Максим Перепелица - Стаднюк Иван Фотиевич - Страница 29
- Предыдущая
- 29/46
- Следующая
Странный человек. Спрашиваю:
– Так чего ж лучшую не написали?
– Не написалось… – разводит руками. – А чего вы так смотрите на меня?
Смешной вопрос. Вроде не понятно, что я первый раз в жизни композитора вижу. Объясняю ему это.
– И вы за тем ко мне пришли? – удивляется.
– Нет, не только за этим, – отвечаю. – Вам же говорил товарищ Огнев. Мы с ним сейчас Шекспира репетировали. Мне бы слова вот этой песни записать. Хочу на концерте солдатской самодеятельности выступить.
– А вы поете? – оживился композитор.
– Да у нас все в роте поют.
Тут композитор без лишних слов ведет меня к роялю и дает в руки лист бумаги с текстом песни.
– Послушаем, – говорит.
– А товарищ Огнев не того?.. – осторожно спрашиваю я. – Не станет утюгом в потолок стучать? Слышно там все.
– А, ничего, – машет рукой композитор. – Пусть привыкает…
Пришлось мне петь. За компанию и композитор пел. А когда кончил, говорит он мне:
– Не плохо поете, – так и сказал.
Мне неловко стало. Сам композитор похвалил.
– Петь нечего, – жалуюсь ему. – Мало новых песен, особенно солдатских. А солдату без хлеба легче прожить, чем без песни. Напишите, товарищ композитор… А то все «Тачанку» поем. Конечно, хорошая песня. Но ехать в бронетранспортере или на броне танка и, глядя на реактивные самолеты, петь про тачанку в четыре колеса – не очень подходяще.
– Это верно, – соглашается композитор. – В долгу мы перед солдатами.
И пообещал-таки написать музыку для солдатской песни.
Поблагодарил я его и распрощался. Молча спускаюсь на скоростном лифте вниз. Страшновато за магнитофон. С такой высоты сорваться – щепки не соберешь. Но спустился благополучно. Выхожу на улицу и о Марусе опять думаю. Беда прямо. Как останешься сам с собой, так сразу стопудовый камень на сердце ложится. Что ж это получается? Вроде отставку она Максиму дает?
Ноги прямо без спросу сами поворачивают к телефонной будке. Нужно позвонить в академию. Может, Людмила Васильевна, – ассистент мой, уже разведала обстановку. Но не тут-то было. В кабину забрался какой-то гражданин. Лица его из-под шляпы и очков почти не видно. Только усы торчат, как у таракана. Жду терпеливо, пока он кончит разговор…
– Или «да», или «нет»! – доносится требовательный голос из будки. – Я человек принципиальный. Что?.. Вам смешно? Не шутите! В вопросах любви надо быть только принципиальным!
Ишь ты, старый, а тоже от любви страдает. Стучу ему монетой по стеклу:
– Гражданин, уговаривайте скорее!
А он так и ощетинился:
– Вы что, товарищ военный, безобразничаете?! – кричит.
– Больше же трех минут не полагается телефон занимать, – объясняю ему.
– Вы мне не указывайте! – сердито отвечает. А потом в трубку сладеньким голоском: – Нет, это я не вам! Нет, нет, Верочка. Это я одного индивидуума к порядку призываю. Так вот. Как же мне понимать вашу позицию? Да или нет? Позвольте… Позвольте… Вы же знаете, что я люблю вас нежно… И нужно только принципиально.
Я, как конь перед скачками, топчусь на месте и сгораю от нетерпения.
– Товарищ гражданин! – и чуть приоткрываю дверь телефонной будки. – А ну, принципиально закругляйтесь. А то милиционера позову.
А он уже и внимания не обращает, как глухарь во время тока.
– Верочка… Ну, я умоляю вас, Верочка, – стонет. – Вопрос жизни и смерти. Отвечайте, а то я опаздываю. Жена послала за лекарством… Нет, нет, нет! – поперхнулся гражданин. – Не моя жена, не моя! Жена соседа. Я же холостой, Верочка! Алло!.. Алло!..
Видать, Верочка повесила трубку, и шляпа в очках с кислым видом вымелась из будки. Ишь прохвост! Тут люди один раз и на всю жизнь пожениться не могут, а он уже спешит второй раз, если не в третий…
Когда ушел из телефонной будки этот «принципиальный жених», позвонил я в сельскохозяйственную академию швейцару. Отвечает швейцар, что Людмила Васильевна ушла с товарищем Марией Козак в лекционный зал. А если я хочу, то может пригласить к телефону дедушку агронома Олешко – Мусия Платоновича. Он вернулся из планетария и дожидается своих.
