Великая война. Тайна рождения ХХ века - Фурсов Андрей Ильич - Страница 15

Значение пространства помимо его «количества» определяется его качеством, которое есть функция экономического потенциала. Вот и сравним их. Чугуна и стали Германия в 1914 г. выплавляла чуть меньше, чем Антанта вместе взятая: 32,5 млн. т против 35,4 млн. т (из коих 17,7 млн. приходились на Англию), с добавкой австро-венгерской «гирьки» в 4,5 млн. т ЦД выходили вперёд. Добыча угля ЦД в 1914 г. составила 324 млн. т (из них 277 млн. — Германия); у Антанты — 368 млн. т (Англия — 292 млн.; Франция — 40 млн; Россия — 36 млн.); для сравнения: США — 455 млн. т.

Англичане и немцы в 1913 г. почти сравнялись по потреблению энергии: 195 млн. метрических т угольного эквивалента у первых, 187 млн. — у вторых (США — 541 млн. т; Франция — 62,5 млн.; Россия — 54 млн.; Австро-Венгрия — 49,4 млн. т). Накануне войны Германия превосходила Великобританию в доле в мировом промышленном производстве: 14,8% против 13,6% (у США — 32%, у России — 8,2%, у Франции — 6,1%[7].

Экономический потенциал определил и военные расходы держав в начале XX в. Цифры и особенно динамика настолько интересны, что имеет смысл привести их в таблице (данные с устранением опечаток приведены по табл. II—IV из работы А.Дж.П. Тэйлора «Борьба за господство в Европе 1848―1914», М.: Изд-во иностр. лит., 1958, с.39; цифры даны в млн. ф. ст.; первая, большая по размерам цифра — общие военные расходы; из двух меньших цифр верхняя — расходы на сухопутную армию, нижняя — на ВМФ.

Из таблицы видно, что немцы, постоянно наращивая темп, выигрывали в гонке вооружений у англичан. С 1910 по 1914 г. они (и австро-венгры), почти удвоили расходы, и если в 1910 г. немцы отставали от Великобритании на 4 млн (64 против 68), то в 1914 г. опережали ее на 34 млн со 110,8 млн! Британская империя — гегемон XIX в. — плохо вписывалась в век XX, и британцы сами признавали это: «Правда заключается в том, — писал в 1903 г. премьер-министр сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман, — что мы не можем обеспечить боевую (fighting) империю... мирная империя старого типа — вот этому мы вполне соответствуем». А вот Второй рейх не просто хорошо вписывался в XX в., но творил его, определял условия для вхождения в этот век других, легко превращая экономическую мощь в военную и превращаясь в «боевую империю». Всего один пример: к началу войны немцы имели 9388 орудий (из них тяжёлые — 3260, знаменитые 120 мм гаубицы Круппа). Для сравнения: Россия — 7088 (из них тяжёлые — 240); Австро-Венгрия — 4088 (из них тяжёлые — 1000); Франция — 4300 (из них тяжёлые — 200). Немецкая промышленность производила 250 тыс. снарядов в день, англичане — 10 тыс. снарядов в месяц. Поэтому, например, в боях на линии Дунаец-Горлице немцы всего за четыре часа выпустили по русской третьей армии 700 тыс. снарядов (за всю франко-прусскую войну они выпустили 817 тыс. снарядов). Значение тяжёлой артиллерии выявилось уже в самом начале войны: 60-70% потерь кампании 1914 г. — её работа. Первая мировая была войной тяжёлых артиллерий или даже, уточняет Террейн, войной бризантных снарядов.

В качестве последней по счёту иллюстрации: во время войны англичане через посредников закупили у Германии 32 тыс. биноклей — лучших в мире.

Второе место по военным расходам в 1914 г. занимала Россия. В 1910 г. она отставала от Германии всего лишь на 1,2 млн. ф. ст., но в 1914 г. разрыв стал огромным. Правда, Россия, чтобы держаться на уровне, вынуждена была тратить на военные нужды большую часть национального дохода — 6,3% в 1914 г. Таков удел всех экономически отстающих (ср. СССР против США в 1970―1980-е гг.); Австро-Венгрии приходилось тратить 6,1%, тогда как Франции — 4,8%, Германии — 4,6%, а Англии — 3,4%.

