Страж. Тетралогия - Пехов Алексей Юрьевич - Страница 37

• Предыдущая
• 37/384
• Следующая

Вопреки всему, нападавшими оказались не темные души, а люди. Пятеро агрессивных оборванцев, половина из которых обезумела оттого, что они больны, набросились на нас с двух сторон на маленькой площади, где возле перевернутой телеги с оторванным колесом пировало воронье, объедая скудную плоть, оставшуюся на костях мертвецов.

Люди ничего не просили. Они просто кинулись на нас, желая прикончить чужаков, зашедших на их территорию. Шуко, не раздумывая, влез в бой, оставив для меня только двоих. Один был вооружен кинжалом, другой вилами. Он ткнул меня ими в лицо. Я сбил древко вверх, плашмя ударив по нему палашом, оказался рядом, дернул мужчину за локоть, толкая на человека с кинжалом.

Мужик с вилами взвыл, когда клинок не успевшего среагировать соучастника воткнулся ему в живот, а я, не собираясь дожидаться, когда они придут в себя, подскочил к уцелевшему, замахиваясь оружием. Он закрылся левой рукой, правой вытаскивая кинжал из тела товарища, но мой рейтарский палаш перерубил ему руку возле запястья и с противным звуком развалил голову, словно спелый арбуз.

Шуко так и не достал ни рапиру, ни пистолет. Он горел холодным гневом, и сейчас этот гнев был направлен на шакалов, преградивших ему дорогу к мести. Черная бритва вскрыла глотку первому, располосовала лицо второму и уже оставила несколько глубоких порезов на руках у третьего. Горожанин был последним из тех, кто еще оставался на ногах и держал оружие. Заметив, что он в меньшинстве, мужчина бросился наутек, но Шуко настиг его в конце улицы и, не слушая воплей о пощаде, прикончил. Вернувшись, он добил раненого, и я не собирался читать цыгану лекцию о святости человеческой жизни. Успел присмотреться к убитым и увидеть на их шеях ожерелья из отрезанных ушей.

Болезнь и хаос заставляет выползать на свет слишком много мрази, которая в обычной жизни старается вести себя тихо и сдерживать свои порывы. Во всяком случае, эти господа больше никому не причинят вреда.

Мы добрались до арены после рассвета. Ближайшее отсюда жилье находилось больше чем в семи сотнях ярдов, место в городе считалось недобрым, что и неудивительно — раньше здесь пролилось много крови.

Огромное круглое строение было частично разрушено. Оно устояло перед землетрясениями, пожарами и бегом времени, но не выдержало натиска людей. Когда отстраивались ближайшие к арене районы Солезино, на камни пустили стены колоссального цирка и полностью разобрали внешний периметр. Арену окружали пустыри, поросшие барбарисом и боярышником, куда летом приходили пастись козы, а сейчас не заглядывали ни живые, ни мертвые.

Шуко нырнул в черный проем, я последовал за ним. Квадратные колонны, каменный кирпичный свод, несколько очень крутых лестниц уводили вверх, на зрительские трибуны. Здесь было темно и мрачно, да еще к тому же грязно. Цепью коридоров мы вышли к центральному залу, который открывал дорогу на саму арену. Пол, когда-то деревянный, теперь отсутствовал, и глубокие шахты подземелья, где до начала представления держали животных и рабов, только и ждали тех, кто свалится в них и переломает себе все кости.

Пришлось искать обходной путь, забравшись на второй ярус, а затем спускаясь вниз. Здесь мы с Шуко разошлись.

— Обойду по кругу, расставлю ловушки, — сказал он.

— Дублируй фигуры и постарайся перекрыть все щели. Сам видел, как она проворна.

Цыган нехорошо усмехнулся:

— Постараюсь быстро вернуться. И его поглотил мрак коридора.

Меня слегка знобило, так что я поднял воротник куртки и, щурясь на свет, вышел на нижнюю трибуну. Каменные сиденья тянулись по кругу покуда хватало взгляда. Трибуны были разбиты на сектора и ярусы, которые кое-где еще «украшали» статуи богов с отбитыми головами и руками. Они, в отличие от скульптур портика, находились в безобразном состоянии. Три яруса арок, венчавших арену, словно короны, уцелели в первозданном виде лишь с восточной и северной сторон огромного эллипсовидного сооружения. Остальные рухнули внутрь, разбив ряды скамей, и высились мраморными грудами, уродуя прекрасное здание.

