Исход. Том 2 - Кинг Стивен - Страница 52

• Предыдущая
• 52/157
• Следующая

— Да, — задумчиво ответил Глен. — Будешь теплый джин с тоником, Восточный Техас?

— Черт побери, нет. Пусть я не продвинулся дальше первого года в профессионально-техническом училище, но я не проклятый варвар. Пиво есть?

— Может, отыщу банку «Корз». Хотя пиво тоже теплое.

— Продано. — Стью, двинувшись вслед за Гленом в дом, вдруг задержался и посмотрел на спящего пса.

— Хорошенько отсыпайся, старина, — сказал он собаке. — Я рад, что ты снова с нами.

И вслед за Гленом вошел в дом.

Но Кин не спал.

Он пребывал в том промежуточном состоянии, в котором определенный период времени находятся большинство живых существ, когда они сильно пострадали физически, но не настолько, чтобы их коснулась тень смерти. В области брюшной полости нестерпимом жаром его допекал сильный зуд — зуд заживающих ран. Глену придется приложить немало усилий, чтобы не дать Кину содрать повязки и открыть раны, рискуя снова занести в них инфекцию. Но это будет позже. А пока Кин (который по-прежнему изредка думал о себе, как о Большом Стиве, что было его первоначальной кличкой) удовлетворенно погружался в это промежуточное состояние.

Волки настигли его в Небраске, пока он удрученно обнюхивал все вокруг дома на сваях в маленьком городке Хемингфорд Хоум. Запах ХОЗЯИНА — чувство ХОЗЯИНА — привело его к этому месту, а затем остановило. Куда он шел? Кин не знал. И эти волки, их было четверо, вышли из кукурузного поля, словно лохматые призраки мертвых. Их красные глаза сверкали, а сквозь хищный оскал прорывалось утробное, разрывающее тишину рычание, не оставлявшее сомнений в их намерениях. Кин стал отступать, рыча в ответ, его лапы напряженно рыли землю во дворе матушки Абигайль. Волк-предводитель прыгнул, как только задняя часть туловища Кина скользнула в тень крыльца. Он нападал снизу, целясь в брюхо, за ним последовали и остальные. Кин взвился над щелкающей пастью вожака, отдавая ему свое подбрюшье, и, как только вожак начал кусать и царапать, Кин сомкнул челюсти на волчьей шее, вонзаясь клыками, выпуская кровь, и волк завыл, внезапно потеряв всякую храбрость. Когда он дернулся, пытаясь вырваться, челюсти Кина молниеносно сомкнулись на волчьей морде, и вожак издал завывающий малодушный вопль, когда его нос оказался разодранным до ноздрей, с вытянутыми жилами и свисающей клочьями кожей. Он умчался, жутко скуля и бешено мотая головой, разбрызгивая кровь и грубо телепатируя, что присуще всем схожим животным, поэтому Кин мог достаточно отчетливо прочитать его повторяющуюся мысль: (осы во мне, о осы, осы у меня в голове, осы на моей голове, о…)

А затем на Кина напали другие: один слева, а другой справа, словно огромные пули, выпущенные в упор, последний из трио полз, ухмыляясь и щелкая зубами, готовый оторвать ему яйца. Кин с хриплым лаем рванул вправо, собираясь вначале разобраться с первым и спрятаться под крыльцо. Если бы ему удалось забраться под крыльцо, он смог бы расправиться со всеми — может быть, раз и навсегда. Сейчас, лежа на веранде, он заново переживал бой, словно в замедленной съемке: рычание и вой, броски и отступления, запах крови, который, въевшись в его мозг, превратил Кина в подобие сражающейся машины, не чувствующей своих ран до последнего вздоха. С волком, нападавшим справа, Кин справился так же быстро, как и с первым; хищник утратил один глаз, а сбоку на шее расплывалось огромное темное пятно — рана, вероятно, была смертельной. Но волк, в свою очередь, успел нанести увечья и Кину; большинство ран были поверхностными, но две оказались очень глубокими — на их месте потом останется грубый шрам в виде буквы «t» с низко опущенной перекладиной. Даже тогда, когда он станет старым-престарым псом (а Кин переживет Глена Бейтмена на шестнадцать лет), его шрамы будут ныть, пульсируя, в дождливую погоду.

