Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 - Гессе Герман - Страница 74

• Предыдущая
• 74/137
• Следующая

— Милый Синклер! Вы звали меня сегодня. Вы знаете, почему я не пришла сама. Но не забудьте: вам теперь известен зов. И если когда-нибудь вам нужен будет кто-то, кто несет на себе знак, вы должны снова позвать!

Она поднялась и пошла по темному саду впереди меня. Статная и величественная, она шла среди молчаливых деревьев, бесчисленные звезды мягко светились над ее головой.

Я приближаюсь к концу. Все шло, как и должно было идти. Вскоре началась война, и Демиан, странным образом незнакомый в униформе и серебристо-серой шинели, покинул нас. Я проводил его мать домой. А вскоре и я попрощался с ней. Она поцеловала меня в губы и на мгновение прижала к себе, твердо глядя мне в глаза горящим взором.

Люди как будто стали братьями, все помыслы были только о чести и об отечестве. Но это была судьба. На мгновение они посмотрели ей прямо в лицо. Молодые мужчины приходили из казарм, чтобы сесть в поезд, и на многих лицах я видел знак — не тот, что у нас, но тем не менее прекрасный и достойный знак жизни и смерти. Меня обнимали люди, которых я никогда не видел раньше. И мне это было приятно, и я тоже их обнимал. Царило какое-то опьянение: священное опьянение, наступавшее тогда, когда случалось взглянуть в беспощадные глаза судьбы.

Была уже почти зима, когда я отправился на фронт.

Сначала я был разочарован, хотя испытал потрясение, оказавшись в огне, перестрелок. Раньше я часто размышлял о том, почему человек так редко способен жить во имя идеала. Теперь я увидел, что умереть за идеал могут многие или даже все. Но это не должен быть личный, свободно выбранный идеал, а только общезначимый, традиционный.

Со временем я понял, что недооценивал людей. Хотя служба и общая опасность делают их очень похожими, однако я видел, как многие живущие и умирающие красиво и очень близко подходили к своей судьбе. У многих, очень многих не только в атаке, но и во всякое время я видел тот твердый, устремленный вдаль, как бы слегка одержимый взгляд, ничего не знающий о целях, весь отдающийся во власть чего-то страшного. Что бы ни думали, во что бы ни верили эти люди, они были готовы, они были пригодны, из них можно было строить будущее. И с каким бы упорством ни цеплялся мир за войну, героизм, честь и прочие отжившие идеалы, как бы далеко ни отходил уже и вовсе неправдоподобно звучащий голос кажущейся человечности — все это оставалось только поверхностью, точно так же как вопрос о политических, внешних целях войны оставался поверхностью. В действительности возникало нечто новое, некая новая человечность. Я видел многих, некоторые умирали у меня на глазах; инстинктом они доходили до понимания того, что ненависть, ярость, уничтожение, убийство совсем не связаны с объектом. Объекты, так же как и цели, были совершенно случайными. Исходные чувства, даже самые сильные, вовсе не относились к врагу. Стимулы для кровавой работы шли изнутри, из глубины разорванной души, которая стремилась бушевать, уничтожать, убивать и наконец умирать, чтобы затем родиться снова. Гигантская птица билась, чтобы выломиться из яйца, а яйцо — это мир, и он должен быть разрушен.

Я стоял на посту перед хутором, который мы недавно заняли, была предвесенняя ночь. Слабый ветер дул капризными порывами. По высокому небу Фландрии плыли полчища облаков. Где-то на горизонте угадывалась луна. Весь этот день я был в тревоге, какая-то забота угнетала меня. Теперь, в темноте, на посту, я с удовольствием вспоминал образы моей прежней жизни, фрау Еву, Демиана. Я стоял, прислонившись к тополю, и смотрел в беспокойное небо, где таинственно вздрагивали светлые пятна, переходившие потом в целую череду картин, которая все увеличивалась и увеличивалась. По тому, что пульс мой становился редким, кожа совершенно нечувствительной к ветру и дождю, а внутреннее напряжение все ярче, я почувствовал приближение моего учителя.

В облаках я видел огромный город, из которого устремлялись миллионы людей, растекаясь, растворяясь в беспредельных ландшафтах. Среди них явилась богиня, величественная, словно горная вершина: в ее волосах сверкали звезды, она была похожа на фрау Еву. Толпы людей влились в нее, как в пещеру, и пропали из виду. Богиня склонилась, почти приникла к земле. Знак на ее лбу ярко сиял. Казалось, она во власти сна. Она закрыла глаза. Ее лучезарный лик исказился от боли. Вдруг она громко вскрикнула, со лба ее посыпались звезды, тысячи ярких звезд плыли великолепной сверкающей дугой, образуя полукруг на черном небе. Одна звезда со свистом понеслась ко мне. Казалось, она меня искала. Но вдруг она взорвалась множеством искр: что-то меня подхватило, подбросило и вновь швырнуло на землю, мир с грохотом обрушился. Меня нашли возле тополя, засыпанного землей, с многочисленными ранами.

