Из пушки на Луну - Верн Жюль Габриэль - Страница 25

В общем это была богатая натура; художник по инстинкту, тонкий, остроумный спорщик. Он избегал непрерывного фейерверка острот и шуток, зато метко стрелял словом, нанося словесные удары с ловкостью искусного фехтовальщика. В спорах он мало заботился о логике и о формально правильных построениях, зато ударял противника прямо в грудь такими своеобразными доводами, перед которыми оставалось только пасовать; он любил отстаивать самые трудные, почти безнадежные положения.

У него были свои странности. Так, подобно Шекспиру, он любил называть себя невеждой и кичился тем, что презирает профессиональных ученых. По его мнению, это люди, которые «намечают лишь точки вместо того, чтобы итти прямо к цели». Настоящий цыган, кочующий по странам чудес, склонный к приключениям, но не искатель приключений, и более чем далекий от искания наживы, он при всем том ничего не имел общего с типом фразера или чудака-краснобая: свои слова он отстаивал делом, всегда готов был заплатить за них своею личностью, своею жизнью. Он постоянно бросался в самые отчаянные предприятия, всегда готов был сжечь свои корабли, во всякий час рисковал сломать себе шею и тем не менее снова вставал на ноги, подобно игрушечному ваньке-встаньке; до сих пор, по крайней мере, он благополучно выбирался из самых трудных положений, из самых опасных приключений.

Одним словом, его девиз был: «Во что бы то ни стало достичь цели!» Страсть к невозможному была руководящей его страстью, главной, отличительной чертой характера. [24]

Но доблести Мишеля Ардана имели свою изнанку. «Кто не рискует, тот не выигрывает», гласит старая поговорка. Мишель Ардан не раз рисковал, но ничего не приобретал в смысле материальных благ. Об удивительном его бескорыстии ходило много рассказов: порывы его добрейшего сердца по своей внезапности и силе не уступали смелости идей его горячей головы. Совершенно бескорыстный, он готов был отдать каждому свои последние деньги, и, если бы понадобилось, он продался бы в рабство, чтобы выкупить раба. Необычайно смелый, он был в такой же степени и великодушен: не знал чувства мести и простил бы злейшего врага, если бы отказ от прощения был равносилен смертному приговору над этим врагом.

Во Франции и в Европе очень многие знали этого блестящего и беспокойного человека, или, по крайней мере, многие о нем слыхали. Он невольно заставлял газеты постоянно писать о нем. Ни от кого не было у него тайн, все знали мельчайшие подробности его жизни, точно стены его квартиры были из прозрачного стекла.

У Мишеля Ардана было, конечно, множество друзей, но он мог бы похвалиться и богатой коллекцией врагов из тех людей, которых он обижал, задевал, опрокидывал в своих стремлениях итти напролом для достижения цели или к осуществлению правого дела.

Все же в общем это был любимец общества, и к нему относились, как к избалованному ребенку. Мирились с его причудами; брали его, каков он есть; все интересовались его смелыми предприятиями и с участием, с тревогой следили за его судьбой. Когда иной приятель старался уговорить его, удерживая от опасного шага, предсказывая близкую гибель, Мишель Ардан с улыбкой отвечал, что «лес сгорает только от собственных деревьев», то есть одной из наиболее красивых арабских пословиц, происхождения которой он, впрочем, не знал.

Таков был этот пассажир «Атланты», подвижный, как ртуть, вечно горящий внутренним огнем, вечно взволнованный.

Трудно представить себе более яркий контраст между двумя личностями, чем между французом Мишелем Арданом и американцем Импи Барбикеном! И между тем у них было много общего: оба они были в высшей степени предприимчивые, отважные, дерзостно-смелые люди, но каждый — на свой собственный лад.

Барбикену недолго пришлось рассматривать приезжего, который своим безумно смелым предложением, очевидно, должен был отодвинуть его самого, Барбикена, на второй план. Громко раздалось «ура» толпы, приветствовавшей Ардана. Всякий хотел лично пожать ему руку, и восторг принял такие осязательные формы, что, пожав тысячу рук и едва не потеряв все свои десять пальцев, Ардан счел за лучшее укрыться в свою каюту. Барбикен последовал за ним, не произнося ни слова.

