Странный Джон (ЛП) - Стэплдон Олаф - Страница 35

• Предыдущая
• 35/56
• Следующая

Когда инженерные проблемы были разрешены, Джон смог обратить внимание на свои телепатические изыскания. Так как он по-прежнему выглядел слишком молодо, чтобы самостоятельно скитаться по Континенту, он убедил меня «взять» его с собой в Париж. Когда мы уже приближались к цели, он начал проявлять признаки нетерпения. И в этом не было ничего удивительного. В Париже Джон надеялся найти кого-то, кто был бы способен понять его как никто иной до этого. Но к тому времени, как мы устроились в небольшой гостинице на улице Бертоле (неподалеку от проспекта Клод-Бернар), он выглядел почти отчаявшимся. Когда я стал расспрашивать о причине такого изменения, он неловко рассмеялся. «Я испытываю новое для себя ощущение. Я робею! Она, кажется, не очень-то рада моему прибытию и не желает помочь мне ее отыскать. Я знаю, что она живет где-то в Латинском квартале[51]. Она часто проходит по этой улице. Я знаю, она чувствует, что кто-то ее ищет, и все же не желает мне помочь. К тому же она явно очень стара и мудра. Она помнит Франко-прусскую войну[52]! Я пытался увидеть то, что видит она, когда смотрит в зеркало, но не смог застать нужный момент».

В следующий момент он дернулся и сказал без какого-либо перехода: «Сейчас, разговаривая с тобой, я — настоящее мое существо — был на связи с ней. Она находится в каком-то кафе и пробудет там некоторое время. Нам надо ее отыскать».

У него было смутное ощущение, что нужное кафе находилось где-то неподалеку от Одеона[53], куда мы и направились. После недолгого колебания, Джон выбрал одно заведение, и мы вошли. Едва оказавшись внутри, он возбужденно прошептал: «Да, все верно. Именно это помещение она видит прямо сейчас». Пару мгновений он стоял неподвижно — маленький странный иноземец в толпе официантов и посетителей. Потом направился к пустому столику в дальнем конце зала.

«Вот она», — сказал Джон с удивлением и почти благоговением в голосе. Проследив за направлением его взгляда, я увидел двух женщин за ближайшим столиком. Одна сидела к нам спиной, но я решил, что ей было не больше тридцати лет, потому что у нее была стройная фигура, а видимая мне часть щеки казалась почти по-детски припухлой. Вторая женщина была фантастический старой. Ее лицо казалось рельефной картой — сплошные кряжи и ущелья. Я разглядывал ее, чувствуя разочарование: на вид она была скучной брюзгливой старухой, которая рассматривала Джона с оскорбительной откровенностью.

Но тут первая женщина обернулась и оглядела комнату. Эти громадные глаза невозможно было ни с чем спутать. Они были такими же, как у Джона, но почти скрывались под густыми ресницами. На секунду ее взгляд остановился на мне, затем сместился на Джона. Полуопущенные ресницы поднялись, открывая глаза похожие не пещеры, еще более бездонные, чем глаза Джона. Все ее лицо светилось умом и весельем. Поднявшись, она подошла к Джону, тоже вставшему со своего места. Молча они стояли рассматривая друг друга, затем женщина сказала: «Alors c’est toi qui me cherches toujours![54]»

Я представлял ее себе совершенно иначе. Несмотря на глаза, в целом она могла сойти за обычную, хоть и несколько экстравагантную представительницу нашего вида. Голова не касалась непропорциональной по сравнению с остальным ее телом, так как женщина была высокой, а темные волосы, едва видневшиеся из-под небольшой плотно сидевшей шляпки, не придавали ей дополнительного объема. Ее крупные губы были умело замаскированы с помощью косметики.

Но даже условно походя на обычного человека, он все равно была странной по меркам Homo Sapiens. Будь я писателем, а не простым журналистом, я сумел бы, наверное, передать тот жутковатый эффект, который произвел на меня ее отстраненный и как будто сонный взгляд. Но я могу только перечислить очевидное — любопытное сочетание детских, почти младенческих черт со зрелыми. Выступающие брови, короткий приплюснутый нос, широко расставленные громадные глаза, удивительно широкое лицо, глубокие линии от носа к уголкам губ — все эти черты более подходили новорожденному ребенку. Но четко очерченные губы и полупрозрачные нежные веки придавали лицу мудрое и проницательное выражение, наводившее на мысли о божестве, живущем вне времени. Хотя я благодаря Джону и был подготовлен к странностям, в ее лице я за привычной необычностью видел своеобразие. Передо мной, пусть и отталкивающе странный, был символ женственности, в котором универсальная красота сочеталась со своеобразием сверхнормальных существ. И, посмотрев на самую привлекательную девушку в помещении, я с удивлением обнаружил, что по сравнению с незнакомкой нормальная красота казалась отталкивающей. Испытывая легкое головокружение, я вновь обратил взгляд на восхитительно гротескное создание.

