Странный Джон (ЛП) - Стэплдон Олаф - Страница 11

• Предыдущая
• 11/56
• Следующая

Несколько месяцев все шло гладко. Я побывал в десятках домов и получил несколько сотен фунтов от скупщика. Но, конечно же, вся округа начала беспокоиться из-за волны краж. Поэтому мне пришлось расширить свою деятельность и на другие районы, чтобы рассеять внимание полиции. Было очевидно, что если я буду продолжать в том же духе, рано или поздно меня поймают. Но игра меня затягивала. Она давала мне ощущение независимости и власти. Особенно независимости — от нашего безумного мира в первую очередь.

Я дал себе слово, что предприму три последних вылазки. Первой из них — и единственной, которая на самом деле имела место — была кража в доме Магната. Я тщательно изучил округу и все полицейские патрули. В ночь кражи все шло по плану до тех пор, пока я, набив карманы жемчугами и бриллиантами миссис Магнат (при полном параде она, должно быть, выглядела как сама королева Елизавета[16]), не стал пробираться назад по декоративной балке на фасаде. Внезапно снизу меня осветил свет фонарика, и раздался негромкий голос: «На этот раз ты попался, приятель». Я не произнес ни звука, так как узнал голос, и не хотел, чтобы он узнал мой. Констебль Смитсон, мой хороший знакомый, который невольно столь многому меня научил.

Повиснув без движения на одних кончиках пальцев, я отчаянно размышлял и старался не отворачивать лицо от стены. Но попытка была напрасной, так как он сказал: «Соберись, Джон, и спускайся, а то еще свалишься оттуда и сломаешь ногу. Ты — настоящий игрок, но на этот раз тебя обыграли».

Я висел неподвижно от силы три секунды, но этого времени мне хватило, чтобы представить себя и весь мой мир отчетливо как никогда. Та мысль, которую я так долго пытался нащупать, внезапно предстала передо мной совершенно ясно и определенно. Я и прежде не раз думал о себе как о представителе иного, биологического вида, чем Homo Sapiens — к которому принадлежала эта верная ищейка, державная фонарик. Но только теперь я впервые осознал, что в этом отличие было нечто, что я теперь могу определить как глубочайшая духовная пропасть. Что смысл моей жизни и мое отношение к ней должно отличаться от всего, что было в пределах понимания обычных человеческих созданий. Что сейчас я стоял как бы на пороге мира, находившегося вне понимания шестнадцати тысяч миллионов примитивных животных, властвовавших на планете. Открытые заставило меня почувствовать почти парализующий страх — едва ли не впервые в моей жизни. Я ясно увидел, что моя игра с кражами не стоила свеч, что я вел себя во многом как одно из низших созданий, рискуя своим будущим — и чем-то еще, гораздо более важным! — ради глупого поиска личного самовыражения. А если этот добродушный пес схватит меня, я рискую так же независимостью. Я окажусь в руках закона, который заклеймит меня и выставит на всеобщее обозрение. Это было недопустимо. Все мои детские выходки были лишь первыми неверными шагами, подготовкой к делу всей моей жизни, картина которой теперь более или менее ясно стояла перед моими глазами. Моей задачей, как существа, единственного в своем роде, было «развитие духа» на этой планете. Именно эти слова вспыхнули в моем сознании. Тогда я имел лишь смутное представление о том, что такое «дух» и какого должно быть его «развитие». Но вполне ясно понимал, что для выполнения этой миссии мне придется либо стать во главе уже существующего вида и привести его к новому, совершенному состоянию, либо, если это окажется невыполнимым, создать собственное более перспективное человечество.

Эти мысли промелькнули в моей голове за те несколько секунд, что я висел, держась кончиками пальцев, освещенный фонариком несчастного Смитсона. Если ты когда-нибудь напишешь эту биографию, ты поймешь, что практически невозможно убедить читателя в том, что я в девятилетнем возрасте мог оказаться в подобных обстоятельствах. Конечно же, ты не будешь способен описать меня и таким, каков я сейчас, так как это потребовало бы опыта, находящегося вне пределов твоего понимания.

