Записки домового (Сборник) - Сенковский Осип Иванович - Страница 74

Визирь доносил, что известие о скором бракосочетании падишаха с королевною неверных принимается довольно хорошо в народе, который вообще опечален несчастием Хосрев-Мирзы. Халеф пожелал сам удостовериться в расположении чувств народных. Усердно стараясь повсюду искоренять злоупотребления, он, по примеру знаменитейших восточных государей переодетый купцом, ремесленником, поселянином, муллою или писцом, часто вмешивался в разговоры своих подданных на базарах, в банях, кофейнях и других публичных местах, прислушивался, узнавал многое, помогал несчастным, исправлял несправедливости. Списки еще не совсем были окончены, как однажды поутру, нарядясь в купеческое платье, нарочно для него сшитое накануне, он вышел из сераля тайною дверью и отправился в город. Побывав на нескольких базарах и посидев в двух или трех кофейнях, зашел он в одну из самых модных бань, где всегда рассказывались любопытные анекдоты и отдыхающие после паров посетители любили пускаться в политику. В уборной, где они раздевались и одевались, висело и лежало множество платьев, и какой-то человек с загорелым лицом, длинною рыжею бородою, широким ртом, огромным носом и серо-зелеными глазами навыкате скидал с себя последние статьи своей неизящной одежды. Халеф не обращал на него внимания. Он проворно разделся, свернул свое платье и, положив его отдельно от других в углу, вошел в баню. Незнакомец вошел вслед за ним, но они тотчас потеряли друг друга из виду в толпе.

Шах недолго парился в бане, но человек, вошедший с ним вместе, кажется, еще менее был расположен впивать в себя блаженство высокой температуры. Он только окатил себя водою и вышел в сушильню. Служители хотели начать длинную операцию пеленания, прохлаждения и обсушивания его тела, но он сказал, что с ним сделалось дурно в бане, что он вовсе не парился и желает поскорее выйти на свежий воздух. Служители отворотились. Он пошел в уборную, и прямо к углу, в котором Халеф поместил свое платье; преспокойно облекся в его рубашку и шаровары, надел его кабу и черную баранью шапку, опоясался его шалью, накинул на себя его новую ферязь и, вынув какой-то кожаный мешочек из своего старого платья, исчез на улице.

Спустя полчаса Халеф тоже вошел в сушильню. Это была обширная комната с прекрасным куполом. На веревках, протянутых в разных направлениях, сушилось банное белье. Вокруг стен высокие эстрады, устланные коврами, заняты были разбухшими в пару рабами Аллаха. Служители, повязав им голову белым платком; и обсушив тело, завертывали их в простыни, и в этом наряде честное собрание, уложенное в подобающем порядке на возвышениях и совершенно недвижное в своем сладостном покое, походило на ряды мертвецов в саванах в подземельях старинных западных церквей; никто не шевелился; никто не произносил ни одного слова; только все важно пыхтели и наслаждались, что показывает, какие изящные нравы господствовали тогда в Шемахе и в каком хорошем обществе лежал ее падишах, закутанный и завязанный в простыни!

Люди высшего тона, накинув на себя род белого бумажного пеньюара, из этой залы переходили в другую, более великолепную, убранную тюфяками и подушками под шелком и, разлегшись на них, пили шербет, кофе и предавались удовольствиям беседы. Халеф из сушильни отправился туда. Заняв одно из лучших мест, он учтиво приветствовал своих соседей, велел подать шербету и вареньев и сделал несколько замечаний о погоде. Все были того мнения, что она прекрасна и продолжится в том же виде до глубокой осени, что, конечно, должно приписать особенному и испытанному благополучию падишаха: он, как слышно, вступает в брак с дочерью падишаха всего Франкистана и готовит для народа большие увеселения. Только что завязался этот интересный разговор, как вдруг сильный подземный удар поколебал всю залу. Свод купола лопнул, на собеседников посыпался песок; зала и смежные комнаты, в которых произошло то же самое несчастие, наполнились густыми облаками пыли. Два быстрых последующих удара еще опаснее потрясли здание: в разных частях его послышался грохот падающих камней и сосудов. «Землетрясение! землетрясение!» — раздались голоса отовсюду. В самом деле, это было достопамятное землетрясение, превратившее значительную часть Старой Шемахи в развалины, которые видны и доныне. Нежившиеся в простынях соскочили с эстрад; те, которые были в бане, выбежали оттуда в страшном испуге и все вместе бросились в уборную одеваться и уходить под открытое небо. Каждый торопливо хватал свои вещи, накидывал их на себя как ни попало и выбегал на улицу. Долго в этой суматохе Халеф отыскивал свое новое платье: его нигде не было! Полагая, что кто-нибудь похитил его по ошибке, со страху, он, скрепя сердце, оделся в старую, изношенную одежду, которую благосклонно оставили ему в углу, и последний вышел из бань. Эта одежда порождала в нем отвращение: но где отыскать похитителя!.. Да, собственно, и не стоило труда! Это инкогнито было еще лучше прежнего.

