Урок - Богат Евгений Михайлович - Страница 49

События ноябрьского вечера играют исключительно важную роль в понимании душевного склада и судеб молодых людей, о которых я повествую. Именно они выводят эту историю из разряда обычных, «банальных» уголовных историй и делают ее достойной сосредоточенного рассмотрения психологов, педагогов, социологов, врачей. Я и обратился к ним потом за советом и познакомлю читателей с рядом — несомненно дискуссионных — точек зрения на так называемую спонтанную жестокость.

Казалось бы, этих событий ничто не обещало, потому-то и жестокость спонтанная. Что было раньше? «Рядовое», «заурядное», бесконечное сидение в кафе, наркотическое увлечение поп-музыкой, «обыкновенные» кражи и «обыкновенные» хулиганские действия… И вот взрыв!

События ноябрьского вечера заняли особое место и в обвинительном заключении, и в судебном разбирательстве, и был у меня соблазн именно с их описания этот очерк и начать — для большего эффекта. Но я понял, что неизбежен взрыв, чисто эмоциональный, и со стороны читателя и после этого спонтанного, ослепляющего гнева трудно ему будет соразмышлять со мной, исследуя совместно непростую историю. Поэтому лучше показать героинь уже после суда, после первых тяжких — может быть, самых тяжких — месяцев жизни в колонии и лишь потом, когда будут очерчены, хотя бы и бегло, их ощутившие что-то новое, живые, ищущие выхода души, рассказать это…

Днем они сидели в кафе, потом зашли к одному юноше по имени Альбертик, у него были отличные записи поп-музыки, послушали, подвигались в такт, вышли. Вечер был темный, ненастный, с моря тянуло сырым холодом. Пошатались немного по малолюдным улицам, повстречали нескольких человек из родственных компаний, вышли к собору…

Собор, завершенный в XVI веке, господствовал в старой части города, делал очерк его четко-торжественным и даже в эти ненастные осенние вечера сообщал ему размыто-величавое очарование. На ступенях собора весной и летом любили бесцельно сидеть часами Виктория, Наташа, Милочка, «мальчики» и «девочки» из родственных компаний, но сейчас, в ненастье, они быстро нырнули в узкую и темную, как ущелье, улочку, убегающую к новому району, и, вынырнув из нее, по-прежнему возбужденные кофе и поп-музыкой («Ай-ай-ай, — диковато постанывала Наташа, подражая изнывающему в джунглях потерпевшему аварию американскому пилоту, джазовыми воплями которого они только что наслаждались, — ай-ай-ай!»), — вынырнув из улочки, они увидели Киру П. с толстой папкой под мышкой. В папке были рисунки, Кира шла на вечернее занятие в Академию художеств.

— Вот и она! — воскликнула Виктория. — Давно не виделись.

— Вот и она! — повторили Наташа с Милочкои.

Познакомились Виктория с Кирой летом на киносъемках. Беспорядочная суета массовок соединила их на две-три недели, в течение которых Кира встречалась несколько раз с Наташей и Милой, затем, узнав их всех поближе, она порвала с ними резко и высказала однажды кому-то более чем неодобрительное мнение об их образе жизни и поведении, особо отметив неожиданное для нее нравственное уродство Виктории, к которой она поначалу относилась с особым почтением, как к балерине, актрисе. «Кто-то» услужливо передал это Виктории, а она рассказала о «высокомерии Киры» Наташе и Миле.

— Вот и она!

Дорога к Академии художеств ведет через парк. Они окружили Киру — безмолвно, не тратя времени на объяснения, будто совершая нечто само собой разумеющееся.

Первой нанесла удары Наташа, массированно, обеими руками по голове, потом по-боксерски в лицо, в одну из самых сокровенных «точек», удар в которые важен тем, что резко нарушает кровообращение. Кира пошатнулась, но не упала. Рука у Наташи точная, но не сильная, нежная. Она ударила опять и опять… Кира побежала, выронила папку, рисунки рассыпались по мокрой земле, она остановилась, растерянная, не понимая, что творится и что делать ей дальше. Виктория подбежала к ней, посоветовала вернуться за рисунками. Кира обреченно вернулась, собрала рисунки, и тут Наташа стала ее бить по лицу и била долго, не отрываясь, пока не устала, потом, утомившись, стянула с руки перчатку, и Кира, уже терявшая сознание, заметила на ее пальцах тяжкие кольца. Подошла Виктория и тоже ударила по лицу — раз, два, три… А Милочка подбежала и ногой — по ногам ее, по ногам… Альбертик отвернулся. «Не мужское это дело — бить, — объяснял он потом. — Для этого нужны хорошие женские нервы».