Итак, еще пару секунд я отчаянно пытался придумать какой-то выход из создавшегося положения, который не включал бы в себя убийство верного своей природе создания. Мои пальцы начинали ослабевать. Из последних сил я дотянулся до сточной трубы и начал спускаться. На полпути я остановился и спросил: «Как чувствует себя миссис Смитсон?» «Плохо, — отрезал он. — Не зевай, я хочу побыстрее оказаться дома». Это только ухудшило мое положение. Как я мог так поступить? Но я был обязан, другого выхода не было. Я уже думал даже о том, чтобы убить себя и таким образом покончить со всей этой неразберихой. Но это было бы настоящим предательством всего, ради чего я должен был жить. Я подумал о том, чтобы сдаться Смитсону и предстать перед законом — но это было бы таким же предательством моих целей. Другого выхода, кроме убийства, не было. Мое ребячество завело меня в ловушку. И все равно это мне не нравилось. Тогда я еще не дорос до того, чтобы принимать любую необходимость без сожалений и чувствовал новый, куда более отчаянный приступ отвращения — того же чувства, что охватило меня годами ранее, когда мне пришлось убить мышь. Помнишь, ту, которую я приручил — но служанка терпеть не могла, когда та бегала по дому.

Так что Смитсон должен был умереть. Он стоял в футе от трубы. Я притворился, что падаю, и прыгнул на него, оттолкнувшись ногами от стены для придания себе дополнительного усилия. Мы оба рухнули на землю. Левой рукой я перехватил фонарик, а правой выхватил мой маленький перочинный нож. Человеческая анатомия не была для меня тайной, и я, навалившись на него всем своим весом, воткнул нож прямо констеблю в сердце. Одним судорожным движением Смитсон отшвырнул меня прочь и замер неподвижно.

Наша потасовка была достаточно шумной, и я услышал, как где-то в доме над нами скрипнула кровать. Мгновение я смотрел в распахнутые глаза Смитсона, на его разинутый рот. Потом выдернул нож — из раны полилась кровь».

Рассказ Джона об этом происшествии ярко продемонстрировал, как мало я знал о его характере в то время.

«Ты, наверное, чувствовал себя ужасно, когда возвращался домой», — заметил я.

«Честно говоря, — ответил он, — нет. Неприятные чувства отступили, когда я принял решение. И я не пошел прямо домой. Сначала я направился к дому Смитсона, планируя убить его жену. Я знал, что она больна раком и очень страдает, а смерть мужа принесет ей только больше боли. Поэтому я решил рискнуть, чтобы избавить ее от мучений. Но когда я подошел до нужного дома, то обнаружил, что в нем светятся окна и туда-сюда ходят люди. У миссис Смитсон, видимо, выдалась тяжелая ночь, так что мне пришлось оставить горемыку в покое. Впрочем, даже это не расстроило меня. Ты можешь подумать, что меня спасала детская невосприимчивость. Возможно, в какой-то мере, это было так, хотя я вполне ясно был способен представить, как страдала бы Пакс, если бы потеряла мужа. На самом же деле меня защищало что-то вроде фатализма. Чему быть, тому не миновать. Я не чувствовал угрызений совести из-за прошлых своих глупостей. Тот «я», который совершал их, был неспособен осознать, насколько глуп он был. Внезапно пробудившийся новый «я» отлично это видел, и собирался искупить свою вину, насколько это было возможно. Но я не чувствовал сожаления или стыда».

На это признание я мог ответить только: «Странный Джон!»

Потом я спросил у него, не мучал ли его страх быть обнаруженным. «Нет, — сказал он. — Я сделал все, что мог. Если бы меня поймали, значит, так тому и быть. Но я выполнял кражи так осторожно, как только возможно: надевал резиновые перчатки и с помощью небольшого приспособления моего собственного изобретения оставлял несколько поддельных отпечатков пальцев. Самым серьезным риском был мой скупщик, и я продал ему добычу за несколько месяцев небольшими порциями».

Хотя я в то время и не подозревал, что Джон совершил убийство, я заметил, что он изменился. Он стал менее общительным, в какой-то степени отдалился от своих друзей, — как среди детей, так и среди взрослых, — и вместе с тем стал очень заботливым и даже нежным. Я говорю «в какой-то степени» отдалился, так как, хотя он был менее настроен рассказывать о себе и все чаще стремился к одиночеству, временами он становился необычайно общительным. Он умел, когда желал, быть сочувствующим собеседником, и ему вы готовы поведать все свои тайные надежды и страхи, в которых едва ли могли признаться самим себе. Так, например, однажды я обнаружил, исключительно благодаря влиянию Джона, что нахожусь уже под достаточно сильным влиянием некой молодой особы, походившей на Пакс, и, более того, что до этого момента не желал в этом себе признаваться исключительно из-за странной преданности по отношению к Джону. Истинная сила моей привязанности к нему была даже более поразительна, чем чувства к девушке. Я всегда искренне интересовался судьбой Джона, но не представлял, насколько глубоко в мою душу проникли и сколь прочно ее оплели узы, которыми этот странный ребенок привязал меня к себе.

• Предыдущая
• 11/56
• Следующая