Все смиренно (ЛП) - Чейз Эмма - Страница 25

• Предыдущая
• 25/44
• Следующая

Мы оба наслаждаемся бокальчиком белого вина, пока внимательно разглядываем фотографии и картины на стенах. Полы галереи из натурального дерева — стены, абсолютно белые, с театральным оформлением света, который оттеняет каждое произведение искусства. Гости рассеялись по запутанным комнатам, выражая свое мнение относительно работ тихим, напыщенным тоном. Долорес и я находимся одни в отдельной комнате, чьи стены увешаны холстами с четкими цветами и разных размеров, и на разную тематику.

— Какая тебе нравится больше всего? — спрашиваю я.

— А что? Собираешься купить?

Здесь не указаны цены, но по опыту я знаю, что каждый из этих шедевров уйдет за десятки тысяч долларов.

— Подумываю об этом.

Но я не поэтому спрашивал.

Предпочтения в искусстве — это очень личное, практически на подсознательном уровне. Это все равно, что узнать у парня, что он предпочитает — боксеры, трусы или вообще ходит без белья — искусство может сказать очень много о том, какой вы человек.

Ди прохаживается по периметру комнаты, останавливаясь перед картиной с белым сельским домиком на вершине холма, с огненным красно-оранжевым небом на горизонте.

— Кэти понравилась бы вот эта.

— Почему это?

Она наклоняет голову.

— Все очень лаконично — уютно и безопасно. Но вот небо… в нем есть какая-то дикость.

Я показываю на картину на противоположной стене.

— А Дрю запал бы на эту.

Она бросает свой взгляд.

— Потому что это картина голой женщины?

Я усмехаюсь.

— Да. И… потому что она не пытается быть тем, чем не является. Это не картина цветка, который на самом деле вагина — нравится тебе, или ты это ненавидишь, но это то, что есть. Дрю большой поклонник прямого подхода.

— Какая больше всего нравится тебе? — спрашивает она.

Я тут же показываю на Джексона Поллока, которая не продается. На ней много всяких пятен и завитков разных цветов на черном фоне. Ди подходит к ней, присматриваясь поближе, когда я говорю:

— На нее смотреть никогда не надоест — каждый раз в ней можно увидеть что-то новое. — Я снова смотрю на Ди. — Что возвращает меня к моему изначальному вопросу: Какая тебе нравится больше всего?

Она открывает свою маленькую зеленую сумочку и вытаскивает оттуда свой телефон. Просматривает на нем фотографии, а потом отдает мне.

— Вот моя любимая.

Я смотрю на экран.

— Это же периодическая таблица.

Она пожимает плечами.

— Для меня, это шедевр. Гармоничный. Идеально организованный. Достоверный.

— А разве некоторые из элементов не бывают несовместимыми?

Она улыбается.

— Конечно, но таблица говорит тебе, какие из них. Никаких сюрпризов. Никаких разочарований.

И вот он яркий пример того, кто Долорес есть на самом деле. Химик в защитных очках — днем, клубная девочка в блестящей одежде — ночью. Ей хочется веселья, спонтанности, но часть ее — часть, которая была обманута слишком многими кретинами в прошлом — хочет надежности. Честности. Правды.

Я хочу дать и то и другое. Хочу стать ее «русскими горками» и ее каруселью, ее искателем приключений и ее защитником. Ее импрессионистом и ее периодической таблицей.

***

Когда шоу близится к концу, многие гости собираются в главной приемной галерее. Пока Ди находится в уборной, я пристально разглядываю огромную скульптуру в углу, пытаясь понять, что это должно быть — либо бесконечная пещера, либо болотное чудовище.

Я не замечаю человека, который подходит ко мне сзади, пока он не заговаривает.

— Я подумываю приобрести эту работу для своей музыкальной комнаты. Она обладает вдохновляющей энергией, не так ли?

Это Розалин. Она хорошо выглядит в своем бежевом платье-бюстье, темными волосами, заколотыми на затылке — не торчит ни одной прядки.

И она мне улыбается… как паук мухе.

— Я бы сказал, скорее, омрачает, чем вдохновляет. Не знаю, что это вообще такое.

— Возможно, потому что это может быть все, что ты захочешь.

Тон ее голоса, игривость в ее глазах — уверен, что со мной заигрывает.