Итак, Кин сразился с тремя, заполз под крыльцо, и, когда один из двух оставшихся волков, преодолев страх, попытался вползти за ним, Кин, прыгнув, повалил врага и распорол ему горло. Другой отступил почти до самого края кукурузного поля, беспокойно скуля. Если бы Кин вышел в бой, тот, другой, просто умчался бы с поджатым хвостом. Но Кин не вышел тогда. Он был измотан. Он мог лишь лежать на боку, тяжело дыша, зализывая раны и издавая низкое, грудное рычание при виде подступавшей тени оставшегося волка. Затем стало темно, окутанная дымкой ущербная луна плыла в небе над Небраской. И всякий раз, когда последний волк слышал, что Кин жив и, вероятно, по-прежнему готов сражаться, он шарахался прочь, поскуливая. После полуночи он исчез, оставив Кина одного на грани жизни и смерти. И вот в предутренний час Кин с ужасом почувствовал Нечто — присутствие какого-то другого животного — и застыл, жалобно повизгивая. Это нечто было в кукурузе, это нечто приближалось, возможно, охотясь за ним. Кин, дрожа, ждал, обнаружит ли его это нечто, это ужасное нечто, которое было похоже и на Человека, и на Волка, и на Глаз: какое-то черное существо, подобное древней рептилии. Казалось, прошла целая вечность, когда Кин, наконец, почувствовал, что оно ушло, и заснул. Он провалялся под крыльцом трое суток, выбираясь оттуда только гонимый голодом и жаждой. Под ручным насосом во дворе всегда собиралась лужица, а в доме было столько вкусного, многое осталось от ужина, приготовленного матушкой Абигайль для людей Ника.

Когда Кин почувствовал, что может идти дальше, он знал, куда идти. Это было подсказано ему не запахом; это было глубокое чувство жара, исходившего из глубин его бренного бытия, влекущий жар с запада. И он отправился туда, превозмогая последние пятьсот миль разрывающую брюхо боль. Время от времени он чуял ХОЗЯИНА и, таким образом, знал, что находится на правильном пути. И наконец-то он здесь. ХОЗЯИН здесь. Здесь нет волков. Здесь есть еда. Здесь не было ощущения того черного Нечто… того Человека с сильным запахом волка и с таким острым зрением, что он видел на целые мили вокруг, приводя в волнение каждое живое существо на его пути. В настоящее время все шло отлично. Думая так (насколько собаки могут думать, воспринимая мир почти исключительно через свои ощущения), Кин погружался все глубже, на этот раз в настоящий сон, в хороший сон с охотой на кроликов, скачущих в клевере и тимофеевке, — травы были ему по брюхо и успокаивающе холодили росой. Его звали Большим Стивом. А кролики были повсюду в это серое бесконечное утро…

Во сне его лапы подрагивали.

Выдержки из протокола заседания Организационного комитета

17 августа 1990 года.

Заседание проводилось в доме Ларри Андервуда. Присутствовали все члены комитета…

Первым обсуждался вопрос о переизбрании Организационного комитета в Постоянный комитет Боулдера.

Франни: Я и Стью сошлись во мнении, что самым весомым аргументом в пользу нашего переизбрания была бы подпись матушки Абигайль под всем списком кандидатур. Это исключило бы щекотливую проблему, когда кандидаты выдвигаются своими же друзьями. Теперь, чтобы не расстроить наши планы, нам придется действовать иначе. Я не собираюсь предлагать что-либо, идущее вразрез с демократичностью. Я хотела лишь еще раз подчеркнуть следующее: каждый из нас должен убедиться, что найдутся люди, которые выдвинут и поддержат нас. Разумеется, мы не станем выдвигать и поддерживать друг друга — это бы слишком напоминало мафию. И если вы не в состоянии найти одного человека, который бы выдвинул вас, и другого, который бы поддержал вас, вам бы следовало отказаться от участия в выборах.

Сьюзен: Вот это да! Но это подло, Фран.

Франни: Да, немного.

Глен: Мы снова переходим к обсуждению проблемы нравственности комитета. И хотя я уверен, что все мы находим эту тему бесконечно захватывающей, лучше, чтобы она не поднималась в последующие несколько месяцев. Думаю, нам просто нужно согласиться с тем, что мы служим интересам Свободной Зоны, и на этом поставить точку.

Ральф: А ты, Глен, похоже, наложил в штаны.

• Предыдущая
• 52/157
• Следующая