Я лежал в подвале, надо мной слышались разрывы снарядов. Я лежал в грузовике, который трясся по пустым полям. Я почти все время спал или был без сознания. Но чем крепче я спал, тем сильнее ощущал, что меня что-то влекло и я повинуюсь какой-то всевластной силе. Я лежал в конюшне на сене, было темно, и кто-то наступил мне на руку. Но душой я стремился прочь, меня еще сильнее тянуло отсюда. И опять я лежал на грузовике, а потом на носилках, а тяга становилась все сильнее, как будто кто-то настоятельно звал меня куда-то, и я уже ничего не чувствовал, кроме желания наконец туда попасть.

И вот я у цели. Ночь. Я в полном сознании, еще только что я ощущал эту тягу и напряжение. А теперь, лежа укутанный в зале на полу, я почувствовал наконец, что нахожусь там, куда меня звали. Я оглянулся. Рядом с моим матрацем очень близко лежал другой. Человек наклонился и внимательно смотрел на меня. На лбу у него я увидел знак. Это был Макс Демиан.

Я не мог говорить. Он тоже не мог или не хотел. Только смотрел на меня. На его лицо падал свет настенного фонаря. Он улыбался мне.

Он смотрел на меня бесконечно долго, смотрел в глаза. Потом медленно приблизил лицо так, что мы почти соприкасались.

— Синклер! — сказал он шепотом.

Я пошевелил ресницами.

Он продолжал улыбаться как бы сочувственно:

— Малыш!

Его губы были совсем рядом с моими. Он спросил еле слышно:

— Ты еще не забыл Франца Кромера?

Я вновь пошевелил ресницами и даже улыбнулся.

— Слушай, мой милый Синклер! Мне придется уйти. Когда-нибудь я снова могу тебе понадобиться, чтобы побороть какого-нибудь Кромера или еще для чего-то. Если ты позовешь меня, то я не появлюсь так просто — на лошади или по железной дороге. Но вслушайся в себя и поймешь, что я в тебе, в тебе самом. Тебе ясно? И вот еще что: фрау Ева просила меня, если тебе придется плохо, передать тебе поцелуй, который я получил от нее, уезжая. Закрой глаза, Синклер!

Я послушно закрыл глаза и ощутил легкий поцелуй на губах, на которых все время понемногу выступала кровь и никак не уходила. Потом я крепко заснул.

Утром меня разбудили, чтобы сделать перевязку. Окончательно проснувшись, я быстро повернулся, чтобы посмотреть на соседний матрац. На нем лежал совершенно чужой человек, которого я никогда раньше не видел. От перевязки было больно. От всего, что со мной случалось с тех пор, было больно. Но когда по временам я нахожу ключ и спускаюсь в самую глубину себя самого, туда, где в темном зеркале дремлют образы судьбы, тогда, стоит мне наклониться над черным зеркалом, я вижу свое лицо, совсем такое же, как у него, моего друга, моего учителя.

Перевод Н. Берновской

ПУТЬ ВНУТРЬ[59]

Под сенью родного дома, на солнечном берегу реки среди лодок, под сенью пальмовой рощи, под сенью смоковницы рос Сиддхартха, прекрасный сын брахмана, молодой сокол, вместе со своим другом, сыном брахмана, Говиндой. Солнце золотило его светлые плечи на речном берегу во время купания, во время священных омовений и жертвоприношений. Сумрак манговой рощи струился в его черные очи во время детских забав и приношения священных жертв, под пение матери и наставления отца, ученого мужа, под неторопливые речи мудрых брахманов. Уже давно принимал Сиддхартха участие в беседах мудрецов, упражнялся вместе с Говиндой в красноречии, упражнялся вместе с Говиндой в искусстве созерцания, постигал тайны самоуглубления. Уже умел он беззвучно произносить «Аум», слово всех слов, беззвучно обращать его внутрь себя вместе со вдохом и так же беззвучно исторгать вместе с выдохом, с собранной воедино душой, озаряя чело сиянием ясномыслящего Духа. Уже ведал он о скрытом в глубине его сущности Атмане, Неуничтожимом, едином со вселенной.

• Предыдущая
• 74/137
• Следующая