– Как? Дед Мусий тоже в Москве? – даже подскочил я. – Так что ж это такое?! Целая бригада из Яблонивки в столицу прибыла, что ли?
Не буду я говорить с дедом Мусием по телефону, а прямо поеду к нему. Он-то уж мне про внука своего – Федьку Олешко – все расскажет!
Начал я уговаривать шофера заехать в академию, чтобы с дедом Мусием встретиться. Согласился. Опять шумная улица Горького. Троллейбусы один за одним спешат. И каждый с двумя удочками на крыше. Ток для мотора удят.
Подъезжаем к знакомому месту – к академии. Захожу в дом и сразу натыкаюсь на деда Мусия. Стоит он рядом со швейцаром, важно поглаживает бороду, смотрит на свои юфтовые сапоги, густо смазанные дегтем, и затягивается папиросой. А швейцар что-то рассказывает деду.
– Здравия желаю, диду Мусию! – обращаюсь по-военному
– И-и-и! Максим!.. – чуть не задохнулся дед Мусий. – Максим Кондратьевич!
– Он самый, – говорю.
– Откуда? Откуда ты, хлопче, взялся?.. – вроде своим глазам не верит дед. – Что ты скажешь! И в самой Москве наших яблоничан полно!
– Выполняю задание здесь одно, диду, – объясняю ему.
Дед Мусий с любопытством осматривает меня, щупает на мне мундир и языком прищелкивает. Вижу, нравится ему моя солдатская форма. Потом хитро щурит глаза и спрашивает:
– А чего ж не интересуешься, как я сюда попал?
– Знаю, – отвечаю ему. – Федя взял вас с собой на Москву поглядеть.
– Верно! – удивляется дед. – Все он знает! Вот что значит военный человек!
Беру я Мусия за рукав и отвожу в сторону.
– Так, значит, жените вашего Федю? – спрашиваю.
– И об этом знаешь?! – еще больше удивился дед. – Ты, Максим, прямо живая разведка. Верно говоришь, повезем мы отсюда Федю женатым человеком. Славной невесткой бог наградил.
Оборвалось у меня все внутри. Холодок в груди пробежал, в ушах колокольчики запели.
– Хватит, диду, – с трудом выговариваю. – У меня вопросов больше нет… Нет у меня вопросов…
– А чего ты такой невеселый? – всполошился Мусий. – Вроде гроши потерял…
– Да… потерял… – отвечаю.
– Много?!
– Не пытайте меня, диду!.. Ничего не спрашивайте… – и беру себя в руки. – Вы не видели здесь моего ассистента – дивчину, такую чернявую?
– Это та, наверно, которая расспрашивала меня про Федю да про Марусю? В зал ее пропустили, на лекцию, – отвечает Мусий.
– Тогда я поехал, – говорю. – Не могу времени терять. Да, скажите этой самой дивчине, ассистенту моему, пусть она тоже больше времени здесь зря не тратит. Все ясно.
Но тут как привязался ко мне дед Мусий: куда и зачем я спешу. А когда узнал – еще больше прилип, как репей: возьми с собой, и точка. Хочу, говорит, на живого артиста московского поглядеть, и еще очень заинтересовала его та машина, которая голос записывает.
Ну пришлось взять. Мне теперь все равно. Выполню задание и вернусь в часть. Нет больше для меня Маруси. И писем ее больше нет. Но не хочется верить… Не могу верить! Не может того быть, чтоб разлюбила меня Маруся! Пока сама не скажет, никому не поверю…
Приехали мы с дедом Мусием к заслуженной артистке республики Вере Васильковой. Встречает нас ее соседка и показывает, в какую дверь надо идти.
Стучимся и заходим. Небольшая комната. Вижу, сидит на шкафу какой-то парняга в полосатых штанах и таком же полосатом пиджаке и цепляет на крючок в потолке новенький абажур.
– Здравствуйте! – хором здороваемся.
А парняга этот даже головы к нам не поворачивает – делом занят. Но все же отвечает:
– Здравствуйте! И можете идти обратно.
– Это почему же? – насторожился я.
– Электромонтер больше не требуется.
Вздохнул я с облегчением и поясняю:
– Да не-е… Вы, товарищ, нас не за тех принимаете.
– Ой, извините! – поворачивается к нам парняга. – Я думала – из домоуправления пришли, три дня назад просила их монтера прислать. И вот сама…
- Предыдущая
- 29/46
- Следующая
