Возьми мое сердце - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 2

Но в тот понедельник притязания Сюзи на встречу с Натали Райнс почти претворились в жизнь. Проезжая мимо дома актрисы, она увидела, как та выходит из своей машины. Сюзи ахнула; эта секунда причастности к жизни кумира наполнила волшебством весь предстоящий день.

В час дня, прихватив список покупок на завтра, Сюзи весело распрощалась с миссис Бэнкс, села в машину и медленно покатила по подъездной аллее. Сюзи колебалась: существовал всего один шанс на миллион, что она увидит Натали Райнс второй раз за день, к тому же усталость брала свое. Однако привычка возобладала, и Сюзи выбрала обычный маршрут.

Поравнявшись с коттеджем соседей актрисы, она нарочно сбавила скорость, а у дома Натали резко затормозила. Гаражные ворота были открыты, водительская дверца машины распахнута — так же, как утром. Натали всегда опускала гаражную створку и вряд ли оставила бы без присмотра незапертую машину.

«Может, и не стоит лезть не в свое дело, — подумала Сюзи, — но я так не могу».

Она повернула к дому Райнс, заглушила мотор, вылезла из машины и нерешительно шагнула в гараж. Помещение было совсем небольшим, поэтому, чтобы добраться до входа в кухню, Сюзи пришлось прикрыть дверцу автомобиля Натали, в салоне которого на переднем пассажирском сиденье лежала дамская сумочка, а сзади на полу — чемодан. Теперь уже не было сомнений: случилось что-то непредвиденное.

Сюзи постучала в дверь, подождала немного, а затем, не в силах уйти просто так, нажала на ручку. Дверь оказалась незапертой. Обеспокоенная, как бы вся история не закончилась арестом за незаконное вторжение, Сюзи все же толкнула дверь, повинуясь непонятному импульсу, и переступила порог кухни.

И тут же закричала: Натали Райнс лежала, скорчившись, на кухонном полу; ее белый свитер с узором из жгутов весь спереди был пропитан кровью. Глаза актрисы были закрыты, она издавала тихие жалобные стоны.

Сюзи опустилась возле нее на колени, нащупала в кармане сотовый и набрала «911».

— Клостер, Уолнат-стрит, восемьдесят! — крикнула она в трубку. — Натали Райнс! Кажется, в нее стреляли... Быстрее! Она умирает!

Сюзи выронила телефон и стала гладить Натали по голове, утешая ее:

— Мисс Райнс, все будет хорошо... Сейчас пришлют «Скорую». Она приедет с минуты на минуту, вот увидите...

Звуки, слетающие с губ Натали, стихли, а еще через мгновение остановилось сердце. Последней мыслью актрисы была прощальная реплика Бланш Дюбуа в конце спектакля: «Я всю жизнь зависела от доброты первого встречного».

Ночью ей снился Марк. Сон был мутный и вязкий; в нем она слышала голос Марка и силилась отыскать его, бродя по запутанным коридорам какого-то мрачного дома.

Эмили Келли Уоллес проснулась, ощущая в голове привычную тяжесть, надолго обременявшую голову после каждого такого сна. Но в этот раз Эмили решила не поддаваться подавленному настроению.

Она взглянула на Бесс, девятифунтовую мальтийскую болонку, подаренную братом Джеком на Рождество. Собачка крепко спала на соседней подушке. От одного вида своей любимицы Эмили сразу стало легче. Она выбралась из постели, сняла с крючка теплый халат, всегда висевший под рукой в ее прохладной спальне, подняла с подушки Бесс, недовольную, что ее разбудили, и спустилась на первый этаж. Здесь, в этом доме в Глен-Роке, штат Нью-Джерси, она прожила большую часть своих тридцати двух лет.

Три года назад в Ираке от придорожной мины погиб Марк, и Эмили поняла, что больше не сможет оставаться в их квартире. Годом позже, когда она набиралась сил после операции, отец передал ей этот небольшой дом в колониальном стиле. Шон Келли давно овдовел, женился вторично и переселился во Флориду. «Эм, это дельное предложение, — заверил он дочь. — Без всякой закладной, налог умеренный, и со всеми соседями ты знакома. Прими его. Если потом ты решишься на новое жилье, продай дом, и у тебя будут деньги на первый взнос».

