Перевозчик (СИ) - Осворт М. "athwart" - Страница 43

«Начала мореходного дела». Переплет из просмоленной парусины; чернила, кое-где расплывшиеся и выцветшие; на полях - множество полустертых заметок: книга, очевидно, повидала немало. Краткая история судостроения и морских путешествий, типы судов, их ходовые свойства, подбор корабельной команды и судовая роль, оснастка, узлы, построение карт, введение в искусство отыскивать путь по звездам, расчет провианта, крупнейшие торговые порты, корабельные флаги, течения, опасные участки, морская живность, действия при кораблекрушении, дымовые сигналы - и так далее, и тому подобное. При всей своей, пока что заочной, любви к морским путешествиям, Мичи как-то не удосужился до сих пор подробно ознакомиться с более или менее полным изложением основ этой науки. Что же, вот оно, перед ним. Пришло, значит, время. Но как эта книга попала к Онди, почему оказалась в его сундуке - одна из немногих? И удастся ли найти ответ на эти вопросы?

«Табак и курительные трубки в истории Четырех Миров». Тонкая книжица в плотной бумажной обложке; ничего, на первый взгляд, примечательного, кроме разве что самой бумаги - волокнистой, с вкраплениями настоящих табачных прожилок. Интересное исполнение. Трубки и запах табака Мичи весьма понравились, но ни малейшей потребности серьезно исследовать эту тему он вовсе пока не чувствовал. А вот Онди, похоже, нашел для себя в этом что-то вполне особое. Онди, Онди - думалось Мичи - кто мог знать тебя по-настоящему? Кем ты был? Какими путями шел?

«Искреннему искателю истины доброе в пути наставление». Обыкновенно Мичи избегал книжек с такими названиями. Под их обложками скрывались, как правило, в школе еще набившие ему оскомину россыпи банальностей, изложенных языком выспренним и неудобочитаемым. Ни спорить, ни соглашаться с подобными сочинениями не возникало желания; повествовали они о вещах бесспорных, понятных, на взгляд Мичи, и без всякого объяснения, нудно разжевывая вопросы, сводившиеся к простому здравому смыслу, а потому были чтением откровенно скучным. Книга была старой. Даже впечатляюще старой - неопределенного цвета кожаный переплет, едва не рассыпающиеся в руках страницы, да и сама манера письма выдавали мало-мальски наметанному глазу более чем почтенный возраст этого томика. Мичи кратко пробежал глазами оглавление. К его удивлению, книга походила на множество хорошо знакомых ему нравоучительных сочинений разве что лишь названием. Содержанием же ее было краткое изложение положений учения четырех основных философских школ: попытка честного, непредвзятого рассмотрения и некоторого обобщения, опиравшегося на точки единства, общие для непримиримых соперников. Удивительно, но книга была написана языком доступным и ясным - хотя и несколько, как показалось Мичи, старомодным. Больше того, она была пропитана тонким и теплым юмором, словно представляя собой беседу четверых закадычных приятелей, придерживающихся взглядов различных, но превыше всего ценящих свою дружбу - хоть и не упускающих случая подшутить друг над другом. «Ну - довольно подумал Мичи, радуясь такому неожиданному повороту - наконец-то. Хоть будет, что почитать». Беглого знакомства с несколькими книгами из личной библиотеки Онди было достаточно, чтобы понять, что вкусы старого самадо были, мягко говоря, довольно своеобразными.

«Напрямик. Записки ойати». Ойа была темой, к которой Мичи относился несколько настороженно. Известная в мире, как считалось, с незапамятной древности, долгое время она оставалась, кажется, благополучно забытой; лишь недавно была она словно открыта заново, и обретала теперь в Ооли новую жизнь, переживала неожиданное и впечатляющее возрождение. Так уж получалось, что равнодушных в этом вопросе не находилось. Одни проклинали ее, считая наваждением бездны, завладевающим волей человека, разжижающим его жизненную силу и сводящим с ума. Другие - к ним, похоже, принадлежал и автор этой книги, переплетенной в тонкую желтую кожу и писанной на голубоватой полупрозрачной бумаге - относились к ойе, как жители песчаных дюн к своим вака. Она была для них всем: не только источником утонченного вкуса, наслаждения и самым даже таинством приготовления, но чудодейственным лекарственным средством, посредником в переговорах, помощником в принятии решений, воспитателем характера, надежным оракулом, проводником на жизненном пути и учителем мудрости. По их словам, ойа способствовала прямому, непосредственному проникновению в суть вещей и событий - что, похоже, и обыгрывалось в названии этой книги - а кроме того, обладала свойством обострять восприятие, усиливать глубину чувственных переживаний и - в определенных обстоятельствах - даже приоткрывать подготовленному человеку возможность испытать нечто и вовсе невообразимое, лежащее далеко за пределами слов. Мичи то и дело слышал все эти разговоры, прислушивался, но, не будучи знаком с ойей непосредственно - как в силу слишком юного возраста, так и благодаря своему решению не торопиться с приобретением подобного рода опыта, не разобравшись прежде в сути дела как следует - предпочитал не примыкать ни к одной из сторон, а потихоньку собирал доступные сведения. Такой, целиком посвященной бы ойе, книги ему пока что не попадалось. Это была хорошая находка.