Каменную арену, где некогда погибали тысячи бойцов, а звери рвали первых христиан на части, теперь покрывал слой земли, на котором росла пожухлая трава. Я спрыгнул вниз с достаточно большой высоты, отстегнул пояс с палашом, бросив его на землю, вытащил кинжал, оглядывая бесчисленные трибуны. Иронично отсалютовав клинком тысячам невидимых зрителей, оставшимся в прошлых веках, я принялся за работу.

Время поджимало, я спешил, старался не ошибаться, то и дело поднимал взгляд от создаваемых фигур, но трибуны оставались пусты. Вся подготовка заняла чуть больше получаса, и, кажется, я со времен своих выпускных экзаменов не рисовал столь сложных комбинаций, связывая их между собой своей жизненной силой. Чертеж системы можно было назвать идеальным, он способен изжарить почти пять десятков душ, прежде чем исчезнуть.

Работая, я взмок, словно таскал мешки. Сбросил куртку, закатал рукава. На дальней трибуне появился Шуко, махнул мне рукой, показывая, что все в порядке, и вновь исчез. Не скажу, что я оставался хладнокровным. Давно мне не встречалось таких противников, так что я несколько нервничал, думая об исходе схватки, хотя и доверял цыгану. В этой охоте я всего лишь приманка, и Шуко придется самому захлопнуть ловушку. А до этого момента мне предстоит постараться не умереть.

Я еще раз проверил фигуры, застывшие вокруг меня знаки, ожидающие своего часа, и сел на землю, убрав кинжал в ножны. Звездчатый сапфир на рукояти покрылся инеем и был чертовски холодным.

В который раз я подумал — какое счастье, что поблизости нет Проповедника. Эта неприкаянная душа с удовольствием называет меня дураком, ослом и недалеким идиотом, а также осыпает цитатами из священных книг. Например, про псов, возвращающихся к падали, словно глупец, повторяющий глупость свою.[34] Обязательно сказал бы, что, к примеру, Пауль бы точно не отдал свою жизнь на милость Шуко, опасаясь его вспыльчивости и излишних эмоций.

Я закрыл глаза, вспоминая Розалинду и ее учителя. Глухая тоска подтачивала меня изнутри. Нас, стражей, слишком мало осталось, и каждый год становится все меньше и меньше. Мы гибнем в городах, деревнях, на заброшенных кладбищах и в дремучих лесах, пытаясь защитить людей от злых душ. И каждая наша потеря хорошо видна во время ежегодных сборов в Арденау, когда кресло товарища или знакомого остается пустым. Мы привыкли забывать об эмоциях и не оплакивать наших мертвецов, потому что каждый из нас в любой миг своей жизни знает, что может не вернуться после встречи с одной из темных сущностей. Мы стараемся стать черствыми, в первую очередь для самих себя, чтобы выжить тогда, когда эмоции могут погубить.

Нас так воспитывали, иногда выбивая жалость, горе и сострадание палками, как бесполезные чувства, способные убить стража ничуть не хуже, чем нерасторопность при встрече с окуллом.

Это правильно. Но порой мне кажется, что мы перестаем быть людьми и становимся бездушным оружием с холодным разумом, у которого совсем нет сердца. Иногда это обстоятельство меня чертовски пугает.

Время тянулось бесконечно. Солнце появилось вначале в самой нижней арке арены, затем — в средней, наконец, в верхней и, преодолев портик, неспешно поползло по небу. Я расслабился и, закрыв глаза, ждал.

Волноваться не имело смысла. Я знал, что она придет, потому что деваться ей было некуда. «Связывающие кандалы» сковали нас навеки, и разбить их можно было лишь со смертью одного из связанных. Эта фигура тянула из темной души силу, жгла ее, и та жаждала избавиться от свалившейся на нее напасти. Как только тварь оправится — она придет и постарается прикончить стража, причинившего ей страдание.

И она пришла. Я почувствовал ее присутствие, открыл глаза, положил руку на кинжал. Душа предчувствовала ловушку, поэтому сохраняла осторожность, ходила кругами, и я чувствовал, как ее злоба и ненависть то приближаются, обжигая иглу в моем сердце, то отдаляются. Наконец, она решилась — выползла из мрака на свет, на арену, и мою спину пронзил ее злобный взгляд.

• Предыдущая
• 37/384
• Следующая