Понятие сознания - Райл Гилберт - Страница 26

Итак, в одном смысле слова «эмоция» чувства — это эмоции. Но существует и существенно иной смысл слова «эмоция», посредством которого теоретики классифицируют в качестве эмоций мотивы, каковыми объясняется человеческое поведение высшего уровня. Когда человек описывается как тщеславный. Деликатный, скупой, патриотичный или ленивый, то объяснение дается по вопросу, почему он поступает, мечтает и мыслит именно так, как он это делает, и в соответствии со стандартной терминологией тщеславие, доброта, скупость, патриотизм и лень расцениваются как виды эмоции; о них также говорят как о чувствах.

Однако все это — полнейшая словесная путаница, сопровождающаяся ещё и логической путаницей. Начать с того, что когда некто описывается в качестве тщеславного или праздного человека, то слова «тщеславный» и «праздный» обозначают более-менее постоянные черты его характера. В таком случае о нем можно было бы сказать, что он был тщеславным с детства или праздным в течение всего трудового дня. Его тщеславие и праздность являются диспозициональными свойствами, которые раскрываются в таких выражениях, как: «Всякий раз, когда возникают ситуации определенного рода, он всегда, или, как правило, пытается привлечь к себе внимание» или «Всякий раз, когда он стоит перед выбором делать или не делать трудную работу, он всячески увиливает от нее». Предложения, начинающиеся со словосочетания «Всякий раз, когда…», не являются сообщениями о единичных событиях. Описывающие мотивы слова, употребляемые подобным образом, обозначают тенденции или предрасположенности определенного типа и, следовательно, не могут означать того факта, что человек охвачен чувствами. Они суть эллиптические выражения общих гипотетических утверждений особого рода, и их нельзя истолковывать в качестве выражений для непосредственного описания эпизодов.

Тем не менее можно возразить, что кроме такого диспозиционального использования слов, описывающих мотивы, должно еще существовать и соответствующее их активное использование. Ведь человек, чтобы быть пунктуальным в диспозициональном значении этого прилагательного, должен проявлять пунктуальность в каждом отдельном случае, а смысл, в котором говорится, что он был пунктуален при конкретной встрече, — это не диспозициональный, а активный смысл слова «пунктуальный». Фраза «Он склонен приходить на встречи вовремя» выражает общее гипотетическое утверждение, истинность которого требует соответствующих истинных категорических утверждений типа «на сегодняшнюю встречу он пришел вовремя». Таким образом, мы утверждаем, что для того, чтобы человека назвать тщеславным или ленивым, должны быть конкретные случаи проявления тщеславия и праздности, имевшие место в конкретные моменты времени, и именно они будут актуальными эмоциями или чувствами.

Этот аргумент, конечно, что-то доказывает, но он не доказывает желаемого. Хотя и верно, что описывать человека в качестве тщеславного — значит говорить, что он подчиняется специфической склонности, но неверно, будто конкретные проявления этой склонности состоят в выказывании им отдельных специфических волнений или приступов чувств. Напротив, прослышав, что некий человек тщеславен, мы в первую очередь ожидаем от него определенного образа поведения, а именно того, что он будет много говорить о себе, увиваться вокруг знаменитостей, отвергать критику в свой адрес, играть на публику и избегать разговоров о чужих достоинствах. Мы также ожидаем, что он будет убаюкивать себя розовыми грезами о собственных успехах, избегать упоминаний о своих прошлых неудачах и строить радужные планы о своей карьере. Быть тщеславным — значит иметь склонность к этим и бесчисленному множеству аналогичных действий. Конечно, мы также предполагаем, что тщеславный человек в определенных ситуациях испытывает угрызения совести и смятение; мы предполагаем, что у него резко падает настроение, когда какая-нибудь знаменитость забывает его имя, или что его окрыляет и наполняет радостью сердце известие о неудачах его соперников. Но чувства задетого самолюбия и сердечной радости напрямую указывают на тщеславие не в большей степени, чем публичное хвастовство или приватные мечты. На самом деле они в гораздо меньшей степени служат таковыми прямыми указателями — по причинам, которые вскоре будут разъяснены.