Во время войны долю военных расходов пришлось ещё больше увеличить, и если экономика практически всех крупных стран это позволяла, то социально-политический каркас мог выдержать это далеко не во всех странах. Тотальная (в том числе и экономическая) война стала серьёзным испытанием для всех, и чем архаичнее социальная и политическая структура, тем серьёзнее. Иногда — смертельно серьёзнее. Именно Первая мировая война сломила историческое «сопротивление старых порядков» (А. Майер), довершив то, что начала Великая французская революция в 1789 г., и закрыв таким образом в 1914 г. «длинный XIX век».

Таблица очень хорошо показывает контраст между морскими и сухопутными расходами Великобритании и Германии, их военные приоритеты. Не случайно ещё в 1904 г. британские военные говорили: военный конфликт между Берлином и Лондоном — это нечто вроде схватки слона с китом, в котором каждому из противников будет очень трудно проявить свою сильную сторону.

Решая эту проблему в реальности уже идущей войны, Германии и Великобритании пришлось взаимоуподобляться: в какой-то степени слон попытался стать китом, а кит — континентальным слоном. История показывает, что, как правило, такие попытки ни к чему хорошему не приводят, а часто бывают просто контрпродуктивны — немцы так и не смогли составить конкуренцию англичанам на море, а успехи их подводной войны были среди факторов, ускоривших военное вмешательство США. Попытки Великобритании повести себя в качестве континентальной державы перенапрягли её на несвойственный ей манер и оказались большущим гвоздём для будущего гроба Британской империи.

В первые дни войны в Лондоне, Париже, Берлине, Вене и Петрограде (так стал называться Петербург) царило в целом радостное шапкозакидательское настроение: предполагалось, что война продлится несколько недель и быстро закончится победой. Отсюда — воодушевление, порой — экзальтация. Словом — ощущение праздника. И это действительно был последний, предзакатный праздник европейской цивилизации. М. Джилберт объясняет эту наивную уверенность европейцев тем, что в течение более тридцати лет (между франко-прусской и мировой) Европа не знала войн; без войны выросло два поколения. Точнее так: они знали войны, но колониальные, где превосходящие силы «наших», «белых цивилизаторов» обрушивают на далёкого и слабого врага огонь пулеметов и гигантских морских орудий. Правда, была сильная травма англо-бурской войны, но, во-первых, её испытали только англичане; во-вторых, совместная европейская акция против ихэтуаней («боксеров») в Китае относительно быстро вытеснила неприятные воспоминания. Сухой остаток по М. Джилберту: «природа (новой возможной. — А.Ф.) европейской войны, в отличие от войн колониальных понималась европейцами плохо». Несмотря на то, что в начале XX в. о возможности войны говорилось — и говорилось немало, публика не ощущала, что приближается нечто принципиально новое и страшное.

Не ощущали этого и многие государственные и политические деятели того времени (редкие исключения — Вальтер Ратенау и лорд Китченер, предупреждавшие о длительности надвигающейся войны), многие журналисты и учёные. Наивный Фрейд, узнав об австро-венгерском ультиматуме Сербии, писал, что впервые за 30 лет чувствует себя австрийцем и что история подарила Австрии второй шанс; что тут скажешь — психоаналитик, понимаешь.

История, может, и подарила, а Россия отобрала, вырубив по сути уже в 1914 г. (Галицийская битва 19 августа - 21 сентября, в которой австро-венгры потеряли до 45% своей военной силы) — по принципу каратэ, с одного удара — двуединую монархию из войны и из истории. По иронии истории схватка между бывшими подданными Австро-Венгрии — австрийскими и чехословацкими экс-пленными — в Челябинске в мае 1918 г. станет той искрой, от которой гражданской войной в России взорвётся социальный динамит, заложенный большевиками, левыми эсерами и другими силами. Своего рода загробный привет одной империи другой. Но это к слову.

Более точным, чем Фрейд, оказался в своей оценке автор любимой работы Сталина «Мозг армии» будущий маршал Б.М. Шапошников: «Путь Австро-Венгрии был предначертан... Он вёл... в нирвану!». Правда, Шапошников писал post factum. Впрочем, проницательным людям это было ясно ещё в середине XIX в.: «У Австрии больше нет смысла существования», — писал Тютчев, отмечая, что после 1849 г. она сохранилась только благодаря русской поддержке. И, добавлю я, сохранялась в течение ещё 69 лет по логике бытия европейской пентархии; с 1870-х гг. к этому добавилась поддержка Германии.