Краски любви - Анисимов Андрей Юрьевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/38
• Следующая

– Что тут происходит? – спросила молодая женщина, возникшая в коридоре.

– Ничего особенного, Галя. Знакомьтесь, моя дочь Костя.

– Ничего не понимаю! – изумилась Галя. – Ты говорил, что у тебя сын Костя и дочь Катя.

– Мало ли что я говорил… – рассмеялся Астахов. Катя с Галей переглянулись и тоже прыснули.

– Вы надо мной издеваетесь? Я вам припомню, когда во всем разберусь… Ладно, я поставлю чайник, – сказала Галя и исчезла.

Катя покачала головой и сказала:

– Теперь я понимаю, почему у тебя в квартире было так чисто, когда я в прошлый раз заходила. Я-то думала, надо у папочки прибраться, а то он зарастет грязью, пока дочь дома не появляется. Пришла, а тут ни одной пылинки. Это у тебя серьезно или назло маме?

– Давай… не сегодня, – ответил отец и повел Катю на кухню. Втроем они с трудом втиснулись за маленький столик. На столе, кроме принесенного Катей мороженого, оказались еще торт и ветчина. Галя ловко, несмотря на тесноту, разлила чай и соорудила бутерброды. Катя посмотрела на молодую женщину, на ее порозовевшее лицо, счастливые глаза и подумала, что, наверное, ей очень хорошо с ее отцом, потому что таких мужчин, как папа, на свете больше нет.

– Сережа, ты бы оделся и проводил меня, – сказала Галя, когда мороженое закончилось, а от торта остался один кусочек, на который Катя поглядывала не без интереса.

– Куда вы пойдете так поздно? – спросила Катя. – Оставайтесь, как-нибудь устроимся.

– Ну, уж нет. Была бы у твоего отца отдельная комната – другой разговор. Но ничего, мне до дома идти сорок минут.

Когда отец с Галей ушли, Катя уселась в кресло и, глядя на наскоро застеленный диван, подумала, что еще совсем недавно она бы смертельно обиделась на отца, но сегодня восприняла поступок родителя совершенно нормально. Что же изменилось в ее жизненных понятиях? Появился Крюков. Катя даже не могла сформулировать, какое он имел к этому отношение. Но то, что дело в художнике, она прекрасно осознавала. В ее жизнь, кроме любви к отцу и матери, вошло нечто новое. Катя вспомнила маму, и ей стало больно. Вот папа нашел себе молодую, красивую женщину, которая глядит на него с обожанием. Галя счастлива. А счастлива ли мама со своим женоподобным мужем? Катя была уверена, что нет. Папа такой красивый, сильный, стройный и умный. Если не знать, сколько ему лет, вполне можно принять за молодого…

Через час вернулся Астахов. Катя успела прибраться на кухне и решила немного почитать. Она завела будильник на полшестого. В семь пятнадцать ее смена на мансарде. Дорогу она знает, должна успеть. И еще неизвестно, как сложится день.

– Какая ты у меня умница, – растроганно сказал отец, погладив дочь по ее мальчишеской стрижке.

– С чего ты сделал такой трогательный вывод? – спросила Катя, зевая.

– Потому что ты так отнеслась к Гале, – ответил Астахов.

– Как отнеслась? – переспросила Катя.

– Как совершенно взрослый человек, – пояснил отец.

– Расскажи про ваш роман, – зевнув, попросила дочка.

– Давай в другой раз, ты уже гуляешь в мире сна. Спи. Ты закончила свою странную работу?

– Нет. Завтра мне к шести, – ответила Катя и закрыла глаза.

Всю ночь Гнусняк ворочался и вздыхал. Ему снились всяческие ужасы, он часто просыпался и один раз даже надел халат и прошелся по своему дворцу. Когда Гнусняк вошел в холл, Тарзан, дремавший в кресле, открыл глаза и вскочил.

– Ты когда-нибудь спишь по-настоящему? – поинтересовался Гнусняк у своего работника.

– Я всегда сплю нормально, – ответил горбун.

– Тогда спи дальше.

Тарзан снова откинулся в кресле и закрыл глаза. Через секунду он тихонько засопел.

«И вправду дрыхнет!» – про себя подивился Самсон и пошел в гостиную. В щель под дверью комнаты, где теперь обосновалась Злата, пробивался свет. Гнусняк тихонько приоткрыл дверь и увидел Злату, склонившуюся над книгой. Глаза девушки были в слезах.

