Урок - Богат Евгений Михайлович - Страница 38

Но пора, пора отвлечься от анекдотических и полуанекдотических высказываний и «формул», чтобы сосредоточиться на том печальном и тяжелом, что содержится в этой истории и, к сожалению, сопровождает рождение новой семьи: она уходит от мужа, он — от жены…

Жизнь поставила нескольких человек в остродраматическую, «болевую» ситуацию, когда нельзя избежать страданий, но можно избежать низости, — в ситуацию, когда личная порядочность человека, его понимание долга подвергается тяжкому испытанию. Люди, оказавшиеся в подобных ситуациях, чувствуют особенную потребность в понимании их боли и в доверии к их порядочности. Ни Андрей Снегов, ни Ольга Лебедева этого понимания, этого доверия не ощутили. Вели ли они себя достойно? Поскольку дело А. Снегова и О. Лебедевой пять раз рассматривалось судом (из них два раза Верховным судом Российской Федерации), то полагаю, что самое убедительное в этом судебном очерке познакомить читателя с окончательным выводом об «аморальном поведении, несовместимом с воспитанием молодежи», чем я и закончу мое повествование.

А пока до завершения судебных дел далеко. Собственно говоря, судебное дело и не началось…

П. Н. Лебедев поставил перед общественностью музыкального училища «вопрос». Общественность в лице местного комитета молодых людей осудила. Но… (я цитирую подлинный официальный документ) «после заседания местного комитета они не прекратили, а бесшабашно продолжали свои встречи». В переводе с патетического языка документа на живой язык реальности это означает, что она переехала к нему, точнее — в дом его родителей. Ее уход из родного дома сопровождался появлением уникального и истории семейных отношений документа:

Почти одновременно П. Н. Лебедев направил заявление в Дом офицеров, по месту работы матери Снегова, потребовав категорически, чтобы ее сурово наказали за то, что она покровительствует аморальным отношениям сына и его дочери.

(В описываемое нами время Павел Никанорович Лебедев скромно работает в соседнем училище, на кафедре общественных наук, но посты, которые занимал он раньше, позволили ему накопить колоссальный опыт рассмотрения персональных дел.)

Затем Андрей и Ольга были уволены из училища по известной нам «статье», после чего подали в суд иск о восстановлении на работе. Одновременно в суд поступило коллективное письмо, подписанное 72 педагогами, в котором дословно повторялось интересное суждение Павла Никаноровича Лебедева о Снегове — «опытный в вопросах межполовых отношений между людьми» — и с большой художественной силой создавался образ социально опасного сексуального маньяка.

Не лучше выглядит теперь и она.

(Замечу, что муж Ольги отнесся к создавшейся ситуации человечно и благородно.)

Судья, подписавшая решение, строку из которого мы извлекли, на вопрос в частной беседе, при народных заседателях, какую оценку она дала бы поведению О. П. Лебедевой, если бы та разлюбила, например, не солдата, а человека, находящегося в длительной заграничной командировке, ответила: «Написали бы, что подрывает международный авторитет Советского Союза», показав себя человеком умным, тонким, наделенным чувством юмора.

Но мне хочется на минуту вернуться к коллективному письму, подписанному 72 педагогами, чтобы тоньше уяснить механизм данного дела. На судебных заседаниях несколько педагогов честно рассказали, что поставили подписи под воздействием администрации и М. С. Малова. Это новое в нашей истории лицо, и поэтому нужны объяснения. Памятное нам письмо П. Н. Лебедева было поручено расследовать именно ему. Общественную работу М. С. Малов сочетал в училище с педагогической — военное дело и эстетика (речь, разумеется, идет не об одной дисциплине, дело и том, что Малов М. С. в одном лице совмещает эти две — военное дело и эстетику).

С самого начала М. С. Малов оценил заявление П. Н. Лебедева как «образец борьбы за коммунистическую нравственность», и поколебать его в этом убеждении не удалось уже никому.

Откровенно говоря, никто особенно и не пытался поколебать. Ответ на вопрос: почему? — я нашел во втором томе судебного дела, на листе 125, где записаны показания М. С. Малова: «Семьдесят два человека подписали, что со Снеговым работать нельзя. Шестнадцать человек не подписали. И в основном это те, кто в чем-то был повинен. А именно — Ш. не посещала политзанятия, Д. сделал приписку часов. Чем остальные четырнадцать человек занимались, чем опорочены — не помню».

Человек, который не помнит, чем ты был опорочен, но помнит твердо, что опорочен был, не вызывал, по-видимому, у многих желания идти на обострение отношений с ним.

Как я уже писал, Снегов и Лебедева не добились в местных судах удовлетворяющего их решения, иск был отклонен. Дальше начался диалог с различными инстанциями, напоминающий надоедливую пластинку со стершейся резьбой: «Мы не вели себя аморально». — «Но вы дали основание полагать о существовании…» — «Мы дали основание полагать о существовании того, что действительно существует». — «Поэтому вас и уволили». — «Но мы не вели себя…» — «Но вы дали основание…»

Тогда-то они и обратились в Верховный суд РСФСР.

При объективном рассмотрении сооружение, состоящее из зыбких «фактов» и незыблемых формул, рассыпалось, Верховный суд опротестовал решение, узаконивающее обвинение молодых педагогов в аморальном поведении, как бездоказательное и дело направил для нового рассмотрения в Оренбургский областной суд по первой инстанции.

И вот тут-то, при вторичном разбирательстве по первой инстанции, когда суду — на этот раз областному — надлежало непосредственно, лицом к лицу с живыми людьми и живыми фактами, рассматривать и оценивать доказательства, с особенной яркостью выявилась одна замечательная особенность данного дела. Администрация музыкального училища, если верить ее искренности, уволила А. В. Снегова и О. П. Лебедеву исключительно в интересах нравственного воспитания молодежи, дабы уберечь ее от этически нежелательных воздействий (именно это и подразумевает по самой логике вещей соответствующая статья законов о труде). А что вышло в действительности? Беру на себя смелость утверждать, что даже Казанова и Мессалина, окажись они фантастическим образом в Оренбургском музыкальном училище, нанесли бы моральным устоям меньший ущерб, чем вовлечение студентов в обстоятельное судебное разбирательство, посвященное, что ни говори, интимной жизни педагогов. Администрация, стремясь выиграть дело во что бы то ни стало, не только не подумала, не позаботилась о том, чтобы между залом суда и училищем была внушительная педагогическая дистанция, но сама же вовлекла студентов в разбирательство — они выступали в нем на ее стороне.

(Отмечу, что речь идет не о студентах, которые учились у Снегова, — те не утратили к нему любви и уважения.)

Четыре дня суда — допрос тридцати лиц занял около двухсот пятидесяти листов, — четыре дня пересудов в училище. Можно догадываться, о чем говорилось, когда ежедневно на суд уходили педагоги и даже студенты, чтобы давать показания: целовались или чуть ли не целовались, поглаживал ли он ее по спине во время танца или лишь легко, естественно касался, что говорил он в буфете и что отвечала ему она в гардеробе…