Анубис - Хольбайн Вольфганг - Страница 6

— Что ты сказал? — отрешенно переспросил Могенс.

Ему стоило немалого усилия оторвать взгляд от туфель Грейвса и посмотреть ему в лицо. Грейвса все еще окутывало серое облако дыма. Из левого уголка рта у него струйкой стекала слюна и оставляла за собой поблескивающий влажный след на подбородке, но тот не обращал на это внимания.

— Неважно, — ответил Грейвс. — Поскольку ты явно не настроен предаваться со мной воспоминаниям давно минувших дней, перейдем к моему предложению. Так оно тебя интересует или нет?

Могенсу неимоверным напряжением последних сил удалось-таки отвлечься от все возрастающего омерзения, которое поднимал в нем Грейвс, и сконцентрироваться на причине его появления здесь.

— Если я правильно помню, — сказал он, — пока что ты не сделал мне никакого конкретного предложения, которое я мог бы принять или отклонить.

— Все еще предпочитаешь тернистый путь, да? — покачал головой Грейвс. — Ладно, как хочешь. Я здесь, чтобы предложить тебе в высшей степени интересную и, между прочим, чрезвычайно выгодную работу. По разным причинам я не могу сейчас вдаваться в подробности, но могу тебя заверить, что ты останешься доволен. Речь идет о деятельности, которая во сто крат больше соответствует твоим способностям и твоим устремлениям, нежели то, чем ты занимаешься в этой провинциальной дыре. И, как я уже сказал, она будет высоко оплачиваться. Знаю, что деньги имеют для тебя не слишком большое значение, но даже человеку с такими скромными потребностями, как твои, со временем понадобится больше, чем все это здесь.

Два предпоследних слова он произнес с подчеркнутым пренебрежением и гораздо громче остальных. Он поднялся, жадно затянулся и как-то ненатурально начал мерить шагами комнату, во-первых, ожесточенно жестикулируя и, во-вторых, оставляя за собой на ковре бурые, тошнотворно пахнущие пятна.

— Не маловато ли информации? — спросил Могенс. Ему было нелегко контролировать свой голос, хоть он и старался. И все труднее удавалось выносить Грейвса. Вонь от его сигарет и наследство, оставленное Клеопатрой, соединялись в зловоние, от которого Могенса в прямом смысле тошнило. Он пару раз сглотнул слюну, чтобы избавиться от горечи, собравшейся под языком, и неспешно продолжил: — Мне показалось, ты ждешь от меня, что я брошу все здесь и доверюсь тебе на слово. И почему, ради всего святого, я должен это сделать? Довериться? Тебе?!

И тут же раскаялся в последних словах. Ему не хотелось выказывать Грейвсу силу своих чувств к нему, даже если тот наверняка о них знал. Как бы то ни было, Грейвс не заострил на этом внимания — он только на мгновение приостановил свое безостановочное мелькание по комнате и посмотрел на Могенса чуть ли не с жалостью.

— Ты меня разочаровываешь, профессор. И, с позволения сказать, оскорбляешь мои умственные способности. Что ты себе воображаешь, Могенс? Я даю себе труд месяцами выяснять место твоего нынешнего пребывания, проделываю путь через полстраны, и все только для того, чтобы сыграть с тобой глупую шутку?

Он покачал головой. Рука, обтянутая перчаткой, поднесла сигарету ко рту, и его лицо снова исчезло в мерзостно-серых клубах. Могенсу показалось, что и волосы Грейвса шевелятся чудовищным образом, как клубок извивающихся змей или червей. Но, должно быть, и это впечатление порождал шлейф дыма, окутывающий его голову.

— Не знаю, что и думать, — сказал Могенс. — После всего, что между нами произошло, ты действительно ждешь, чтобы я тебе доверял?