— Вы Барбикен? — спросил его Ардан, когда они остались одни, таким тоном, словно они уже двадцать лет были добрыми приятелями.

— Да, — сухо ответил председатель Пушечного клуба.

— Ну, так здравствуйте, Барбикен! Как дела? Хороши? Ну, тем лучше, тем лучше!

— Итак, — спросил Барбикен без всякого вступления, — вы решили лететь?

— Безусловно.

И ничто вас не остановит?

— Ничто. А вы решили изменить форму вашего снаряда так, как я просил в телеграмме?

— Я ждал вашего приезда. Но, — продолжал Барбикен, — вы действительно все обдумали?

— Обдумал ли я? Да разве у меня есть время обдумывать? Мне представился случай побывать на Луне, и я решил им воспользоваться — вот и все! Кажется, тут не о чем задумываться.

Барбикен пожирал глазами этого человека, который мог говорить о своей побывке на Луне с такой легкостью и беспечностью, без тени беспокойства и страха.

— У вас есть, по крайней мере, какой-нибудь план? — сказал, наконец, Барбикен. — Вы все же придумали какие-нибудь средства?

— Придумал, дорогой Барбикен, и даже отличные вещи придумал! — перебил его Мишель Ардан. — Но знаете что? Я предпочитаю высказаться публично — полностью и зараз: пусть все узнают, что я думаю, и чтобы потом об этом не было больше речи. Это избавит меня от повторений. Поэтому, если вы только не посоветуете мне чего-нибудь лучшего, созовите ваших друзей, ваших сочленов Пушечного клуба, весь город, всю Флориду, всю Америку, если хотите, — завтра же я разовью свой план и отвечу на все возражения, которые мне будут представлены. Будьте покойны, я не боюсь возражений! Я все их предвижу и сумею за себя постоять. Идет?

— Идет! — ответил Барбикен.

После этих слов председатель Пушечного клуба вышел из каюты и громогласно передал предложение Мишеля Ардана теснившейся на палубе толпе. Слова его были встречены радостными возгласами, целой бурей одобрений. Предложение Ардана рассеивало всякую таинственность: завтра каждый будет иметь возможность вдоволь наглядеться на европейского героя и лично услышать от него все подробности его сногсшибательного плана… Удовлетворенная толпа стала весело расходиться.

Нашлись, однако, подозрительные и упорные зрители, которые не захотели упустить из виду Мишеля Ардана даже на несколько часов. Они заявили о своем решении не оставлять борта «Атланты», и капитан должен был позволить им провести ночь на палубе.

Среди этих непреклонных зрителей оказался и почтенный секретарь Пушечного клуба, достойнейший Дж. Т. Мастон. Он еще заранее привинтил свой железный крюк к верхнему брусу перил юта, и понадобился бы рычаг, чтобы его оторвать.

Привинченный к перилам, Мастон долго не переставал вслух восхищаться Мишелем Арданом. Всем сидевшим или проходившим мимо него он повторял со всевозможными интонациями фразу, в которой кристаллизовался его восторг:

— Вот человек — так человек! Герой, настоящий герой! Мы все — пугливые бабенки в сравнении с этим европейцем!

Председатель же Пушечного клуба, пригласив посетителей разойтись, вернулся в каюту Ардана и оставался там до удара пароходного колокола, возвестившего полночь.

И тогда эти два соперника по популярности уже горячо жали друг другу руки, и Мишель Ардан говорил «ты» председателю Пушечного клуба.

На другое утро солнце, по мнению нетерпеливой американской публики, взошло слишком поздно. Говорили, что такая лень непростительна для светила, которому выпала честь освещать столь знаменательный праздник.

Опасаясь излишних нескромных вопросов, которые могли бы быть предложены Мишелю Ардану, Барбикен хотел по возможности ограничить аудиторию небольшим числом сочувствующих лиц, например членами Пушечного клуба. Но оказалось, что легче было бы запрудить Ниагарский водопад, — такое огромное количество публики потребовало допущения на обещанный митинг. Барбикену пришлось отказаться от своего намерения.