Вайделот - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 1

• 1/69
• Следующая

Летние месяцы в начале третьего десятилетия XIII века от Рождества Христова на всей территории от берегов Балтийского моря до Буга, сплошь покрытой дремучими лесами, выдались очень знойными. Большие полноводные реки, питаемые бесчисленными ручьями и речушками, которые прорезывали во всех направлениях лесные массивы, стали пересыхать, и по окраинам прежде непроходимых топей, на открытых пространствах, где росла высокая сочная трава, начали пастись стада оленей, зубры и даже чрезвычайно осторожные туры, которые редко покидали лесные дебри. Спасаясь от бескормицы, травоядные звери нередко забирались даже в глубину болот, что было чревато трагическими последствиями – коварные трясины поджидали их там на каждом шагу.

Прежде в весенне-летний период дождей было много, деревья росли быстро, достигая гигантских размеров, и поваленные бурей великаны образовывали непроходимые дебри. Буреломы вставали стеной перед охотниками и служили зверям превосходной защитой от людей – разнообразные животные и птицы плодились в лесу в неимоверных количествах. В весенние разливы все это пространство превращалось в огромное пресноводное море, поросшее вековыми дубами, елями и соснами, а над ним неприступным островом высилась Пуща; она никогда не затапливалась. Обычно лесные обитатели укрывались здесь от половодья.

В дни большой воды в Пуще бурлила жизнь, которую трудно было представить более-менее цивилизованным племенам, живущим на берегах Вендского моря[1]. В брачный период древние леса днем и ночью оглашала перекличка многочисленных зверей; странные звуки – рев, хрип, вой, рык, вопли – неслись со всех сторон, заставляя вздрагивать даже видавших виды охотников с побережья, если им удавалось пробраться хотя бы на окраину Пущи. Идти дальше, в глубь чащоб, редко кто отваживался; это было смерти подобно.

Если чужака не загрызал какой-нибудь хищный зверь или не растоптывал дикий бык, то его в любой момент могла настигнуть стрела, пущенная из кустов твердой рукой размалеванного дикаря из древнего племени, название которого никто уже и не помнит. В Пуще жило и одно из племен ятвягов[2]– дайнава. Территория расселения ятвяжских племен – полешан, судавов и дайнавов – называлась Судовией. С юга ее ограничивали ятвяжские болота, на западе – Большие Мазурские озера, на востоке – река Неман, а на севере – Пуща, раскинувшаяся по среднему течению реки Шешупы вплоть до Немана. Рассмотреть мелкие ятвяжские селения, разбросанные по Пуще на большом расстоянии друг от друга, как островки в море, только не в синем, а в зеленом, можно было только с большой высоты.

Лишь осторожная звериная лапа да нога ятвяга могли добраться до таких селений. Подобно кунице или белке, идущей верхом по веткам деревьев, прыгая с бугорка на кочку, с кочки на пень или на корень дуба-великана, пробирались ятвяги звериными тропами от селения к селению. Вести войну в такой местности значило перебрасывать мосты, осушать болота, насыпать гати… словом, прежде всего, покорять природу. Но редко кто отваживался на это. Счастливыми были те времена для зверя, сильна была природа, великая глушь царила в древней Пуще.

Тем не менее входившие в силу киевские князья, покорив племена дреговичей, пошли далее на запад, где столкнулись, с одной стороны, с ляхами, а с другой – с ятвягами и литовцами. Чем закончился этот первый натиск славян, шедших с приднепровских равнин и высот в неведомый им лесистый и болотистый край, в вековечную Пущу, история не дает ответа. Скорее всего, завершился он бесславно. Затем начались более удачные походы князя Владимира Святославича. Он тысячами уводил ятвягов в полон, облагал их большой данью, а на месте истребленных лесов поселял своих людей.

