Бывают дети-зигзаги - Гроссман Давид - Страница 45

• Предыдущая
• 45/70
• Следующая

Мы подошли поближе. Феликс, похоже, ориентировался больше нюхом, чем зрением.

— Внутри есть один, — указал он на бытовку. — Спит.

— Откуда ты знаешь? — одними губами спросил я.

— Был костер. — На песке действительно осталось кострище. — Только один стакан кофе.

— Отлично, Холмс, — откликнулась Габи внутри меня, — но откуда ты знаешь, что он спит?

— Не знаю, — шепнул Феликс. — Надеиваюсь. Я тебе что, Илья-пророк?

Мы обошли бытовку кругом. Окон не было, и это очень обрадовало Феликса — он сложил два пальца колечком: мол, все идет как надо! Осмотрелся, нашел толстую палку и издали примерил ее к двери бытовки. Походкой кота, наводящего ужас на подначальственных ему мышей, приблизился. Выждал секунду — и сильным резким движением вставил палку между дверных ручек. Бытовка превратилась в темницу.

— Быстрее. — В голосе его снова звучала сила, просыпающаяся в минуты опасности. Будто мотор заводился и принимался рычать.

Он бросился к бульдозеру, точно к коню, которого хотел оседлать. Ткнулся туда-сюда, нашел два больших гвоздя и клещи. Я не понимал, что он делает. Мне показалось, что в бытовке кто-то проснулся и тяжело заворочался. Клещами Феликс согнул из гвоздей металлическую вилку и воткнул ее в двойное отверстие позади водительского сиденья. Вокруг по-прежнему было тихо. Я не знал, чего ожидать.

Феликс повернул свой импровизированный ключ — и бульдозер взорвался грохотом. В тишине этот рев показался особенно громким. Странно, что мы не перебудили весь Тель-Авив! Феликс вскочил на сиденье и махнул мне — прыгай сюда! — и я прыгнул.

Феликс опустил ручной тормоз, и бульдозер начал выкорчевываться из песка. Нас тряхнуло вперед-назад — как на верблюде, который лежал-лежал и вдруг решил встать. Феликс попробовал рычаги, понажимал на широкие педали, разобрался с управлением и поехал. Бульдозер сразу послушался. Когда мы проезжали мимо бытовки, мне показалось, что сквозь щель пробивается слабый свет. Дверь дернулась — ее пытались открыть изнутри.

За ошибки надо платить. Это борьба за выживание, детка. Иди, спи дальше.

Мы подъехали к длинной земляной насыпи в несколько метров высотой — видимо, это был песок из котлована. Плотный, слежавшийся.

— Эта гора не дает Лоле смотреть берег из окна, — перекрикивая рев бульдозера, объяснил Феликс. — Закрывает ей море!

— Но если здесь построят дом, он будет заслонять вид еще сильнее! — крикнул я.

— Уже три года не построят! Оставили так: гору, и бульдозер, и охрану! Закончились им деньги! Украли море и ушли. Сейчас держись как следует! Айда!

С этими словами он направил бульдозер прямо на песчаную стену. Я подпрыгнул, ухватился одной рукой за крышу кабины и зажмурился.

Отвал бульдозера врезался в середину насыпи и выгрыз из нее кусок. За три года стена затвердела от влаги и соли, но бульдозер разбил ее одним ударом. Заклубилась удушливая пыль, забиваясь в глаза, нос, уши. Феликс схватился за рычаг и отъехал назад. И снова бросился на штурм.

Бульдозер рычал, отвал приподнимался и опускался, обрушивался на насыпь всей своей силой. Целые глыбы песка растрескивались, падали и пылью взмывали в воздух. Феликс хохотал, вскидывал голову, и ревел, как лев, и подвывал, как шакал, и вопил от счастья. Я похлопал его по плечу, чтобы не забыл, что он тут не один! Он подвинулся чуть-чуть на сиденье и дал мне нажать на педаль. Бульдозер взревел, я высвободил его из-под груды песка, окружавшего нас со всех сторон, и мы снова помчались вдоль гряды, выискивая удобную точку для нападения. Это было невероятно, потрясающе, мы набрасывались на песочную гряду, как осаждающие город солдаты — на каменную стену. А я добавил в свой внутренний послужной список, в раздел «опыт вождения», еще и бульдозер (следующим пунктом после локомотива). Феликс кричал что-то во все горло, мне показалось, что он распевает: «Кто идет? Мы идем! Мы бульдозер украдем! Ай да мы! Молодцы! Мы — первопроход-цы!» И я подумал, что пора нам уже завести гимн для нас двоих, для нашей команды, выполняющей особое поручение, и вот мы, в облаках пыли, сложили такую песнь:

