Зеленые созвездия (СИ) - Белов Алекс Владимирович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/76
• Следующая

Мы взбираемся на всё ту же бордовую крышу по всё той же хлипкой лестнице. Наши подошвы царапает озорная черепица. Она уже давно не бордовая. Выгорела на солнце и теперь больше серая.

В сумерках я вижу спину мамы. Смотрит она на Каштан.

— Когда я была маленькой, — говорит мама. — Это дерево едва доставало крыши. А сейчас оно в два раза выше дома.

— Он растёт, — улыбаюсь я и подхожу к маме. Мы смотрим на веерообразные листья Каштана, который услышал, что говорят о нём и будто раскрылся весь, гордо демонстрируя своё величие. Плоды ещё прячутся в колючих оболочках, скоро им придёт время вылупляться. — Он растёт вместе со мной, — добавляю я.

— Он и вместе со мной рос, — говорит мама, садясь на крышу. — А дедушка до сих пор желает его спилить.

— Я не позволю, — отвечаю, и сажусь рядом с мамой. — Он мой друг.

— И мой тоже, — улыбается мама. — В детстве я с ним разговаривала.

— Ох и выслушал же он от тебя глупостей, — улыбаюсь я в ответ.

Мама тихо смеётся, обнимает меня и щёлкает по носу. Я устраиваюсь в её объятиях поудобнее и ощущаю стальную защиту, как всегда бывало, если мама рядом.

— Никита, я хочу узнать, каково это? — серьёзно спрашивает она.

Я некоторое время думаю.

— Ну… необычно, — отвечаю. — Ощущаю себя супергероем. Ты знаешь, что я водный знак?

— Только то, что тётя Света сказала. А это что-то значит?

— О! Ещё как значит, — говорю. — Я могу дышать под водой, как рыба, понимаешь. Я думаю, что обязательно займусь этим. В воде я непобедим!

— Это не опасно? — хмурится мама, и я понимаю, что весь наш разговор будет как экзамен на уровень моей опасности, поэтому зарекаюсь не рассказывать маме о повышенной смертности среди зелёных детей.

— Ну неужели ты думаешь, что я не выберусь на поверхность в ванной, если начну задыхаться? — усмехнулся я.

Мама улыбается в ответ, но в глазах тревога.

— Когда это началось?

— Наверное, я всегда был таким, — отвечаю. — Но в море всё открылось.

— Я и имею в виду, как это произошло там? В море.

Я хмурюсь, снова вспоминая события прошлого месяца, кажущиеся сном.

— На третий день я слишком обгорел, — говорю я. — Сильно хотел есть и пить. Я помню, что без воды человек может прожить только три дня. Я подумал, что в тот день уже умру и начал разговаривать со всем подряд. Я попрощался с Кругом, — подумав, смущённо добавляю. — Даже с кепкой. А на прощание сказал Морю, что оно плохое, что оно своего добилось. И тогда услышал его голос.

— Они говорят прямо вслух? — спрашивает мама.

— Не-а, — мотаю головой. — Их голос звучит как будто внутри.

— Ты уверен, что не придумываешь их мысли? — спрашивает мама.

— Не-а, — снова отвечаю. — Голос — это не единственное, что я слышу. Они, понимаешь, кажутся будто живыми. Я будто вижу их душу. Я не знаю, как объяснить. Даже вот у Каштана. Его крона кажется мне как будто живой. Каждый листочек ярче другого. И будто дышат. Вот.

Мама вздыхает.

— Я думала, что живые только трава и деревья.

— Нет-нет, — качаю головой я. — Всё живое. И знаешь как интересно. Можно поговорить только с Деревом, а можно с целым Лесом. Можно говорить как-то с совокупностью предметов. Можно говорить с Рекой, с Морем, даже с Ветром.

— От этого, должно быть, разрывается голова.

— В том-то и дело, что нет. Они все молчат, пока не обратишься. А к некоторым обратишься и всё равно не услышишь.

— Почему это?

— Они, наверное, слишком огромные, чтобы ты их услышал. Надо много тренироваться. Я, например, не могу услышать Лес. С водой, думаю, мне было бы проще. А вообще, можно поговорить даже со всей Природой на планете, но я не знаю, какой силищей нужно обладать для этого.

Мама вздыхает.

— Я так боюсь за тебя, сынок. — И обнимает меня крепче. — Вдруг на тебя обрушатся какие-то неприятности.

— Думаю, всё наоборот, — вру я. — Я же защищён. Ничто, созданное Природой, не сможет меня обидеть. Я могу хоть в клетку со львом зайти, он меня не съест. Меня даже комары не кусают. Природа меня всячески оберегает.

