Упавшие в Зону. Вынужденная посадка - Буторин Андрей Русланович - Страница 15
- Предыдущая
- 15/16
- Следующая
Плюху невольно захотелось отбросить бластер подальше. Только куда его тут отбросишь? Все равно упадет под ноги. А где после его взрыва образуется отверстие – в штанине, на груди, на рукаве – какая разница? Все равно от него самого останется лишь уголек в несгораемой оболочке.
Вместо жалости к себе любимому накатила вдруг такая злость!.. Косморазведчик! Выпускник академии! «Малообразованный бродяга» сколько раз говорил тебе: это Зона, это Зона, это Зона!.. Так нет же, не хватило ни ума, ни хотя бы капли благоразумия, чтобы выслушать знающего, опытного человека!.. Мне все нипочем, я образованный, я у-у-ууумный! Вот и жарься теперь, умный, словно курица на гриле. Так тебе, упрямой бестолочи, и надо! Жаль, что уроком тебе полученный опыт уже не станет.
Неистовое пламя продолжало гудеть в цилиндре. Красивое, ослепительно-яркое, оранжевое, как новогодний мандарин. Плюх даже почувствовал его вкус и вспомнил елку, большую, шикарную, под стать настоящим лесным красавицам. Да-да, вот такую же зеленую, как этот огненный завиток… Что?.. Почему пламя сверху стало зеленым? И это кажется, или гудение и впрямь стало тише, а сам поток огня не столь равномерным?
Действительно, бушующий внутри цилиндра огонь стал вдруг отчетливо менять цвет. Его языки становились то зелеными, то голубыми, то пропадали местами вовсе. В одном из таких кратковременных разрывов разведчик успел разглядеть злобно-сосредоточенное лицо Шершня. Затем, когда разрывы стали более частыми и широкими, Плюх увидел, что сталкер совершает какие-то странные прыжки вокруг цилиндра. Исполняет пляску смерти? Может, у местных в порядке вещей прощаться таким образом с покойниками?.. Но он-то еще не покойник! И у Шершня в руке вовсе не шаманский бубен, а знакомая фляга в матерчатом чехле. И сталкер трясет ею не просто так, он поливает ее содержимым цилиндр!
Плюх невольно протянул к Шершню руку. И рука легко прошла сквозь невидимые границы цилиндра! Разведчик рванулся вперед и уперся в огненную стену… Впрочем, нет, уперлись ноги и грудь, а вот выше… Выше была свобода!
Плюх протянул вторую руку и наконец-то избавился от бластера, отшвырнув его как можно дальше.
– Давай-давай, вылезай! – завопил, увидев это, Шершень. – У меня спирт кончился, сейчас она снова восстановится!
Разведчик уперся ладонями в неустойчивые, плавающие края цилиндра, подпрыгнул и кувырнулся вперед. Ощутив наконец свободу, он быстро-быстро пополз в сторону, даже не попытавшись от охватившей сознание ошалелости встать на ноги. Когда опасность осталась метрах в десяти позади, Плюх растянулся на земле лицом вниз и, кажется, заплакал. Во всяком случае, когда он все-таки поднял голову, то увидел перед собой расплывшееся, как при взгляде из-под воды, хмурое лицо сталкера.
– Будешь должен, – буркнул тот. – И за то, что жизнь тебе спас, и за пол-литра спиртяги. Чистого, так-на, девяносто шесть градусов, такой хрен где достанешь.
– На корабле есть спирт, – пробормотал косморазведчик. – Много. Литров пятьсот.
– Ну вы и пить! – воодушевился Шершень. Он хотел похлопать Плюха по плечу, но резко отдернул руку. – Ух ты, горячий какой! Погоди, не шевелись, я на тебе тушенку разогрею.
Глава 6
В целом Шершень был доволен: почти все шло по плану. Разве что едва не разрушил эти планы «солярий» – одна из опаснейших аномалий, выбраться из которой живыми доводилось считанным единицам, да и то эти «счастливчики» вскоре умирали от полученных ожогов или милосердия друзей. Первым же и пока единственным по-настоящему спасшимся стал Плюх. Благодаря суперскафандру и, в первую очередь, действиям самого Шершня. Спирт, конечно, жалко, но потеря косморазведчика оказалась бы куда трагичнее.
Трапезничать пришлось, что называется, «насухую». Ну, может и к лучшему – расслабляться хорошо в конце дела, а тут все еще только начиналось. Правда, слегка подлечить нервишки после стресса с «Солярием» не мешало бы, конечно, обоим. Вон как Плюх дергается, до сих пор в себя не пришел.
– Ты ешь давай, ешь, – не вытерпел Шершень. – Чего хлеб теребишь, раскрошил весь… Продуктов и так мало.
