Сент-Ив. Принц Отто - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 58

• Предыдущая
• 58/155
• Следующая

При первых же словах я опустился на колени на гравий дорожки, облокотился на подоконник и понизил голос до еле слышного шепота. Флоре тоже пришлось опуститься на колени по другую сторону решетки, так что головы наши почти соприкасались, их разделяли только железные прутья. Так мы оставались столь близкие и все же разлученные, и эта близость и мой ни на минуту не смолкавший молящий шепот все сильней, все повелительней волновали ей душу, а быть может, и мою тоже. Ведь такие чары всегда обоюдоостры. Дудка птицелова завораживает глупых птиц, хотя это всего-навсего сухой тростник, и ничуть не трогает его самого. Не то с влюбленными! Я говорил, говорил, и решимость моя крепла, и в голосе появлялись новые ноты, лица наши невольно придвигались ближе к прутьям решетки и одно к другому; не только она, но и я поддался очарованию этой минуты и загорелся ее колдовским огнем. Мы стремимся пленить любимую и сами при этом пленяемся еще безвозвратной. Покорить сердце можно только сердцем.

— А теперь я вам скажу, чем вы можете мне помочь, — продолжал я. — Спору нет, положение мое сейчас не безопасно, однако ж вы и сами понимаете, что для человека чести это неизбежно. Но если… Если случится худшее, я не намерен обогащать ни моих врагов, ни принца-регента. У меня с собой почти все деньги, которые я получил от дядюшки. Тут больше восьми тысяч фунтов. Возьмите их на хранение. Забудьте, что это всего лишь деньги, храните их как память о друге или как дорогую вам частицу его самого. Возможно, они мне очень скоро понадобятся. Знаете ли вы старую легенду о великане, который отдал свое сердце на сохранение жене, потому что больше надеялся на ее любовь и преданность, нежели на собственную силу? Флора, я и есть этот великан, хоть я совсем невелик, — так не согласитесь ли вы стать хранительницей моей жизни? Вместе с этими деньгами я вверяю вам мое сердце. Перед богом я предлагаю вам сейчас мое имя, если только вы согласитесь его принять, и вручаю вам мое состояние. Если случится худшее, если у меня не останется ни малейшей надежды назвать вас женою, позвольте мне, по крайности, думать, что вы распорядитесь наследством моего дядюшки, как моя вдова.

— Нет, нет, — прошептала Флора, — только не это.

— Что же тогда? — спросил я. — Как же иначе, мой ангел? Да и что для меня слова? Я хочу знать тебя только под одним именем. Флора, любовь моя!

— Энн! — шепнула она.

Что может быть слаще для уха влюбленного, нежели его собственное имя, впервые слетевшее с уст любимой!

— Милая! — шепнул я в ответ.

Ревнивая решетка, накрепко заделанная в камень и известь, помешала нам полностью вкусить восторг этой минуты, но я обнял Флору и притянул ее к себе, насколько позволили железные прутья. Она не уклонилась от моих поцелуев. Руки мои обвивали ее стан, и она сама с нежностью прильнула ко мне. Так мы стояли, прижавшись друг к другу и в то же время разделенные, и, сами того не замечая, обжигали лица о холодную решетку. И тут насмешка судьбы — или, скорее, зависть богов — вновь обрушила на нас злобу стихии. В кронах дерев засвистал ветер, с неба хлынули потоки ледяного дождя, и, как на грех, с крыши дома из не замеченного нами прежде желоба низвергнулся мне на голову и на плечи целый водопад. Вздрогнув, мы с Флорой отпрянули друг от друга и вскочили на ноги, словно застигнутые врасплох непрошеным свидетелем. Через мгновение мы оба снова приблизились к оконной решетке каждый со своей стороны, но на колени уже не опустились.

— Флора, — заговорил я, — я не в силах предложить тебе легкую, беззаботную жизнь.

Она взяла мою руку и прижала ее к своей груди.

— Лучшего не пожелала бы даже королева, — сказала она, и ее прерывистое дыхание было красноречивей всяких слов. — Энн, мой храбрый Энн! Я с радостью согласилась бы стать твоей служанкой, я готова завидовать твоему Роули. Впрочем, нет, никому я не завидую… Зачем? Ведь я твоя!

— Моя навсегда, — сказал я. — Отныне и навеки моя!