Кажется, маме становится легче.

— А куда ты сегодня исчезал?

— Я могу перемещаться на другой уровень Природы, — отвечаю я. — Потому что Природа строилась постепенно.

И вкратце я рассказываю ей о пяти уровнях Природы, но умалчиваю о своих приключениях на первом уровне. Когда я заканчиваю, мама молчит. Кажется, её мозг кипит от такой информации. Наконец, она заводит глаза и произносит:

— Мой сын — супергерой. Я думала, если ты бы был таким, гордился бы как самый занудный отличник. Натворил бы глупостей, бросился бы в авантюры. Но ты так изменился. Дедушка правильно сказал, что после кораблекрушения ты стал другим.

Я вздыхаю.

— Ты прямо сейчас можешь поговорить с Каштаном? — вдруг спрашивает мама.

— Конечно, — киваю я, вскидываю руку и машу. — Каштанчик, привет!

Привет, — отзывается Дерево.

— Что он говорит? — улыбается мама.

— Здоровается.

— Спроси, он меня помнит?

Конечно, помню, — тут же отвечает Каштан. — Она пыталась на меня забраться ещё девочкой. У неё были веснушки и распущенные рыжие волосы. А когда ей исполнилось двенадцать, она начала пользоваться всякими запахами, которые имитировали природу, но всё равно в основе пахли мёртвым спиртом.

— Он помнит тебя, — улыбаюсь я. — Говорит, что ты была рыженькой, а в двенадцать начала пользоваться дезодорантами.

Мама смеётся и удивлённо приподнимает брови.

— Даже это знает!

Первый такой вонючий дезодорант имитировал запах дыни. Его подарил ей на восьмое марта в шестом классе мальчик по имени Лёша.

— Тебе Лёша подарил дыневый дезодорант, — говорю я. — В шестом классе. Тогда ты первый раз побрызгалась.

Теперь изумление захватывает маму с головой, но она всё ещё пытается смеяться.

— Теперь я всему поверю, — произносит она. — Я уже не помню, когда перестала бегать к Каштану.

В шестнадцать, когда переехала в город, — отвечает Дерево, и я тут же перевожу его слова.

— Точно, — мечтательно прищуривается мама. — Мне было шестнадцать, когда я выросла и меня стали интересовать мальчики больше всяких Каштанов.

— Фууууу, — морщусь я и сам смеюсь.

— Погоди, и твоё время придёт. — Мама ерошит мне волосы. — Потом Каштан долго ждал тебя, и ему не с кем было поговорить.

Я помню её и взрослой, — говорит Каштан. — Её волосы пахли жасмином. Она заплетала их в шишку на затылке. Мне она не нравилась. Распущенные волосы ей шли гораздо больше. И она с ума сходила от кукурузных палочек. До самого твоего рождения, потом испугалась за фигуру и перестала есть сладкое совсем. По вечерам она читала детективы, когда твой папа смотрел футбол. Но отдавала предпочтение не новым веяньям современной литературы, а классике. Артур Конан Дойль, Агата Кристи, Жорж Сименон, По. Её любимой книгой был роман Десять Негритят. Ещё твоя мама всегда забывала выключать свет в ванной, и отцу приходилось делать это после того, как она засыпала. Он выключал телевизор, выключал ночник и только тогда замечал прямоугольник света в ванной. А когда ты рождался, они, узнав на УЗИ, что будет мальчик, долго выбирали имя. Она предлагала Саша, а папа хотел назвать тебя Колей. Но потом твоя беременная мама застряла в лифте с отцом. А с ними оказался ещё десятилетний мальчик по имени Никита. Твоя мама стала паниковать, у неё начались ложные схватки. Отец впал в панику. Звал лифтёра. А тот мальчик сидел рядом с ней, держал за руку и рассказывал, что у них родится здоровый мальчик. Рассказывал, каким ты будешь героем. Мама позже сказала, что взрослые дурачки впали в панику, а этот малыш сохранял спокойствие и помог ей как никто другой. Поэтому тебя назвали Никитой, в честь того мальчишки. А ещё я знаю, что мама не зря купила тебе салатовую кепку. В тот день, в лифте у того мальчика была точно такая же. И ещё, он был зелёным. Обычный десятилетний ребёнок вряд ли смог бы так себя повести.

— Эээээ… — я просто шизею, ибо почти все факты, кроме детективов, мне неизвестны. Я по памяти передаю всё, что сказал Каштан, и вижу, что с каждым фактом, мир мамы рушится и рушится.

• Предыдущая
• 33/76
• Следующая