– Хлеб!.. – буркнул разведчик. – Разве это хлеб? Вот у нас…
– А мы сейчас не у вас, так-на! И хавай, что дают. Скоро и этого не станет.
– На корабле много продуктов.
– Тебя послушать, твой корабль – прямо склад всего на свете. Море спиртяги, горы жратвы и несколько тысяч паровых машин[5]… Но даже если так, до того корабля еще дойти нужно.
– Паровых машин нет, у корабля иной принцип действия. А идти до него всего-то восемьдесят километров.
– Всего-то? – вскипел сталкер. – А ты забыл, Карлсон жареный, что это Зона, а не Елисейские Поля? Ты, вон, и километра не протопал, а в «солярий» загреметь успел. Если бы не я…
– Ну сколько можно-то?! – отбросил Плюх на импровизированный стол мятый кусок хлеба. – Я ведь тебя уже поблагодарил. И не специально же я в этот «солярий» залез! Ты ведь тоже не знал, что там такое щелкает.
– Не знал, – согласился Шершень. – Обычно «солярий» перед активацией скрипит, как дверь несмазанная. Иногда трещит, будто ветки ломают. И всегда, зараза такая, тянет подойти ближе, посмотреть, что же это такое.
– Вот и меня потянуло, – признался косморазведчик. – Но как ты узнал, что «солярий» боится спирта?
– Это не я узнал. Правила Зоны, как и уставы в армии, пишутся кровью. Сначала погибали все, кого угораздило попасть в эту чертову аномалию. Угли одни оставались, а чаще – зола да пепел. Но как-то сталкер один спасся, Бутылек. Пьяница был знатный, все приговаривал: «Вот бутылек приму, и…» Артефакты только на бухло менял, непонятно, чем и питался, так-на. Короче, этот Бутылек из «Солярия» живым выпал. Обгоревшим подчистую, без глаз, ушей, пальцев и… прочего, но живым. Ребята его пожалели, конечно, пристрелили. Но сам факт!.. А у сталкеров насчет того, что жизнь спасти может, соображалка хорошо работает. Туда-сюда покумекали и решили, что не иначе как проспиртованность Бутылька спасла, он ведь трезвым-то никогда не был. И пару-тройку «бутыльков» всегда в рюкзаке носил. Без изысков. В общем, после того случая многие стали флягу со спиртом наготове держать, под рукой, чтобы, если что, – сразу… Ну и вскоре Либону случай предоставился, земля ему, как говорится, пухом. Попал в «Солярий», флягу успел снять, колпачок свинтить. Брызгал уже вслепую, глаза сразу от жара лопнули. Ну да что там смотреть – сам знаешь… Выкарабкался, в общем, Либон, сумел напарникам прошамкать насчет фляги, но тоже пристрелить попросил, все равно не жилец был, со стопроцентным ожогом-то, так-на. Ну и еще два-три случая были. Вот оттуда и узнал я. И вовремя вспомнил. Понял теперь?
Побледневший разведчик кивнул.
Доедали молча. Когда Шершень убирал остатки в рюкзак, в очередной раз удивился доброте своих подельников. Подбросили рюкзак, не тронули запас «латунчиков», только тушенки поубавили – оставили всего пару банок. Ну, это, видать, в счет наказания за «крысятничество». А все остальное, если подумать, совсем не из жалости, зря он и удивляется. Просто и ежу понятно, а Бизону и остальным тем более, что без жрачки и без патронов в Зоне долго не протянешь. А дело-то у них опять общее, причем он, Шершень, играет в нем далеко не последнюю роль. Правда, могли бы с рюкзаком этим что-нибудь и поумнее придумать, а то ведь Плюх так до конца и не поверил, что в прошлый раз его просто не заметил.
– А ведь Блямс тоже мог в такой вот «солярий» попасть? – спросил вдруг косморазведчик.
– Мог, – не стал скрывать очевидного сталкер. – И в «солярий», и в еще какую угодно холеру в крапинку. Так что я бы на твоем месте не стал очень уж на встречу с ним надеяться.
– Да как ты можешь так спокойно об этом говорить? – подскочил Плюх. – Это же мой друг! Друг! Понимаешь?.. Пошли скорей к ученым – может, они его видели, или подскажут чего.
– Где его могли твои ученые видеть? – тоже поднялся на ноги Шершень. – Я же тебе говорил: они не могут дальше ста метров от своей лабы отойти, а то и еще меньше. Уж если кто его и мог видеть, то сталкеры… – Он хотел добавить, что в этом случае «кузнечика» наверняка бы подстрелили, но благоразумно промолчал. Тем более, он и так знал, что могло случиться с Блямсом. Ну, с небольшими вариациями.
5
«У меня там, наверху, несколько тысяч паровых машин» – фраза из повести Астрид Линдгрен «Карлсон, который живет на крыше».
- Предыдущая
- 15/16
- Следующая