— Ты все еще занимаешься любительской фотографией, Мэтью?

— Занимаюсь.

Она льстиво посмеивается.

— Помнишь тот раз, когда мы ходили в Breezy Point и напились там тем отвратительным Шабли? Тогда твоя камера была очень полезной.

Я помню тот день, про который она говорит. Мы были молодыми и беззаботными и упивались дешевым вином и друг другом. Но любой момент, проведенный с Розалин, вспоминаю без особого трепета. Если у вас есть банка с белой краской, и в нее капнуть черной, замарается вся! Станет серой.

Воспоминания, которые должны значить очень много — романтичные, которые всегда бывают в первую любовь — меня от них просто тошнит. Потому что каждое прикосновение, каждое слово и поцелуй… все было ложью.

Прежде чем, я успеваю ответить, возвращается Долорес, спокойно беря меня за руку.

— В дамской комнате висят картины! Как ты думаешь, какого тем художникам? Их работы в уважаемой известной галерее… только вот в сортире.

На какую-то секунду, Розалин кривит лицо. А потом — как актриса, какая она и есть — маскирует его любезностью.

— Ммм… здравствуйте. Я Розалин де Бои Карингтон Вулф. А вы?

— А я Ди.

— Ди кто?

Взмахнув своими волосами, как какая-то блондинистая секс-бомба из сороковых, она говорит:

— Просто Ди.

— Вы и Мэтью… работаете вместе?

Ди смеется.

— А я что, похожа на банкиршу?

— Нет… я бы так не сказала.

Ее взгляд падает на платье Ди, а ее голос приобретает стервозный, пассивно-агрессивный тон, который я терпеть не могу в женщинах.

— Ваше платье слишком… смелое… для банкирши. Не каждая женщина имеет… храбрость… надеть что-то такое необычное.

Долорес мило улыбается — но там кроется оскал.

— Это так мило с Вашей стороны. И Ваше платье, такое… очень… бежевое.

Розалин скромно поглаживает ткань.

— Ну, знаете, как говорят, лучше меньше, да лучше.

Ди смотрит ей прямо в глаза.

— А что-то меньше… просто меньше.

На мгновение она дает осесть этому колкому замечанию. А потом поворачивается ко мне.

— Обожаю эту песню. Хочешь потанцевать?

Весь вечер зал заполняют звуки инструментальной музыки. Песня, которая нравится Ди — джазовая версия «Unforgettable» Нэта Кинга Коуэла.

Розалин усмехается.

— Дорогая, это всего лишь музыка для фона. На самом деле никто под такие вещи не танцует.

Долорес пожимает плечами.

— Жизнь — коротка. Я никогда не упускаю возможности потанцевать под хорошую музыку. Что скажешь, Мэтью?

Я беру руку Ди и целую ее нежно, так гордясь ей в этот момент.

— Я скажу, что буду танцевать с тобой где угодно.

Затем веду ее в центр зала. Когда мы проходим мимо Розалин, Ди шепчет:

— Приятно познакомиться, дорогуша. Пока-пока.

Я обнимаю Ди и начинаю с легкостью двигаться. Ди без всяких усилий следует за мной.

— Ух ты, только посмотрите, прямо Фред Астер. Не знала, что ты умеешь так танцевать.

— Я очень талантлив.

Она улыбается.

— Поверь мне, я знаю.

Ее взгляд скользит в сторону Розалин.

— Нуууу... все женщины, с которыми ты будешь меня знакомить, будут вести себя, как сучки?

Теперь, думаю, все.

— Нет — это была последняя.

— Она твоя бывшая, или как?

Ни один мужчина не хочет рассказывать то, как с ним поигрались — сделали из него идиота. Это неловко, неудобно — зачастую мы предпочитаем пресекать такие темы и заменять их историями, как нам удалось кого-то уложить в постель и трахать всю ночь.

— Или как. Почему ты спрашиваешь?

— Такое ощущение, что своим взглядом она готова перерезать мне горло.

Очень искусно, я поворачиваю нас так, что мое тело закрывает ее вид.

Но Ди все равно говорит:

— Она очень красивая, как модель Victoria’s Secret.

— Малыш, ей до тебя далеко.

• Предыдущая
• 25/44
• Следующая