— Тогда все твои сомнения, правду я говорю или нет, совершенно не имеют смысла, — усмехнулся Грейвс. Его зубы вдруг показались Могенсу гораздо острее, чем выглядели до сих пор. Они были покрыты желтым налетом, а за ними ворочалось что-то черное и рвалось наружу. — Могу тебе кое-что пояснить, но не много. Если ты примешь мое предложение и поедешь со мной, сам поймешь причину моей сдержанности. Пока что скажу тебе только, что речь идет об исследовательском проекте колоссальной важности. Если добьемся успеха — в чем я нимало не сомневаюсь — снискаешь больше славы и научного признания, чем даже можешь себе представить. Чего же здесь долго раздумывать? Раз уж для тебя не так важно выбраться наконец из этой дыры, подумай, по крайней мере, о представившейся возможности. Я говорю о по-настоящему великом научном открытии. Может быть, важнейшем с зарождения современной археологии. Ты будешь полностью реабилитирован, когда твое имя в связи с ним появится в бесчисленных статьях и научных трудах. Я уж не говорю об учебниках истории.

— Ты что, нашел Ноев ковчег? — сыронизировал Могенс. Он хотел рассмеяться, но не смог, и вместо смеха получилось нечто неприятное, что еще долгое время висело в воздухе.

— Нет, — серьезно ответил Грейвс. — Он уже найден, больше пяти лет назад.

— Это… это что, шутка?

Грейвс проигнорировал его вопрос.

— Ну так как, ты заинтересовался? — вернулся он к теме.

Могенс долго и напряженно размышлял. Но ни к чему не пришел. Он не мог доверять Грейвсу после того, что тот с ним сделал.

С другой стороны, то, что он предлагал ему, было слишком привлекательно, и Могенс чувствовал за словами Грейвса некую правду. Будто то, что он сообщал, имело такое значение, которое само по себе просвечивало сквозь всякое намеренное умолчание.

— Почему я? — спросил он наконец.

— Потому что нам нужны самые лучшие, — ничуть не смутился Грейвс. — То, что тебя списали со счета и загнали в тупик — это вопиющая несправедливость. Прошлое не имеет никакого значения. Человек с твоими возможностями не должен гноить себя здесь. Расточать такие способности, как твои, — это преступление!

— Трогательно до слез! — встрял Могенс.

Левая, затянутая в черную перчатку, рука Грейвса отмахнулась пренебрежительным жестом.

— Я сюда пришел не ради того, чтобы умолять тебя о прощении, Могенс, — сказал Грейвс. — И я не жду, что ты сможешь это сделать, даже если скажу, что вижу события того злосчастного вечера несколько иначе, чем ты. Я прибыл сюда потому, что ищу для нашего проекта стоящего сотрудника, человека с особыми способностями, и еще потому, что знаю: тебе это по силам. У меня не так уж много времени, Могенс. Так что подумай о моем предложении и решай.

Он полез в карман пиджака, вытащил конверт и положил на стол. При этом его перчатки пульсировали, словно то, что было заключено в них, копошилось и жаждало вырваться из своего заключения.

— В этом конверте железнодорожный билет первого класса до Сан-Франциско. А сверх того сумма в пять тысяч долларов наличными, покрывающая дорожные издержки и другие потенциальные расходы. Если решишь отклонить мое предложение, эти деньги в любом случае твои. Если же примешь — на что я надеюсь, — в конверте найдешь еще номер телефона, по которому свяжешься со мной. Позвонишь с вокзала, и за тобой приедут в течение часа.

С этими словами Грейвс вытащил окурок своей сигареты из мундштука, щелчком метко послал его в колышущееся пламя камина и направился к двери. Но прежде чем покинуть комнату, он на секунду остановился и добавил:

— Да, еще кое-что. Если это поможет тебе принять решение: тебе не придется работать непосредственно со мной. Не думаю, чтобы мы виделись чаще раза-двух в неделю, — с тем и вышел.

Могенс, как парализованный, уставился на конверт. Он ничуть не сомневался в серьезности предложения Грейвса, даже если его мотивы были ему еще менее понятны, чем когда бы то ни было. Джонатан Грейвс был, безусловно, самым бесцеремонным человеком из всех, кого Могенс встречал, но только не глупцом. Он не стал бы играть в такие дурацкие игры. И пять тысяч долларов — слишком большая сумма, чтобы потратить их ради глупой шутки. Это было больше, чем он зарабатывал за три месяца в здешнем так называемом университете, и почти столько, сколько он смог скопить за все четыре года своей добровольной ссылки.

Но дело было не в деньгах. Он вообще уделил им внимание лишь постольку, поскольку они подтверждали серьезность предложения Грейвса. Много важнее было то, что означал этот конверт. А именно не что иное, как выход из тупика, в который судьба загнала его много лет назад.