Путь к империи - Бонапарт Наполеон I - Страница 82

Ни один из французских батальонов не перешел за Тортону. Генуэзская революция восторжествовала благодаря влиянию одного третьего сословия.

Если бы не проделки инквизиторов и клуба Моранди, она была бы проведена без нарушения порядка, без потрясений и без всякого, даже косвенного, вмешательства Франции.

Сардинский король находился в ложном положении. Болонский договор одновременно и существовал и не существовал.[83] Директория не высказывалась ясно, но было очевидно, что она не хотела его ратифицировать. Наполеон же продолжал считать, что эта ратификация необходима. В Италии и так уже было достаточно поводов для раздора. Он считал ратификацию этого договора нужной для того, чтобы оказать давление на Австрию и ускорить переговоры.

В случае их неудачи и войны он придавал большую важность присоединению к его армии прекрасной дивизии старых пьемонтских войск, цену которым он знал. Считая себя лично связанным статьями этого договора, он употреблял все средства, чтобы гарантировать внутреннее спокойствие во владениях короля. Но такое поведение подверглось сильной критике. Недовольных пьемонтцев с каждым днем становилось все больше и больше.

Они прибегли к оружию, но революционеры были разгромлены. Подобное крайне щекотливое положение вызывало недовольство всех якобинцев Франции и Италии, и, когда королевская партия восторжествовала, аресты и притеснения, к которым она прибегла, явились постоянным поводом для жалоб в главную квартиру. Когда Директория в конце сентября подписала свой ультиматум по поводу переговоров в Кампоформио, она уведомила Наполеона, что настаивает на своем решении не ратифицировать договор о союзе с Сардинией.

Министр иностранных дел, сообщая Наполеону о намерениях Директории, посоветовал ему переманить сардинских солдат при помощи итальянских вербовщиков и таким образом получить поддержку 10 000 человек пьемонтского контингента, без всяких обязательств перед Туринским двором. Но кадровых солдат, составляющих всю силу войска, нельзя было переманить, притом подобная операция потребовала бы длительного времени, а речь шла о немедленном выступлении в поход.

Подобное поведение Директории было одной из причин, побудивших Наполеона подписать мир в Кампоформио, не принимая во внимание ультиматум Французского правительства от 29 сентября, включение которого в протокол привело бы, по его мнению, к разрыву. Однако Директория поняла наконец, сколь важно усилить Итальянскую армию 10 000 человек пьемонтского контингента, она решила ратифицировать Туринский договор и 21 октября направила его в Законодательный корпус.

Но было уже поздно: 17-го в Кампоформио был подписан мирный договор с Австрией. Таким образом, после кампаний Наполеона в Италии сардинский король сохранил свой трон, но могущество его было ослаблено потерей Савойи и графства Ницца, а также крепостей, часть которых была разрушена, а другие отданы французам, державшим в них свои гарнизоны.

Но зато он приобрел огромное преимущество в союзе с республикой, гарантировавшей неприкосновенность его владений. Однако этот государь был свободен от каких-либо иллюзий относительно своего положения. Он знал, что обязан сохранением своего трона одному Наполеону, знал, как мало было искренности в дружбе к нему Директории, и не забывал, из-за каких политических соображении был принят этот союз.

Он предчувствовал свое падение. Окруженный со всех сторон демократиями – французской, лигурийской и цизальпинской, – он должен был еще бороться с мнением своего народа. Пьемонтцы громкими криками призывали революцию, и двор рассматривал уже Сардинию как вероятное убежище.

Сначала Римский двор точно соблюдал условия Толентинского договора, но, подпав потом под влияние кардиналов Буска и Альбани, стал снова набирать армию и имел неблагоразумие открыто бросить вызов Франции, призвав в главнокомандующие генерала Провера. В то же время он отказался признать Цизальпинскую республику. Победы республики, угрозы французского посланника быстро заставили его прекратить эти тщетные проявления независимости.

Провера прожил в Риме всего несколько дней и должен был возвратиться в Австрию. Цизальпинская республика, пользуясь счастливым случаем овладеть некоторыми провинциями святейшего престола, объявила войну Ватикану. Увидев, какая гроза собирается над ними, расслабленные и безрассудные старцы Римского двора пали на колени и дали Цизальпинской директории все, чего она потребовала.

Если в подобном поведении нельзя найти и следа той древней политики, которая так прославила Ватикан за последние столетия, то это объясняется тем, что римский режим обветшал. Светская власть папы не могла больше держаться; она шла к своему концу так же, как суверенитет князей церкви в империи[84].

Неаполитанский двор находился под руководством королевы, женщины умной, но понятия которой были столь же беспорядочны, сколь и страсти, владевшие ее сердцем. Договор, подписанный в Париже в октябре 1796 года, не изменил настроений этого правительства, не перестававшего вооружаться и причинять беспокойство в течение всего 1797 года. Между тем никакой договор не мог быть для него более благоприятным.[85]

Когда Наполеон находился в Комарке, угрожая Риму, князь Пиньятелли-Бельмонте, неаполитанский посланник, следовавший за главной квартирой, передал ему при свидании с глазу на глаз письмо королевы с заявлением, что она готова двинуть 30 000 человек для защиты Рима. «Благодарю вас за это откровенное признание, – отвечал ему главнокомандующий, – и могу вам ответить подобной же откровенностью».

Он позвонил своему секретарю, распорядился принести досье Неаполя и вынул из него депешу, которая была им послана Директории в ноябре 1796 года, до взятия Мантуи. В депеше говорилось: «Затруднения, которые я испытываю с приближением Альвинци, не мешают отправке 6000 ломбардцев и болонцев для наказания Римского двора; но необходимо предвидеть, что неаполитанский король может двинуть 30 000 человек для защиты святейшего престола.

Следовательно, я пойду на Рим только тогда, когда Мантуя сдастся и прибудут подкрепления, которые вы мне обещали, чтобы в случае если Неаполитанский двор нарушит Парижский договор, я мог располагать 25 000 человек для овладения Неаполем и принуждения двора искать убежища в Сицилии». Специальный курьер, которого этот посланник отправил в ту же ночь, без сомнения, имел назначение уведомить королеву, каким образом был встречен ее намек.

Со времени Парижского мира неаполитанские послы при иностранных дворах стали вести себя более враждебно и нагло по отношению к французам, чем это было во время войны. Нередко эти послы позволяли себе говорить вслух, что мир будет непродолжителен и т. д.

Такое безумное поведение не мешало Неаполитанскому кабинету строить воздушные замки. Во время совещаний в Момбелло, в Удине и в Пассарьяно уполномоченный королевы пытался заполучить острова Корфу, Занте, Кефаллинию, Сент-Мор, округа Мачерета, Феррара, Анкона и герцогство Урбино; он зашел настолько далеко, что выразил желание обогатиться за счет наследства папы и Венецианской республики; все эти приобретения королева хотела сделать при содействии Франции, а особенно многого ждала она от вмешательства Наполеона.

Эти претензии были только забавны. Они являлись доказательством безрассудства и развращенности лиц, управлявших самым капризным и самым непоследовательным в Европе кабинетом, в то время как неаполитанская армия была самой худшей из армий Италии. Неаполитанский трон пережил Кампоформийский мир и мог бы существовать спокойно и счастливо среди бурь, потрясавших Европу и Италию, если бы он руководствовался более здравой политикой.