По примеру князя Владимира, покорением западного края занялся и князь Ярослав Мудрый. Однако на этот раз племена ятвягов оказали более энергичное и мощное сопротивление. Конечно, сила уступила большей силе, но, хоть и побежденные, они отказались платить дань, а родные леса и болота надежно укрыли их от княжеского гнева и неминуемого наказания.

Государи Европы тоже не раз предпринимали попытки покорить племена ятвягов и обратить их в христианство. Однако озлобленные набегами рыцарей-меченосцев и постоянной угрозой со стороны польских князей, ятвяги отвернулись от христианства, убили крещеных соплеменников и разорили пограничную Хельмскую землю, Мазовию и Восточное Поморье. Постоянные набеги племен Судовии представляли опаснейшую угрозу для Польского государства, и папа Гонорий III в 1219 году призвал к крестовому походу против ятвягов и пруссов. Но уже в 1223 году большинство крестоносцев покинуло регион, чем немедленно воспользовались ятвяги и пруссы, вновь опустошившие Хельмскую землю и Мазовию.

И тогда на прибалтийскую сцену выступил Тевтонский орден[3]. Изгнанный из Трансильвании, он остро нуждался в новых землях. В 1226 году Фридрих II, император Священной Римской империи, выпустил буллу, предоставлявшую ордену свободу действий в Прибалтике. Перед началом похода рыцари ордена подписали с поляками в 1234 году соглашение, по которому тевтонцы получали во владение Хельмскую землю и все территории, которые они смогут отвоевать у ятвягов и собственно пруссов. Хельмская земля согласно договору становилась временной базой дислокации орденских войск и плацдармом для дальнейшего наступления на балтские племена[4]. Однако Тевтонский орден имел гораздо более масштабные планы, нежели те, которые он провозглашал перед прибытием в польские земли…

В один из жарких июньских дней 1220 года в глубине Пущи по едва приметной тропинке, которая змейкой вилась среди вековых дубов, шел седой старик. Одет он был в длинную, почти до пят, черную тунику, обшитую белой тесьмой и застегнутую сверху донизу витым кожаным ремешком, который украшали кисти из бычьих хвостов. Его широкий пояс был белым, из ткани тонкого плетения. За поясом у старца торчал нож с широким темным лезвием и деревянной рукояткой, но оружием его можно было назвать лишь с большой натяжкой – он был неотъемлемой частью любой трапезы.

Старик носил пышные усы, а свои длинные седые волосы он сплел в косицу, чтобы удобней было пробираться сквозь густые заросли. Смуглое лицо лесного жителя покрывали морщины, свидетельствовавшие, что ему уже много лет; тем не менее его удивительно ясные серые глаза смотрели по-молодому остро и пытливо. Он был явно чем-то озабочен, потому что хмурился и время от времени отрицательно качал головой, словно не соглашаясь с обуревавшими его мыслями.

Неожиданно старец резко остановился, словно наткнулся на невидимую стену. Задумавшись, он не заметил огромного медведя, который решил полакомиться муравьями. Обычно медведи делали это ранней весной, когда выбирались из берлог и голод заставлял их питаться всем более-менее съедобным, что только попадалось у них на пути. Но этому хозяину Пущи, похоже, нравился запах рассерженных муравьев и кислинка муравьиного яда, приятно щиплющая язык. Большой муравейник находился рядом с тропой, и медведь, усевшись, как человек, на крохотную полянку, совал в кучу свою мохнатую лапу, и когда муравьи облепляли ее, облизывал, при этом смешно причмокивая.

Для него появление человека тоже было неожиданностью. Медведь – чуткий зверь, у него сильно развиты слух и обоняние. Тем не менее отработанная годами тихая и легкая походка лесного жителя, на ногах которого были поршни, сшитые из беличьих шкурок мехом внутрь, обманули органы его чувств, и сейчас медведь не знал, что делать – убежать или напасть на нежданного нарушителя спокойствия. Медведь был сыт, убивать без нужды ему не хотелось, но кому понравится, когда кто-то нагло прерывает его трапезу?

• 1/69
• Следующая