Похититель между тем, оставив бани, скорым шагом отправился в другую часть города, чтобы не встретиться с хозяином своего нового наряда. Не должно думать, чтобы это был вор. Он, как мы увидим впоследствии, также имел нужду в инкогнито и поменялся костюмом просто для личной своей безопасности. Это был, напротив, один из знаменитейших людей шестнадцатого столетия, человек, пользовавшийся дружбою многих государей и известный своими познаниями, опытами, удивительными открытиями, которых тайна, к сожалению, погибла с ним вместе, прославив его у современников колдуном и чернокнижником. Обстоятельства заставили его прибегнуть к поступку, которым бы он гнушался при всяком другом случае: но дело шло об его жизни; он спасался от преследователей и должен был поскорее укрыться под чужим платьем.

Пробежав несколько базаров и улиц, Сычан-Бег — это имя носил он в Шемахе — увидел небольшую цирюльню и зашел в нее, чтобы побрить себе голову и довершить свое преобразование.

Бородобрей, Фузул-Ага, болтун, известный в целом околотке, занят был бритьем одной из важнейших голов своего квартала и, не прерывая работы, сказал новому посетителю:

— Свет глаз моих!.. добро пожаловать!.. посидите немножко, отдохните!.. Я сейчас кончу и примусь за вашу благородную голову… Странные дела происходят на божьем свете! — продолжал он, утирая голову пациента мокрым полотенцем. — Но хоть мы сегодня и испытали большое несчастие, хоть град, говорят, побил за городом все посевы и сады, однако ж вы пришли сюда в самый благополучный час для бритья… Ваш раб немножко знает толк в звездах и сегодня утром смотрел на небо с астролябией: вся эта неделя будет чрезвычайно благоприятна для истребления волос на человеческих головах, и бритье их в эту минуту удивительно здорово для тела. Слава Аллаху, мы тоже смекаем тонкости вещей!.. Да умножится сила нашего падишаха, в его государстве таки водятся астрологи. Что и говорить, Шемаха — благословенное место! В Ширване всегда процветали науки…

Теперь эта голова была отделана по всем правилам искусства. Фузул-Ага учтиво простился со своим знакомцем и на его стул посадил посетителя в новом платье. Ловко сняв с него шапку и бросив ее на прилавок, лишь только незнакомая голова предстала перед глаза ученого бородобрея, он пришел в восторг.

— Машаллах! — вскричал он. — Машаллах, какую удивительную голову привела к нам судьба сегодня!.. Мудреца узнаешь, прежде чем он заговорит: осла узнаешь, прежде чем он заревет. Умные люди тотчас узнают друг друга: дураки, напротив, полагают, будто все люди так же глупы, как они сами…

Фузул-Ага начал проворно натирать куском мокрого мыла эту удивительную голову, которая, как ему казалось, уже две недели была не брита. Работая над нею, он все болтал, восклицал, отпускал комплименты, которые Сычан-Бег слушал в глубоком безмолвии. У прилавка, куда он бросил его баранью шапку, давно уже стоял один молодой мастеровой, ожидая, пока хозяин отбреет господ поважнее его и благоволит приступить к нему. Этот мастеровой, по странному случаю, был работник тайного Халефова портного, который изготовлял костюмы для всех его прогулок инкогнито. Шапка, лежащая на прилавке, привлекла к себе внимание парня: точно такую же шил он вчера по приказанию своего мастера!.. Он взял шапку в руки, с любопытством, даже с некоторым страхом, осмотрел ее подкладку и маковку, потом взглянул на Сычан-Бега, потом опять на шапку, еще раз, и еще пристальнее осмотрел кусок шалевой материи, пришитый на маковке, и с благоговением обратно положил на прилавок. Явное беспокойство овладело любопытным работником: он то брал, то назад клал шапку, всматривался в ее швы и в платье незнакомца, здесь узнавал все свои стежки, там материи, над которыми работали его товарищи, и все удивлялся. Продолжая обзор своего произведения, на дне его, в тайном кармане, скрытом в подкладке, он нащупал что-то твердое и вынул: это были две маленькие печати, на которых он увидел царские вензели и без труда разобрал надпись: Раб Божий, Халеф-Мирза-Падишах. Испугавшись своей дерзости, он поскорее засунул печати обратно в тот же карман, положил шапку на место и, дрожа от страху, отошел в угол. Он не знал своего государя в лицо, но знал очень хорошо, что ширван-шах часто гуляет по городу переодетый, и после этих печатей нельзя было сомневаться в личном его присутствии в лавке.