Они избивали ее, как явствует из обвинительного заключения, сорок минут и, конечно, устали. Можно было, разумеется, немного отдохнуть, потом бить дальше, но чувствовалось, что Кира вот-вот упадет, а надо было в полном сознании поставить ее на колени. Иначе торжество было бы неполным. Виктория ударила в последний раз и потребовала, чтобы Кира теперь опустилась перед ней на колени и извинилась за те слова.

Но оказалось, к удивлению Виктории, что поставить на колени человека, если он сам этого не хочет, не просто. Можно его повалить на землю, избить до потери сознания, но не поставить на колени, потому что в этом акте непременно должен наличествовать элемент, пусть неосознанный, добровольности. А Кира, наоборот, последним усилием сознания заставляла себя не опуститься на колени. И Виктория, Наташа, Милочка ощутили вдруг беспомощность перед этой жестоко избитой ими девушкой. Они начали суетиться и делали то, что в иной ситуации показалось бы, пожалуй, комичным: например, стали тянуть Киру к земле за пальто. Потом Милочка опять ударила ногой по ногам, но тут в осеннем пустом парке послышались явственные шаги: в Академию художеств шли студенты, и компания быстро ретировалась, а Кира опустилась на землю…

Выйдя из парка, они дальше пошли не спеша, успокоенные, в состоянии легкой усталости. И одной лишь Милочке было не по себе, она не унималась, мучительно завидуя Наташе. «Научи и меня бить, — требовала она, — я тоже хочу, как ты…» — «Научу, — добродушно улыбалась Наташа, — но для этого нужно, — она поискала определение, рассмеялась, — живое пособие». — «Живое учебное пособие», — улыбнулся Альбертик. Он уже отошел от тех тошнотворных минут и хотел показать себя мужественным, ироничным. «Найдем, научим, — решила Виктория, — да и мне покажи, Наташа, ловко это у тебя…»

Наташа смеялась: «Хотите, устроим „контору“ первому, кто появится сейчас на улице, кто бы это ни был? Хотите?»

Первой появилась Д., тоже восемнадцати лет, тоже ровесница Виктории и Наташи; она возвращалась из театра и шла в том рассеянно-праздничном состоянии, когда ничего не видишь вокруг.

Виктория ударила ее по лицу. Д. выронила сумку, кинулась бежать, но ее нагнала Наташа, а потом Милочка…

Альбертик отвернулся.

Теперь, перед тем, как изложить мнение на жестокость педагога, врача, социолога и психолога, которым рассказывал я в подробностях эту историю, разрешу себе небольшое отступление, посвященное так называемым немотивированным действиям.

Немотивированные, то есть необъяснимые и бесцельные, жестокие действия по отношению к совершенно, разумеется, неизвестному лицу, как и спонтанная жестокость, рассматриваются рядом криминалистов и социологов в качестве типического явления XX века, которое не имеет аналога в минувших столетиях. Суждение, разумеется, далеко не бесспорное, но совершенно бесспорно, что суды сталкиваются с подобными явлениями все чаще. Это подтверждается обилием соответствующих уголовных дел.

Чувствуя себя дилетантом в этой области, я, не углубляясь в существо явления, хочу лишь поделиться одним наблюдением. Жертвами безмотивных действий весьма часто оказываются удивительно хорошие люди, духовно одаренные, творческие личности. Возможно, именно мне попадались подобные дела, и мой вывод субъективен. Тем не менее не могу умолчать о том, что мотив безмотивных действий открывался мне часто в личности потерпевших. Создавалось впечатление агонии зла, наносящего последние, слепые, беспорядочные удары по добру.

Нередко в зале суда думал я о том, что социально-этические достижения нашего общества и века создали нравственное сознание, само существование которого непереносимо для зла (в ситуации локальной это выступает, как в нашей истории, в форме бескомпромиссного суждения о чьем-то образе жизни, суждения, за которое хотят избить, убить…).