Бывают дети-зигзаги - Гроссман Давид - Страница 63

• Предыдущая
• 63/70
• Следующая

— Наш господин отец не пускал ее из двора, — усмехнулся Феликс, — ты представляешь, Лоли? Машина это или стекло-фарфор?

Он сел на водительское сиденье, Лола назад. Бесполезно было расспрашивать Феликса, где он разыскал Жемчужину, — он и куда менее чудесные свои поступки предпочитает окутывать тайной. Да и какая мне разница? Не всякое знание — сила. Луч прожектора хлестнул по нам. Охранники сделались назойливыми, как собаки. Наверное, решили, что мы тут пытаемся организовать побег. Внутри что-то прогнусавил громкоговоритель. Мы с Феликсом переглянулись. Похоже, и у него по спине забегали мурашки. Я еле заметно кивнул. Феликс завел машину. Мотор трижды тихонько кашлянул — по этому скромному кашлю и не догадаешься о шести цилиндрах, — и Жемчужина тут же вздрогнула, как спящая красавица от поцелуя, и ожила, Феликс опустил ручной тормоз, дал газу, и толстые шины, на которых, возможно, раскатывал еще генерал Монтгомери[35], воюя с Роммелем[36], с ревом оторвались от песка, разбрасывая его в стороны.

И мы пустились в путь.

Не по основной дороге. Полями и окольными тропами.

— Хочешь чутку порулить?

— Что ты сказал?

— Ты хочешь порулить? Вот что я сказал.

Хочу ли я порулить?

— Феликс! — Моя бабушка вытянула с заднего сиденья острый указательный палец. — Оставь свои глупости!

— Дай ребенку порулить! Полиции нет. Людей нет. Чем плохо? Он уже руливал поездом!

— Лола, ну чуть-чуть! — заныл я.

— Феликс — только если ты будешь придерживать руль. И вообще, не нравится мне эта затея.

Феликс подмигнул мне. Мы остановились. Поменялись местами. Я с трудом доставал до педалей. Нажал на газ. Жемчужина рванулась вперед. Сколько в ней силы! Я притормозил, перешел на вторую передачу. Она слушалась меня, она узнала меня, я знал, как вести себя с ней, это знание было у меня в крови, ручка коробки передач удобно ложилась в ладонь — а ведь когда-то она казалась слишком большой… Пожалуй, я мог бы давать уроки вождения Маутнеру. А что сказал бы отец, если б меня увидел? Да он с ума сойдет, если я ему расскажу. Может, лучше не говорить? Бабушка моя сзади причитала то «Нуну! Нуну!», то «Феликс! Феликс!». Я приминал колючие заросли, огибал крупные камни, я наконец понял, как подкручивать руль вправо-влево, чтобы машина держалась прямо, и во лбу у меня уже загорелась знакомая точка, и я что есть силы нажал на газ — взлететь, взвиться в воздух…

Нет. Я остановился. За секунду до взрыва успел удержать себя. Однажды я уже потерял Жемчужину из-за собственной глупости. Я не сделаю этого снова.

— Твоя очередь. — Я уступил место Феликсу.

— И все? — изумился он. — Я-то думал, ты едешь до самой горы.

— Нет. Хватит. Мне хватит, правда. Спасибо.

Лола протянула мне руку с заднего сиденья:

— Иди ко мне.

Я перебрался назад и прижался к ней. Мне было хорошо. Словно я исправил что-то. Победил себя. Феликс по-прежнему смотрел на меня в зеркало заднего вида с легким разочарованием. Лола царственным своим голосом, каким она когда-то бросила таксисту «Счет пришлите в театр!», повелела: «К Лунной горе!» Феликс шмыгнул носом и нажал на газ.

Мягко и бесшумно машина скользила в ночи. По радио пели по-английски, Феликс вел машину, а Лола простерла над нами свой сиреневый шарф — мой сиреневый шарф, мы с ней вдвоем вполне под ним уместились. Мы говорили шепотом: хотели поговорить тет-а-тет (как это называет Габи). Ну, и чтобы Феликсу не мешать.

— Спрашивай, Нуну, — сказала она мне, — спрашивай меня о чем хочешь. Мы столько времени потратили впустую. Спрашивай, мне очень хочется тебе ответить.

Ну ладно.