— Вся твоя, — повторила Флора. — Вся и до гробовой доски.

И если некий ревнивый бог и вправду нам завидовал, то в ту минуту он, верно, был горько разочарован, ибо увидел, что бессилен помешать нашему счастью, счастью простых смертных. Я стоял под ливнем, Флора тоже промокла насквозь — я обнимал ее мокрыми руками, дождь хлестал в окно. Свечи давно задуло ветром, нас окружала тьма. Только глаза моей любимой сверкали во мраке ее спальни. Она же, верно, видела лишь мой силуэт в ореоле дождя и струй, низвергавшихся из старинного готического водостока.

Мало-помалу мы опомнились и стали разговаривать более трезво, а когда последний порыв бури утих, уже обсуждали, что делать дальше и где искать помощи. Обнаружилось, что Флора знакома с мистером Робби, к которому меня словно бы мимоходом адресовал Роумен, и даже приглашена к нему в дом на вечер в понедельник; она метко обрисовала мне нрав почтенного джентльмена, проявив при этом незаурядную проницательность, и сведения эти очень скоро пришлись мне весьма кстати. Мистер Робби оказался страстным коллекционером всяческих древностей, особливо же увлекался геральдикой. Я счастлив был это узнать, ибо и сам благодаря мсье Кюламберу приобрел основательные познания в этой области и недурно знал гербы большинства знатных родов Европы. И, слушая Флору, я порешил (хотя отнюдь не собирался заранее ставить ее об этом в известность) непременно добиться приглашения в дом мистера Робби на понедельник вечером и встретиться там с моей любимой.

Я отдал Флоре все мои деньги. Разумеется, я принес с собою только ассигнации и объявил, что это моя часть по нашему брачному контракту.

— Неплохое приданое для вольноопределяющегося солдата, — смеясь, сказал я и протянул ей деньги сквозь решетку.

— Где же мне их хранить, Энн? — встревожилась Флора. — А вдруг тетушка их найдет? Что я ей скажу?

— Храни их у себя на сердце, — посоветовал я.

— Тогда ты всегда будешь рядом со своим богатством! — воскликнула Флора. — Ведь ты всегда у меня в сердце.

И вдруг темноты как не бывало. Небо очистилось от облаков и засверкало звездами. Я взглянул на часы и поразился — было уже около пяти утра.

Мне давно пора было покинуть «Лебяжье гнездо», но куда пойдешь в такой час? Накануне вечером я велел Роули сказать нашей квартирной хозяйке, что повстречал друга и ночевать домой не ворочусь. Придумано было неплохо, но теперь все так обернулось, что я не мог явиться домой даже утром. Прежде следовало найти какое-нибудь пристанище, где можно было бы высушить у огня насквозь промокшую одежду, да еще постель, чтобы тем временем хоть немного отдохнуть.

И тут судьба мне улыбнулась. Не успел я добраться до вершины ближайшего холма, как слева от меня, шагах в трехстах, мелькнул огонек. Я сразу подумал, что там, верно, кто-нибудь болен, отчего бы иначе в такой глуши и в такую рань гореть огню? Потом до меня едва слышно донеслось пение; по мере того, как я приближался, оно звучало все громче, и наконец я смог даже разобрать слова — песня эта на диво подходила и к неурочному часу и к настроению невидимых певцов. «Петух закричит, и займется заря», — пели они, да так нестройно и фальшиво, с таким надрывом и чувствительностью, что я сразу же понял: тут выпито никак не меньше трех бутылок.

Я дошел до неказистого деревенского дома при дороге; над дверью красовалась вывеска, а изнутри в предутреннюю мглу струился свет, и мне удалось разобрать, что она гласила: «Привал охотников. Содержатель Александр Хендри. Пиво и английские спиртные напитки. Ночлег».

Едва я постучал в дверь, пение смолкло, и хмельной голос спросил:

— Кто там?

— Честный путник.

Тот же час послышался стук отодвигаемого засова, и глазам моим предстала компания таких рослых парней, каких я никогда еще не видывал. Все они были пьянехоньки, но одеты вполне прилично, а один (пожалуй, самый упившийся) держал в руке сальную свечу и преспокойно орошал тающим салом всех своих собутыльников без изъятия. При виде этой компании я невольно улыбнулся про себя: а я-то их боялся!

• Предыдущая
• 58/155
• Следующая