Из пушки на Луну - Верн Жюль Габриэль - Страница 4

— Посмеялись над американцем! — вскрикнул Мастон. — Вот и повод к войне!…

— Успокойтесь, мой достойный друг! Прежде чем посмеяться, французы сами побыли в дураках, потому что сначала поверили нашему соотечественнику. В заключение добавлю, что некий Ганс Пфааль из Роттердама, наполнив шар новым газом, извлеченным из азота и оказавшимся во много раз легче водорода, поднялся на нем и достиг Луны через 19 дней. Это путешествие, как и предыдущее, было, конечно, фантастическим, но его сочинил один из любимых писателей Америки, человек ума гениального, хотя и странного. Я имею в виду Эдгара По.

— Ура Эдгару По! — воскликнуло собрание, наэлектризованное речью председателя.

— Я покончил с попытками, которые назову чисто беллетристическими и совершенно недостаточными для установления серьезных сношений Земли с Луною. Были, впрочем, и глубокомысленные, научно обоснованные попытки войти в общение с Луною. Так, например, несколько лет назад один германский математик предложил снарядить ученую экспедицию в сибирские степи. Там можно было бы, по его мнению, изобразить громаднейшие геометрические фигуры, и притом настолько яркие, что они будут видны с Луны. Можно было бы установить сильнейшие световые источники, например огромные электрические «вольтовы дуги», на одинаковых расстояниях друг от друга, и отбрасывать их свет вверх, по направлению к Луне, с помощью соответствующих рефлекторов-зеркал. Получились бы ряды светящихся точек, светящиеся линии, ясно различимые ночью даже на таком расстоянии, как расстояние от Земли до Луны. Между прочим, он предлагал изобразить таким образом Пифагоров треугольник [8].

«Всякое разумное существо, — утверждал германский математик, — должно понять научное значение этой фигуры. Поэтому селениты, если только они существуют, ответят подобной же фигурой, и тогда легко будет установить геометрический алфавит, который даст людям возможность обмениваться мыслями с обитателями Луны».

Но проект германского ученого не получил осуществления, и до сих пор не установлено никаких сношений, никакой связи между Землей и Луной. Однако я убежден, что такую связь установить возможно и что ее установит практический гений американцев. Есть средство достигнуть Луны! Средство простое, легкое, верное! Я хочу вам его сообщить…

Страшный шум, целая буря восклицаний приветствовали эти слова Барбикена. Все слушатели были увлечены, захвачены оратором.

— Слушайте, слушайте! Да замолчите же! — стали кричать со всех сторон.

Когда волнение улеглось, Барбикен заговорил голосом еще более глубоким и серьезным:

— Вы знаете, какие успехи сделала баллистика за последние годы, и понимаете, до какой высокой степени совершенства могли бы дойти огнестрельные орудия, если бы война не прекратилась так скоро! Вы знаете также, что метательная сила пороховых газов может быть доведена почти до беспредельности. И вот, исходя из этих принципов, я задал себе вопрос: разве невозможно рассчитать как следует достаточные размеры орудия, его сопротивление, метательную силу заряда и прочее, — разве невозможно, повторяю я, пустить из такого орудия ядро в Луну?

Тут произошло нечто невообразимое. Из тысячи трепещущих грудей вырвалось огромное «ох». В ошеломленной аудитории на минуту наступило молчание, словно глубокая тишина, предшествующая громовому удару. И действительно, тотчас же разразился гром: гром криков и аплодисментов, такой гам, что от него задрожал весь громадный зал собрания. Барбикен пытался продолжать свою речь, но разве это было мыслимо? Только через десять минут добился он того, что его стали слушать.

— Дайте мне закончить, — хладнокровно продолжал Барбикен. — Я обсудил этот вопрос со всех сторон и, на основании бесспорных вычислений, могу утверждать, что снаряд, обладающий начальной скоростью 11 километров в секунду и верно направленный, должен долететь до Луны. Поэтому, достойные сочлены, я имею честь предложить вам произвести этот маленький опыт.

Невозможно описать действие последних слов Барбикена на аудиторию Пушечного клуба. Кричали: «Гип-гип-гип! Ура!» Вопили, рычали, визжали от восторга. Изо всей мочи хлопали, стучали ногами, потрясая полы всех залов. Невообразимая суматоха, неописуемый шум! Залп из всех орудий Пушечного клуба не поколебал бы воздуха с такой продолжительной силой.

