Собрание сочинений в 10 томах. Том 10 - Хаггард Генри Райдер - Страница 61

• Предыдущая
• 61/149
• Следующая

Мы в последний раз посмотрели на них и на необычайное розовое свечение, которое их окутывало, и, не говоря ни слова, с тяжелым сердцем оставили их — совершенно сломленные и настолько убитые всем случившимся, что не воспользовались даже возможностью обрести долголетие, если не бессмертие, ибо мы утратили все, ради чего стоит жить, и знали, что продление наших дней означало бы лишь продление наших мук. Мы чувствовали — да, мы оба чувствовали, что достаточно один раз видеть Айшу, чтобы помнить до тех пор, пока жива наша память и мы сами. Мы оба полюбили ее навсегда: ее образ как будто оттиснут или высечен на наших сердцах, ни одна другая женщина, ни одно другое увлечение не могли заслонить этого дивного образа. А ведь я — это было особенно больно для меня — не имел даже права думать о ней так нежно. Она сама сказала, что я для нее — никто и останусь никем в бездонном потоке Времени, если, конечно, не изменится мир и не настанет день, когда двое мужчин смогут любить одну женщину и быть счастливы все трое. Это моя единственная, хотя и очень слабая надежда, порожденная, видимо, полным отчаянием. Кроме нее, у меня нет ничего. Ради этой единственной награды я пожертвовал и этой, и будущей жизнью, она досталась мне тяжелой ценой. Лео, однако, повезло, я часто горько завидую его счастливому уделу, ибо, если она права и мудрость и тайное знание не изменили ей перед концом, а это, судя по всему предшествующему, маловероятно, будущее не закрыто для него. Но для меня оно закрыто, и все же — любопытно отметить безрассудство и глупость человеческого сердца, это хороший пример для человека мудрого, — и все же я не хотел бы для себя иной участи. Я хочу сказать, что не сожалею о том, что уже отдал, и всегда готов отдавать все, получая взамен случайные крохи со стола своей госпожи: память о нескольких добрых словах, надежду увидеть в отдаленном, настолько отдаленном, что о нем даже трудно мечтать, будущем милую признательную улыбку, незначительные знаки дружеского расположения, благодарности за мою преданность ей и Лео.

Если это не есть истинная любовь, не знаю, какова она может быть; могу только сказать, что для человека уже далеко не среднего возраста это очень мучительное состояние.

Мы без особого труда миновали все пещеры, но, дойдя до склона конусообразной скалы, столкнулись с двумя трудностями. Нам предстоял тяжелый подъем, к тому же мы плохо знали дорогу. Если бы я, на наше счастье, не постарался запомнить различные приметы, например форму скал и валунов, я уверен, что мы никогда не выбрались бы оттуда и до тех пор блуждали бы в недрах вулкана, — я полагаю, это был погасший вулкан, — пока не погибли бы от изнеможения и отчаяния. И все же мы несколько раз сбивались с пути, а однажды едва не свалились в расщелину или пропасть. Это был поистине тяжелый труд — пробираться в глубокой тьме и мертвой тишине от валуна к валуну и осматривать их при тусклом мерцании наших светильников, чтобы я мог определить, в правильном ли мы направлении идем. Мы были в слишком подавленном настроении, чтобы разговаривать, и только с собачьим упорством, падая и ушибаясь, брели все дальше и дальше. Нам было все равно, что будет. Нами управлял только инстинкт самосохранения, некий долг повелевал нам спасти, если можно, свою жизнь. Прошло часа три-четыре, — сколько именно, я не могу сказать точно, потому что у нас не осталось ни одних исправных часов, — а мы все брели и брели. Последние два часа у меня было такое чувство, как будто мы совершенно заблудились, я уже боялся, что мы вышли к какой-то другой воронкообразной скале, когда вдруг узнал камень, мимо которого мы проходили при спуске, в самом начале. Я сам удивляюсь, как узнал этот камень, ибо мы уже миновали его, идя под прямым углом к верному направлению, но что-то осенило меня, я обернулся и скользнул по нему рассеянным взглядом — это и спасло нас.

Мы легко добрались до каменной лестницы и вскоре уже были в той самой пещере, где жил и преставился древний мудрец Нут.