«Книга нежности». Объемистая подборка любовной лирики. Белая - негласно, по сложившейся традиции, принятая для переплета такого рода книг - кожа; серебряный обрез, обитые серебром уголки, и даже декоративный серебряный же замочек, на который книга закрывалась, подобно драгоценной шкатулке. Изящный почерк переписчика - даже и, вероятнее всего, переписчицы; тонкая гладкая светлая бумага с голубыми прожилками. Сделано было изящно, роскошно и дорого: выручить пару золотых можно было немедленно, стоило показать книгу мельком любому торговцу, сколько-нибудь да смыслившему в своем деле. Знакомство чуть более пристальное тут же добавило бы к цене еще золотой - и кто знает, сколько могла бы она принести, если проявить терпение, дождаться хорошего покупателя? Мичи осторожно переворачивал страницы. Некоторые были украшены картинками - и не теми, обыкновенными, что кочуют из книги в книгу, срисованные будто одна с другой, но вольными, беглыми, прежде невиданными, словно воздушными зарисовками, что отвечали так тонко звонким, легчайшим этим стихам. В само звучание Мичи вслушался, и нашел его превосходным - но хороши или плохи были стихи, пока что судить не мог, а потому и не брался даже. Наверное - предполагал он - если уж Онди, с трепетной, вечной его любовью к поэзии, выбрал и приберег для себя именно этот сборник, есть в нем какая-то ценность, помимо одного только исполнения.

«Вараготи». Что могло скрываться за подобным названием? Слова этого Мичи слышать не доводилось. Ничего примечательного в исполнении книги не наблюдалось. Картинок не было. Оглавление отсутствовало - да и сами главы, как таковые. Ровные убористые строчки, лишь изредка разбитые на абзацы, плотно заполняли ее страницы - а страниц этих набиралась, по самым скромным оценкам, едва не великая мера. Неведомый автор, несомненно, проделал работу весьма серьезную - вот только о чем шла речь? Мичи даже решил отступить от продолжения беглого, поверхностного знакомства и позволил себе углубиться в чтение. Часто он открывал незнакомые книги в случайном месте, прочитывал меру-другую строк, чтобы составить общее впечатление об их предмете и языке. Здесь такой подход сразу показался ему непригодным: если уж это читать, то не иначе, как только с начала - а то, похоже, и вовсе не разберешься. Сквозь узкое оконце кельи уже проникало как раз достаточно света, чтобы без напряжения скользить взглядом по стройным рядам мелких, тесно посаженных букв: стояло прозрачное, ясное зимнее утро.

Мичи и не заметил, как света стало ему не хватать; не помнил, как зажигал лампу; не слышал гулкого удара колокола, оповещавшего о закрытии Библиотеки. Лишь острое чувство голода вернуло его из путешествия столь захватывающего, что перед ним блекли не одни только внешние обстоятельства, но - Мичи мог сказать это в полной уверенности - все когда-либо прочитанные им книги. С трудом заставив себе закрыть едва дочитанный до половины том - объем еще только предстоящего удовольствия наполнял его безудержным ликованием - Мичи медленно, словно издалека, возвращался в привычный мир, понемногу начиная отдавать себе отчет, что наступил вечер, и даже трапезная, скорее всего, закрыта. Очень хотелось есть. Мичи выгреб горсть медяков из глубокой выемки в верхнем отделении сундука, выложил обратно кошти, схватил глиняный кувшин с узким горлышком и плотно сидящей пробкой, вихрем пронесся по галерее, сбежал по винтовой лестнице к черному входу Библиотеки и выскочил наружу. Единственная поблизости лавочка, где можно было добыть еды в такое позднее время, находилась на одном из соседних островков. Напрямую тот никак не соединялся с Библиотекой, так что перед Мичи был выбор: либо перебежать, ежась на пронизывающем ветру - поскольку зимнюю свою накидку он впопыхах забыл - через мостик на остров Буди, с него - на Кохо, и дальше, через еще три связанных между собой островка, добраться до заветной лавки - либо воспользоваться лодкой. По хорошему, следовало спросить разрешения; но даже если старшие самадо еще и не спали, для этого надо было снова подниматься на галерею, кого-то искать, объяснять положение… «Ведь все равно разрешили бы!» - подумал Мичи, уже отвязывая лодку, и буквально через несколько гребков, подстегиваемый голодом, холодом и желанием как можно скорее вернуться к невероятной своей находке, уже причаливал к Ардо, островку, где держала свою в любое время дня и ночи открытую лавочку смешливая и добродушная Линти. Получив на свои медяки кувшин горячей оммы и внушительный сверток лати, Мичи вылетел из лавки, прижимая добычу к груди, прыгнул в лодку и через панту-другую был уже у себя в келье.