Среди этого шума Барбикен сохранил свое изумительное хладнокровие. Несколько раз он пытался заговорить, но напрасно извел все заряды председательского звонка: их не было слышно. Барбикена схватили с кресла и понесли на руках сперва его друзья-сочлены; затем его отбила толпа, которая торжественным шествием потащила его по всему городу.

Ничто не в состоянии удивить американца. Говорят, что слова «невозможно» для французов не существует, но это говорится не по настоящему адресу. Только в Америке все может казаться простым и легким. Ни один настоящий янки не позволил бы себе усмотреть какую-либо разницу между проектом Барбикена и его осуществлением. Сказано — сделано.

Весь вечер продолжалось триумфальное шествие при свете бесчисленных факелов, при радостно возбужденных криках многотысячной толпы, — разнородных, как разнородно население Балтиморы и штата Мериленд, — ирландцев, немцев, французов, шотландцев; все «виваты», «ура», «браво» на различных языках объединились в общем восторге.

И как раз — точно понимая, что дело идет о ней, — Луна светила полным своим блеском, затмевая все огни Земли. Глаза всех были устремлены на ее сверкавший диск: одни приветствовали ее; другие ласково называли самыми нежными именами; третьи словно мерили ее взглядом; были и такие, что грозили ей кулаком. За время от десяти часов до полуночи один из оптиков центральной улицы Джонс-Фол-стрит нажил целое состояние, распродав весь запас своих очков и биноклей. Луну лорнировали, точно даму высшего круга; многие уже бесцеремонно называли ночное светило своею собственностью или, по меньшей мере, собственностью Соединенных штатов, составною частью их территории. Между тем дело пока шло лишь о том, чтобы пустить ядро на Луну, — способ для установления сношений довольно грубый, но очень распространенный в цивилизованных государствах.

Городские часы пробили полночь, а упоение толпы не унималось; ученые, судьи, крупные коммерсанты, мелкие торговцы, носильщики, образованные, развитые люди не меньше, чем всякие простаки, чувствовали себя потрясенными до глубины души: дело ведь шло о всенародном, национальном предприятии! Поэтому и в «верхнем» городе, и в «нижнем», и на набережных реки, и на кораблях, стоявших у пристаней, толпа пьянела от радости, джина и виски. Все говорили, произносили речи, обсуждали, спорили и, конечно, превозносили Барбикена и его проект. Все, — начиная от джентльменов, развалившихся на диванах роскошных бар-румов и тянувших из кружек шерри-коблер, и кончая матросами, чернорабочими, напивавшимися ужасной смесью в темных тавернах Фелс-Пойнта!

Лишь к двум часам ночи улеглось волнение в городе, и Барбикену удалось вернуться домой. Он чувствовал себя разбитым, точно изломанным; сам Геркулес изнемог бы от такого испытания.

Уличная толпа быстро редела. Ночные поезда четырех линий — Огайо, Сускеганны, Филадельфии и Вашингтона, — которые скрещиваются в Балтиморе, быстро разобрали иногородных гостей, и в городе наступило, наконец, сравнительное спокойствие.

Впрочем, было бы ошибкой думать, что в этот достопамятный вечер волновалась одна Балтимора, Все большие города Соединенных штатов — Нью-Йорк, Бостон, Вашингтон, Ричмонд, Крешент-Сити, Сан-Франциско, Чарльстоун, Мобиль, — все крупные поселения, от Техаса до Массачузетса и от Мичигана до Флориды, приняли участие в общей горячке; это понятно, потому что 30 тысяч иногородных членов-корреспондентов Пушечного клуба своевременно получили повестки своего председателя и с нетерпением ожидали телеграфных известий о содержании доклада 5 октября. В этот вечер, как только слова Барбикена слетали с его уст, они тотчас же стенографировались и немедленно передавались по телеграфу по всем штатам. И можно сказать, что не только в тот же вечер, но почти в тот же час по всей громадной территории Соединенных штатов раздалось единодушное «ура», и одновременно забились сердца 25 миллионов жителей, [9] охваченных одним и тем же чувством национальной гордости.