Я даже не знаю, кто из нас ее придумал. Я начал, а Феликс подхватил, и спустя минуту мы уже распевали дуэтом. Феликс размахивал руками, и из глаз его бежали слезы радости. В своих нищенских одеяниях, подпрыгивая вместе с бульдозером, он был вылитый древний язычник, поклоняющийся луне. И еще я подумал, что за всю его преступную жизнь ему, наверное, не приходилось совершать таких преступлений, какие он совершает со мной, — преступлений во благо, и так мы вдвоем приплясывали, махали руками и горланили, и даже желтый бульдозер исполнился нашего буйства. Я в жизни не видел такого весельчака. Он, кажется, был благодарен, что мы разбудили его от долгой спячки. Он ловко перепрыгивал с места на место, исподтишка подкрадывался к песчаной гряде и только в последнюю секунду с ревом набрасывался на нее, потрясая своей огромной лапой. Он был славный и необузданный, как детеныш мамонта, и после каждого удара поднимал зубчатую лапу к небесам и чуть не лопался от немого бульдозерьего смеха. Иногда приходилось с силой похлопывать его по ходуном ходящим бокам, чтобы он чуть-чуть успокоился…

(И, все вместе:

Темнота постепенно перетекала с неба в море. Ясная голубизна стала просачиваться сквозь коридоры, которые мы прокапывали в стене. Я дышал морем, пока соль не осела в легких. Вопил, завывал, отвоевывал его себе. Теперь оно мое! Мое и ничье больше! Навсегда!

Около пяти утра бульдозер замолчал. То ли сломался, то ли у него закончился бензин. Небо с краю прояснилось, над нами начали с воплями носиться чайки. Стена лежала в руинах, разрушенная по всей длине, и быстрые утренние волны откусывали от нее кусочки и относили остатки в море. Песок покрывал нас с Феликсом с головы до ног. Даже под веками скреблись песчинки. Лицо свело влажной соленой маской. Глаза Феликса лучились детским восторгом.

Он запустил грязную руку под воротник своей нищенской блузы и вытянул оттуда тонкую цепочку. Среди песчинок блеснули медальон в форме сердечка и два золотых колоска.

— Ты как твоя мать, — усмехнулся он. — Она была так же с морем. Сумасшедшая, как ты. Море было ее дом. Как рыба. И тебя назвала рыбьим именем.

Амнон. Тилапия[30].

Он снял один колосок и скользнул по нему пальцами:

— Теперь ты бросай.

— Я?

(Я?!)

— Ты дашь мне бросить свой колосок?

(Он даст мне оставить свой знак?!)

— Да. Так подходит лучше всего. Будь добр.

Золотой колосок лежал у меня на ладони. Я выпрямился в бульдозере во весь рост. Феликс снова смотрел на меня тем особенным взглядом, как тогда, в поезде, когда мы только встретились. Я размахнулся и изо всех сил зашвырнул колосок к небу, в море.

Колосок взлетел в воздух, медленно перевернулся, блеснул и пропал. Белая чайка спикировала следом за ним. Может, нашла его. А может, и нет.

Мы спрыгнули из бульдозера на песок и приготовились бежать. Надо было исчезнуть до того, как проснется город. На мгновение я оглянулся, и у меня сжалось сердце: наш мамонтенок-бульдозер стоял у береговой линии, грустно опустив лапу. Всего на одну ночь нам удалось пробудить его от колдовского сна — и вот он снова погрузился в него.

В бытовке кричали и стучали в дверь. Секунду помедлив, Феликс подошел к двери и чуть-чуть ослабил палку-запор. Удары прекратились. Похоже, внутри испугались. Мы поспешили было прочь, но Феликс остановил меня:

— Посмотри туда, Амнон.

• Предыдущая
• 45/70
• Следующая