В то время, пока я разглядывал незнакомку, они с Джоном изучали друг друга в полном молчании. Наконец, Новая Женщина (как я стал называть ее про себя) пригласила нас присоединиться к ней за ее столиком. Она назвалась Жаклин Кастанет. Пожилая женщина, представившаяся как мадам Лемэтр, разглядывала нас с враждебностью, но была вынуждена смириться с нашим присутствием. Она была самым обычным человеческим существом, но я был поражен, насколько она походила на Жаклин некоторыми чертами, а иногда — выражением лица и интонациями голоса. Я предположил, что женщины были матерью и дочкой. Позднее же обнаружилось, что я был в чем-то прав и в то же время глубоко заблуждался.

После нескольких пустых замечаний, Жаклин внезапно заговорила на совершенно незнакомом мне языке. Мгновение Джон смотрел на нее с удивлением, потом рассмеялся и ответил, видимо, на том же наречии. Примерно полчаса они разговаривали между собой, пока я с трудом поддерживал беседу с мадам Лемэтр на очень плохом французском.

В конце концов, пожилая дама напомнила Жаклин, что их ожидали где-то еще. После того, как они ушли, Джон какое-то время сидел неподвижно. Я спросил, на каком языке они говорили. «На английском, — ответил он. — Ей хотелось многое мне рассказать о себе, но она не хотела, чтобы старуха это слышала, поэтому она стала говорить на перевернутом английском. Я никогда раньше не пробовал так делать, но для нас это оказалось довольно просто». Он сделал небольшое ударение на слове «нас». Джон, вероятно, понял, что я чувствовал себя «выброшенным за борт», так как тут же добавил: «Наверное, мне стоит вкратце все тебе пересказать. Старуха — ее дочь, хотя не знает об этом. Восемьдесят три года назад Жаклин была замужем за человеком по фамилии Казэ, но бросила его до того, как их дочери исполнилось четыре года. Несколько дней назад она повстречала эту старую развалину, узнала в ней свою маленькую дочурку и решила с ней сдружиться. Мадам Лемэтр показала ей фотографию: «моя мама, которая умерла, когда я была совсем маленькой — как удивительно она похожа на вас, моя дорогая! Наверное, вы приходитесь мне какой-нибудь внучатой племянницей». Жаклин родилась в 1765 году».

Мне придется изложить здесь историю Жаклин лишь коротко. Хотя она сама по себе достойна пухлого тома, моей главной заботой остается Джон.

Ее родители, крестьяне из унылой местности между Шалоном-на-Марне и Аргонским лесом, называвшейся «вшивой Шампанью[55]», были людьми экономными до скаредности. Жаклин, обладавшая помимо сверхнормального интеллекта и восприимчивости неудержимой жаждой жизни, выросла в крайне стесненных условиях. Отсюда, наверное, и произошло ее стремление к наслаждениям и власти, которое играло большую роль в ранние годы ее жизни. Как и Джону, ей потребовалось невероятно много времени, чтобы повзрослеть. Для ее родителей это было источником недовольства, так как им не терпелось пристроить ее к работе по дому и в поле. А то, что к возрасту, когда другие девушки были готовы выйти замуж, Жаклин оставалась безгрудым ребенком, вызывало у них настоящее негодование. Жизнь, которую ей приходилось вести, была, возможно, полезна для физического здоровья, но разрушительная для духа. Она довольно рано обнаружила, что обладает способностями и чувствами, совершенно недоступными окружавшим ее смертным, и поняла, что ей следовало посвятить себя развитию этих способностей. Но однообразное и ограниченное существование не позволяло подавить низменные порывы ее души, все возраставшую жажду богатства и власти. То, что она жила среди слабоумных существ было для Жаклин очевидно хотя бы из наблюдений за дочерями других крестьян. Хотя те и быстро развились и вскоре совершенно затмили Жаклин в плане физической привлекательности, они по глупости своей не догадывались использовать эту способность для получения новых возможностей.

• Предыдущая
• 35/56
• Следующая