«А ведь и вправду получилось неплохо, — рассуждала Эмили, спеша в кухню с Бесс под мышкой. — Мне так здесь нравится».

Таймер кофеварки, установленный на семь утра, запищал, возвещая, что напиток готов. Завтрак Эмили состоял из свежеевыжатого апельсинового сока, подогретого кекса и двух чашек кофе. Налив себе вторую, Эмили поднялась по лестнице обратно на второй этаж — принимать душ и переодеваться.

Новая ярко-красная водолазка удачно оживила приобретенный в прошлом году темно-серый брючный костюм. «Для суда в самый раз, — подумала Эмили, — да еще и противоядие для такого хмурого мартовского утра и сна про Марка». Она поколебалась, оставить ли распущенными темные прямые волосы до плеч, однако, в конце концов, заколола их. Затем слегка подкрасила ресницы и подвела губы. Настала очередь серебряных сережек. Вдевая их в уши, Эмили вдруг поймала себя на мысли, что начала забывать о румянах. А во время болезни она без них из дому не выходила.

Сойдя вниз, она еще раз выпустила Бесс погулять на задний дворик, а потом, после нежного объятия, заперла собачку в конуре.

Через двадцать минут Эмили въехала на парковку Бергенского окружного суда. Часы показывали всего четверть девятого, а на стоянке уже было полно машин. В течение шести последних лет Эмили выполняла обязанности помощника прокурора и нигде не чувствовала себя так комфортно, как в здании суда, к которому и направилась. Эмили даже не подозревала, сколько восхищенных взглядов притягивает ее высокая стройная фигура, стремительно огибающая автомобили: ее мысли были целиком сосредоточены на решении, которое готовилось вынести большое жюри.

На протяжении нескольких дней большое жюри выслушивало свидетельские показания по делу об убийстве Натали Райнс, бродвейской актрисы, около двух лет назад скончавшейся в собственном доме от огнестрельного ранения. Ее раздельно проживающий супруг Грег Олдрич, хоть и был в числе подозреваемых с самого начала, подвергся аресту лишь три недели назад, когда неожиданно объявился его вероятный сообщник. Все ждали, что большое жюри[2] вот-вот предъявит обвинительный акт.

«Давно пора, — подумала Эмили, входя в здание суда. — Я бы все отдала, только бы вести это дело». Она пересекла вестибюль с высоким потолком и, минуя лифт, поднялась по лестнице на третий этаж.

Прокуратура занимала все западное крыло здания, в котором разместились сорок помощников прокурора, семьдесят следователей и двадцать пять секретарей суда. Эмили набрала код на внутренней двери, открыла ее, приветственно помахала телефонистке на коммутаторе и по пути в свой кабинет поспешно сняла пальто.

Обстановку этого крошечного закутка без единого окна составляли два металлических шкафа с картотекой, два разномастных стула для опроса свидетелей, вращающееся кресло, стол полувековой давности и стойка-вешалка. Горшки с цветами на шкафах и на углу стола, по выражению Эмили, служили озеленению Америки.

Она повесила пальто на шаткую вешалку, уселась в кресло и взяла папку, содержимое которой штудировала накануне вечером. Это было дело Лопеса — семейная ссора, повлекшая за собой убийство. Двое малолетних детей, теперь сирот, их отец в окружной тюрьме... «И моя обязанность — упрятать его за решетку», — сказала себе Эмили, открывая папку. Начало процесса было назначено на следующую неделю.

В четверть двенадцатого зазвонил телефон.

— Эмили, не заскочишь на минутку? — спросил прокурор Тед Уэсли.

И, не дожидаясь ответа, отключился.

Пятидесятилетний Эдвард Скотт Уэсли, или просто Тед, прокурор округа Берген, был красивым мужчиной даже по самым строгим стандартам. При немалом росте он обладал безупречной осанкой, которая не только делала его выше, но и добавляла прокурорскому облику властности, призванной, как написал один из журналистов, «ободрять добропорядочных людей и обескураживать тех, у кого есть причины для неспокойного сна». Глаза цвета индиго и густая темная шевелюра с едва наметившейся проседью дополняли портрет образцового руководителя.