полицейскою Брауэра, что комната была тщательно обыскана. Очевидно, что уборщики не особенно старались в наведении порядка, растолкав вещи по шкафам как попало. В результате у Мэги появилось ощущение хаоса, отчего она очень расстроилась.

Но комната сама по себе была замечательной. Окна от пола до потолка прекрасно пропускали северный свет. Когда Нуала уговорила ее привезти с собой материал для лепки, она обещала, что ее длинный разделочный стол вполне сгодится для этого. И хотя Мэги знала, что не воспользуется им, ради Нуалы, она привезла пятьдесят фунтов мокрой глины, немного арматуры, постаменты, на которых возводится скульптура, и инструменты.

Мэги задумалась. На каком столе лучше работать над бюстом Нуалы? У нее было много новых фотографий, с которых можно было бы лепить. «Будто они мне понадобятся», — подумала Мэги. Ей казалось, что лицо Нуалы навсегда отпечаталось в ее памяти. Кроме визитов к Грете и уборки дома, у нее не было других планов. «У меня есть неделя с воскресенья, хорошо бы что-то сотворить, — сказала она себе, — а что может быть лучше образа Нуалы?»

Посещение «Латам Мейнор» и встреча с Гретой Шипли убедили ее в том, что беспокойство Нуалы было связано с ее переживаниями по поводу резкого изменения судьбы, продажи дома и переезда в пансионат. Похоже, ничего другого здесь не было. По крайней мере, я ничего не вижу.

Она вздохнула. Как еще это понять. Но если нападение было совершенно случайное, не рискованно ли сперва убивать Нуалу, а потом долго обыскивать весь дом, где пахло едой и накрыт стол для гостей. Грабитель должен был догадаться, что скоро кто-то обязательно придет, пока он рыщет но дому. Если только убийца не знал, что обед назначен на восемь часов и я приеду не раньше.

«У него было время, — заключила она. — Определенно, это был кто-то, знавший планы на вечер, а может, даже один из приглашенных».

— Нуалу убил не случайный убийца, — сказала Мэги вслух. Она начала перебирать в уме всех приглашенных в тот вечер. Что она про них знала? Ничего.

Только Лайам, но знала ли она его? Благодаря ему она встретилась с Нуалой, за одно это она навсегда ему благодарна. «Хорошо, что он думает о своем кузене Эрле то же, что и я. Его появление здесь действительно меня напугало».

В последний раз во время беседы с Лайамом она хотела расспросить его о Малкоме и Дженис Нортон. Даже во время мимолетной встречи утром в «Латам Мейнор», когда они с Дженис поздоровались, Мэги что-то заметила в лице женщины. Это было похоже на злость. Из-за отказа продать дом? Мэги задумалась. Но в Ньюпорте было много других домов. Дело не в этом.

Мэги подошла к столу и села. Она посмотрела на руки и ощутила желание помять глину. Она заметила, что работа с глиной помогала ей обдумывать сложные вопросы и находить на них ответы или хотя бы делать важные выводы.

Сегодня ее что-то беспокоило, что-то подсознательно замеченное. Это записалось в ее памяти, но пока не проявилось внешне. «Что это может быть?» — спросила она себя. По минутам она проследила весь день, начиная с утреннего пробуждения, осмотра первого этажа «Латам Мейнор» и встречи с доктором Лейном до поездки с Гретой Шипли на кладбище.

Кладбище! Мэги вскочила. Вот в чем дело! Та последняя могила Райнлендер, которую они навестили.

Но что? Как ки старалась, Мэги не могла понять, что ее взволновало.

Она умерла две недели назад. Я что-то там заметила.

«Утром я схожу на кладбище и посмотрю, — решила она. — Возьму камеру и если ничего не увижу, то поснимаю. Может, на фотографии проявится то, чего я не смогла разглядеть».

День был долгий. Она собиралась помыться, пожарить яичницу, потом лечь в кровать и почитать о Ньюпорте.

Спускаясь вниз, она услышала звонок телефона в спальне Нуалы и поспешила ответить, но, к счастью, на другом конце повесили трубку. Кто бы там ни был, она ни с кем не хотела разговаривать.

Дверца шкафа была открыта, и в свете из коридора мерцало голубое платье, в котором Нуала была на банкете в «Четырех Временах Года». Оно косо висело на вешалке, словно убранное в спешке.

Платье было дорогое. Мысль о том, что оно может деформироваться, если его не поправить, заставила Мэги подойти к шкафу и повесить его аккуратно.

Поправляя платье, она ycлышaла тихий стук, словно что-то упало. Она взглянула на кучу туфель на полу шкафа и решила, что если что-то и упало, то вполне может подождать.

Закрыв шкаф, она вышла из комнаты и отправилась в ванную. Одиночество, которым она наслаждалась, находясь в своей квартире в Нью-Йорке, не доставляло ей удовольствия в этой комнате с ненадежными замками, с темным углами, где совершено убийство, возможно тем, кого Нуала считала своим другом.

Эрл Вейтман не собирался ехать в Ньюпорт во вторник вечером. Но готовясь к лекции в следующую пятницу, он обнаружил, что для наглядности ему нужны слайды, которые хранятся в музее на территории Похоронного бюро Бейтманов. Десять лет тому назад узкий викторианский дом его пра-прабабушки с десятю акрами земли, на которой он стоял, был отделен от главного дома и участка.

Музей был частный и закрыт для публики. Посещение разрешалось только по предварительной записи, и Эрл сам сопровождал немногих посетителей. В ответ на насмешки родственников, которые называли его музей не иначе как «Долина Смерти», он холодно и серьезно отвечал, что народы мира испокон веков придавали огромное значение ритуалам, связанным со смертью.

Годами он собирал интересный материал, имеющий отношение к смерти: слайды, фильмы, картины, офорты, такие, как апофеозная картина вознесения президента Линкольна на небеса, репродукции Тадж-Махала, пирамид, местных мавзолеев из инкрустированного медью дерева, индийских погребальных костров; современные гробы; копии погребальных барабанов, витые раковины, зонтики и мечи, статуэтки лошадей без всадников с перевернутыми стременами и экземпляры траурных одеяний всех времен.

Темой лекции было траурное одеяние. Он готовил ее для слушателей, которые только что закончили обсуждение подборки книг о похоронных ритуалах. Он собирался показать им слайды костюмов из своего музея.

«Наглядность всегда очень кстати во время лекции», — решил он, проезжал по маршруту 138 через ньюпортский мост. Последний раз он использовал слайды в прошлом году, когда читал выдержки из «Справочника по этикету» Эми Вандербильт 1952 года, где она советует не надевать на похороны лакированные туфли. Свое выступление он сопровождал фотографиями лакированной обуви, начиная с детской до женских лодочек и мужских выходных полуботинок, и все ради причудливого эффектa.

Но теперь ему хотелось закончить как-то по-новому.

«Интересно, что подумают о нас будущие поколения, увидев изображения вдов в красных мини-юбках, скорбящие семьи в джинсах и кожаных пиджаках. Сумели они разглядеть в этих нарядах глубокие социальные и культурные традиции, как мы пытаемся сделать это по одежде прошлых веков? Если так, то не хотелось бы вам подслушать их комментарии?»

Как удачно сказано. Это смягчит неловкую ситуацию, возникавшую всегда, когда он говорил о том, что у народности Бираван вдову или вдовца облачали в лохмотья, потому что верили, что душа покойного, блуждающая среди живых после остановки дыхания, может возненавидеть даже тех, кого любила. Предположительно лохмотья символизировали скорбь и соответствующий ей траур.