Тут перед нами возникла новая, еще более ужасная проблема. Я уже писал о том, что смертельно испуганный Джоб уронил в пропасть доску, по которой мы перешли от каменной шпоры к шатающейся плите.

Как же перебраться через провал без доски?

Ответ был только один: или мы перепрыгнем через него, или умрем с голоду там, где находимся. Ширина не такая уж большая, футов примерно одиннадцать-двенадцать, а Лео, когда учился в колледже, прыгал и все двадцать, но надо учесть наше состояние. Два человека на пределе своих сил, одному уже за сорок, а прыгать надо с неустойчивой каменной плиты на дрожащую оконечность каменного выступа при сильных порывах ветра. Условия для прыжка были, что и говорить, очень нелегкие, но когда я хотел обсудить это с Лео, он оборвал меня, коротко ответив, что мы должны выбирать между неминуемой длительной агонией в пещере и возможной быстрой гибелью в воздухе, третьего не дано. Возражать против этого я не мог, ясно было только, что прыгать в темноте невозможно: надо дождаться солнечного луча, который проникает в бездну на закате. Ни Лео, ни я не имели ни малейшего понятия, долго ли ждать до заката, мы только знали, что через пару минут после своего появления луч исчезает, мы должны быть наготове. Поэтому мы решили взобраться на шаткую каменную плиту и лежа дожидаться света. Это решение далось нам тем легче, что один из светильников уже погас, второй горел неровным, мерцающим светом, как бывает, когда масло на исходе. Мы кое-как выбрались из пещеры и вскарабкались на плиту.

В этот самый миг погас и второй светильник.

Разница в нашем положении была очень заметная. В пещере завывание ветра доносилось до нас как бы издали, но здесь, лежа ничком на раскачивающейся плите, мы в полной мере испытывали на себе его силу и ярость, к тому же он постоянно менял направление, то ударяясь о стены ущелья, то бушуя среди утесов, и все время пронзительно выл, как десять тысяч отчаявшихся душ. Час проходил за часом, а мы все лежали в неописуемом смятении и ужасе, прислушиваясь к диким голосам этой преисподней, которые перекликались под низкое гудение каменной шпоры напротив, этой ужасной арфы, на которой играл своими перстами ветер. Ни одно кошмарное ночное видение, ни одна безумная выдумка богатой фантазии не могут сравниться с этой жуткой реальностью, таинственными рыданиями ночных голосов, которые мы слышали, цепляясь за плиту, как потерпевшие кораблекрушение моряки — за плот, и раскачиваясь в бездонной черной пустоте. По счастью, температура была не такая уж низкая — ветер даже нес с собой тепло, — или мы погибли бы. Мы все лежали, простершись на плите, когда случилось странное и многозначительное происшествие; несомненно, это было случайное совпадение, но оно отнюдь не способствовало расслаблению наших напряженных нервов, скорее — наоборот.

Как я уже писал, когда Айша стояла на каменной шпоре, готовясь перейти через пропасть, ветер сорвал с ее плеч мантию и швырнул в темную бездну, неведомо куда. Так вот, случилось такое странное происшествие, что мне даже не хочется о нем рассказывать. Пока мы лежали на плите, из темной пустоты, как весть от покойницы, выплыла эта самая мантия и упала на Лео, прикрыв его с ног до головы. Мы не сразу поняли, что это такое, но когда наконец поняли, ощупав, бедный Лео впервые дал волю своим чувствам: он громко зарыдал. Скорее всего этот плащ висел, зацепившись за какой-нибудь острый выступ или верхушку, и оттуда его снес порыв изменившегося ветра, и все же это было очень странное и трогательное происшествие.

Вскоре после этого, совершенно для нас неожиданно, без каких-либо предвестий, тьму распорол багровый клинок света. Он озарил и ту плиту, где мы находились, и каменную шпору.

— Ну, — сказал Лео, — теперь или никогда!

Мы встали, разминая затекшие члены, и посмотрели на завихрения облачков в головокружительной бездне под нами, — закатный луч окрасил их в цвет крови, — затем на пустое пространство между качающейся плитой и дрожащим выступом; и в полном отчаянии приготовились к смерти. При всем напряжении сил перепрыгнуть через зияющий провал было немыслимо.

• Предыдущая
• 61/149
• Следующая