— Когда Зоара была маленькой, она знала, что Феликс… Ну, что он…

— Очень хорошо, — оценила она. — Прямо и по делу. Точно как я. Похоже, ты унаследовал от меня не только актерские способности.

— А это от тебя? Не от… — я чуть не сказал «Габи». Трудно все-таки отказаться от того, во что верил всю жизнь.

— Надеюсь, что от меня. Твоя мама тоже была неплохой актрисой. У нее был талант, было чутье, в детстве она целыми днями пропадала у меня в театре. О, ее завораживал театр: бархатный занавес со складками, королевы, герои, прохвосты… Актеры называли ее талисманом сцены. Что ж, похоже, этот талант немало помог Зоаре в жизни — скольких ей удалось обмануть… Но ты задал важный вопрос…

— …Знала ли она, что он был преступником. — На этот раз я легко выговорил слово.

— Не только не знала, что он преступник, — до шестнадцати лет она даже не знала, что он ее отец!

— Что?

— Ты уже большой мальчик, Нуну, и с тобой можно говорить как со взрослым, верно?

Ну да. О чем только?

— Видишь ли, бабушки бывают разные. У тебя есть бабушка по отцу, она совсем другая, и это нормально, и ты наверняка ее очень любишь — а я вот бабушка несколько иного сорта.

— Какого?

— Я по-другому думаю, по-другому себя веду… Все люди разные, ведь так?

— Да… — Я чувствовал, что она опасается меня, боится того, что я о ней подумаю.

— У меня всегда было много кавалеров, твоя бабушка любила погулять. — Она бросила на Феликса долгий взгляд, и ответная искра блеснула в его глазах. — И для Зоары Феликс был одним из моих поклонников, богатым дяденькой, который присылал ей подарки и открытки со всего мира. Иногда он приземлялся в Израиле и проводил какое-то время с ней, со мной, со всем светом, а потом исчезал, как Саба[37], — один из многих, друг семьи, мой друг.

Кажется, я понял. Она действительно бабушка другого сорта.

— А когда Зоаре исполнилось восемнадцать, он прислал поздравительную телеграмму, предложил подарить ей на совершеннолетие путешествие по всему миру, и сначала речь шла о месяце, но после первого же письма, которое Зоара прислала мне из Парижа, я поняла, что она — его. — Лола бросила на Феликса быстрый печальный взгляд. — Ты ведь сам знаешь, как легко поддаться его чарам, заслушаться его рассказами… Особенно для такого человека, как Зоара, — с таким переменчивым и буйным нравом.

Ну да, и для меня.

— Дело ведь не только в том, что Феликс рассказывал ей и чему он ее учил, не только в его обаянии. Дело в наследственности. В этом путешествии он просто показал ей, какая она на самом деле, а до того она или не знала этого, или боялась узнать. Он показал ей, что она может.

Я выпрямился. Все это звучало очень знакомо.

Феликс жал на газ, заставляя «амбер» нестись со скоростью молнии. В зеркале я видел уголок его рта. Он улыбался сам себе, гордый и счастливый. Видно, для этого он меня и похитил. Чтобы показать мне, своему единственному преемнику, то, что скрыто во мне. Рассказать тому второму Нуну о том, что он существует. Чтобы в мире осталось живое воспоминание о нем, Феликсе Глике.

Голова чуть не лопалась от мыслей. Что Лола имела в виду, говоря о наследственности? Что, я теперь тоже должен стать преступником? А если я не хочу? Если я хочу, несмотря ни на что, стать лучшим в мире полицейским? А то, что я унаследовал от отца, — это как, вообще не считается? А то, что они с Габи воспитывали и растили меня? Неужто наследственность Зоары все это победит? Неужто преступник всегда сильней полицейского? И ведь я мог перенять от Зоары не только плохое, ведь было в ней и хорошее: ее воображение, ее сказки… Что станет теперь с моей жизнью? Может, кто-нибудь все-таки объяснит мне, кто я такой?

— Одно могу сказать — ты не Зоара, — осторожно проговорила Лола. — Не забывай: ты не обязан идти ее дорогой. Ты можешь выбирать.

Я не Зоара, повторил я про себя. Я не Зоара.

— Конечно, в тебе есть что-то от нее и от Феликса. Но есть и что-то от множества других людей. У тебя ведь много родственников со стороны отца, верно? И бабушка, и дядя, известный человек, автор книг для учителей…

• Предыдущая
• 63/70
• Следующая