– Ты чего не спишь? – спросил племянницу Гнусняк.

– Читаю польский роман, дядя, – сказала Злата. Самсон подошел, поглядел на обложку. На ней красовалось знакомое Самсону мужское лицо в очках.

– Что же ты читаешь? – Гнусняк силился прочесть название, но не мог. Устную польскую речь Самсон понимал. Не все, конечно, но при определенных усилиях всегда мог догадаться о смысле сказанного. А вот читать не умел.

– Это про жизнь знаменитого киноартиста.

– Нашла себе дело, – пробормотал Гнусняк и, посоветовав племяннице по ночам спать, а не заниматься глупостями, вернулся к себе.

Беспокойство у Самсона началось после разговора с Харей. Так звали квадратного уголовника, который настойчиво советовал замочить художника. Сама мысль избавиться от творца «старинных» шедевров показалась Самсону заманчивой. Но Гнусняк не был убийцей. Ему всегда казалась, что уголовники, решающие свои финансовые и другие проблемы пистолетом и топором, – кретины и ублюдки. Конечно, очень просто оторвать человеку голову и забрать его барахло. Но это удел примитивных бандюг с одной извилиной. Себя же Самсон считал интеллектуалом. До сих пор он если и прибегал к уголовным методам, то это был своего рода уголовный высший пилотаж. Он зарабатывал головой и тем весьма гордился.

Но постепенно жадность довела Гнусняка до равнодушия. Методы работы для него потеряли интерес. Важным стал только результат. Если надо добыть много денег, то все равно как. Но это было пока на уровне рассуждений. •Когда же Харя указал на столь простой и радикальный способ избавления от Крюкова, Гнусняк испугался. На убийство художника он решиться не мог. Оттого и спал плохо.

Но еще больше волновал его Липский, который должен был появиться со дня на день. Если даже Крюков и сумеет сделать копию, то с ней еще предстоит немалая возня. Надо высушить холст, состарить его, отнести Фокуснику на подпись и только тогда можно показывать Липскому. А если тот придет завтра? Странно, что Липский до сих пор не явился. Отсутствие перекупщика тоже начинало беспокоить. Вдруг открылась афера с Крамским? Тогда Липский придет с ребятишками и потребует денег. Самсон поежился от такой мысли.

С кем послать Крюкова к Вишнякову? Все три парня совсем зеленые. Кроме того, Вишняков не в курсе дел Гнусняка, и не дай Бог ему сообразить, что к чему. Гнусняк долго соображал, как объяснить коллекционеру, почему художник приехал копировать картину с охранником. Наконец, Гнусняк придумал. Он сказал профессору, что хочет застраховаться от неожиданностей, поэтому при художнике будет находиться сторож, чтобы во время сеанса чего не произошло.

– Вы кому не доверяете? – усмехнулся профессор. – Мне или своему живописцу?

– Я всем доверяю, но так мне спокойнее, – выкрутился Самсон и теперь, вспоминая этот разговор, радовался собственной сообразительности.

Из всех мальчишек самым молчаливым ему казался женственный Костя. Правильнее всего было бы послать с Крюковым самого Журова, но тот больно глуп и прямолинеен. Ему не запретишь открывать рот, а если Журов это сделает, предсказать ход его трепа нельзя. Петр совсем телок. Одни мышцы, а голова еще совсем незрелая. Губанов – самый представительный и красивый парень. Но тоже не очень сообразителен. Значит так: или нужно посылать Костю, или Губанова. Журова трогать не стоит. Ему и платить придется отдельно. Лишних – даже мелких – расходов Гнусняк тщательно избегал. Так и не придя к окончательному решению, он забылся тяжелым сном. Проспал Самсон минут двадцать, пока мелодичный перезвон мобильника не разбудил его.

Гнусняк включил связь и услышал незнакомый голос с сильным акцентом. Сначала он подумал, что его опять беспокоят из Польши. Не иначе как возникли какие-нибудь новые заботы с племянницей. Но голос имел не польский акцент и говорил совсем не о Злате.

– Дорогой русский друг, – раздалось в трубке, – мне очень жаль, что такой замечательный человек, как господин Липский, погиб.

Лоб Гнусняка покрылся испариной, и он промычал что-то невразумительное. Голос продолжал:

• Предыдущая
• 26/38
• Следующая