Некоторые теоретики возразят: говорить об акте хвастовства как об одном из непосредственных проявлений тщеславия значит упускать самою суть дела в данной ситуации. Когда мы объясняем, почему человек хвастается, говоря, что это происходит по причине его тщеславия, мы забываем, что диспозиция не является событием, а значит, не может быть причиной. Причина его хвастовства должна быть событием, предшествующим началу его хвастовства. Последнее должен вызывать некий актуальный «импульс», а именно импульс тщеславия. Так что непосредственные или прямые актуализации тщеславия — это особые импульсы тщеславия, а таковыми являются чувства. Тщеславный человек — это человек, который склонен к проявлению особых чувств тщеславия; именно они вызывают или побуждают его хвастаться или, возможно, захотеть хвастаться и делать все прочее, что мы называем совершаемым из тщеславия.

Необходимо заметить, что приведенное рассуждение принимает как самоочевидное то, что объяснить некий поступок как совершенный по определенному мотиву (в данном случае — из тщеславия) означает дать причинное объяснение. То есть предполагается, что сознание, в данном случае сознание хвастуна, является полем действия особых причин: вот почему чувство тщеславия было призвано стать внутренней причиной публичного хвастовства. Вскоре я покажу, что объяснение какого-либо поступка на основе определенного мотива аналогично не высказыванию о том, что стакан разбился, потому что ударился о камень, но утверждению совершенно другого типа, а именно что стакан разбился, когда в него попал камень, потому что был хрупким. Точно так же как нет иных моментальных актуализаций хрупкости, кроме, скажем, разлета на куски после удара, так нет и никакой необходимости постулировать иные временные актуализации хронического тщеславия, кроме хвастовства, грез о триумфальных победах и уклонения от разговоров о чужих достоинствах.

Но перед тем как развернуть эту аргументацию, я хочу показать, насколько внутренне неправдоподобной является та точка зрения, что всякий раз, когда тщеславный человек хвастается, он испытывает особый трепет или приступ тщеславия. Говоря чисто догматически, тщеславный человек никогда не чувствует своего тщеславия. Конечно, когда он обманывается а своих надеждах, он чувствует острую обиду, а когда на него неожиданно сваливается удача, он чувствует прилив радости. Но не существует никакого особого трепета или зуда, которые мы называем «чувством тщеславия». В самом деле, если бы существовало особое и узнаваемое чувство такого рода и тщеславный человек постоянно бы его испытывал, то он бы первым, а не последним узнал, насколько он тщеславен.

Возьмем еще один пример. Человек интересуется символической логикой. Он регулярно читает книги и статьи по этому предмету, обсуждает их, разрабатывает затронутые в них проблемы и пренебрегает лекциями по другим предметам. Поэтому в соответствии с оспариваемой здесь точкой зрения он должен постоянно испытывать импульсы особого рода, а именно чувства интереса к символической логике, и если его интерес очень силен, то эти чувства должны быть очень острыми и частыми. Поэтому он должен быть в состоянии рассказать нам, являются ли эти чувства внезапными, словно приступы острой боли, или постоянными, словно тупая ноющая боль; следуют ли они одно за другим в пределах минуты или только несколько раз в час, и чувствует ли он их у себя в пояснице или же во лбу. Но очевидно, что единственным ответом на подобные вопросы был бы тот, что он не испытывает никакого особого трепета или приступов тогда, когда занимается этим своим хобби. Он может рассказать о чувстве досады, когда мешают его занятиям, и о чувстве облегчения, когда его оставляют в покое; но не существуют никаких особенных чувств интереса к символической логике, о которых он мог бы поведать. Когда ему ничто не мешает заниматься своим хобби, никакие чувства его вообще не беспокоят.