Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 - Гессе Герман - Страница 60

• Предыдущая
• 60/137
• Следующая

Это оказалась хищная птица с резко очерченной смелой головой ястреба. Она была погружена до половины в темный земной шар, из которого всеми силами старалась выбраться, как из огромного яйца. И все это на фоне ярко-голубого неба. Чем дольше я смотрел на лист, тем больше мне казалось, что это и есть тот самый цветной герб, который мне приснился.

Написать Демиану письмо казалось мне невозможным, даже если бы я знал, куда писать. И тогда я решил в том самом состоянии мечтательного предчувствия, в котором я жил в это время, послать ему картину с ястребом, все равно — дойдет она до него или нет. Я ничего не написал на картине, даже не подписал ее. Аккуратно обрезал края, вложил в большой конверт и отправил на прежний адрес моего друга.

В школе близился экзамен, и заниматься приходилось больше, чем обычно. Учителя снова милостиво признали меня после того, как со мной произошла последняя благоприятная метаморфоза. Хорошим учеником я, видимо, не был и сейчас, но ни я, ни кто-либо другой не думали теперь о том, что полгода назад мое исключение из школы казалось делом более или менее решенным. Отец писал мне снова в прежнем тоне, без угроз и упреков. Однако у меня не было потребности объяснять ему или кому-то еще, как происходило это превращение. То, что оно совпало с желаниями моих родителей и учителей, было чистой случайностью. Оно не сблизило меня ни с кем, ни с кем не сдружило, наоборот, я чувствовал себя еще более одиноким, чем раньше. Это превращение вело меня неведомо куда: к Демиану, к неизвестной далекой судьбе. Куда — я и сам не знал, оно просто произошло. Все началось с Беатриче, но с некоторых пор я оказался со своими портретами и постоянными мыслями о Демиане в таком абсолютно нереальном мире, что уже больше не видел ее и не думал о ней. Никому я не смог бы ни слова сказать о своих мечтах и ожиданиях, об этом повороте души, даже если бы хотел.

Но как я мог хотеть этого?

Нарисованная птица моих сновидений была в пути, направляясь к моему другу. И самым странным образом мне пришел ответ. Однажды в классе на своем учебном месте — дело было на перемене между двумя уроками — я нашел в книге записку. Она была сложена точно так, как это было принято у нас, если вдруг кому-то из учеников вздумается на уроке тайком передать письмо товарищу. Я был удивлен: кто бы мог прислать мне такую записку, ведь ни с кем в классе у меня не было особой близости. Я подумал, что, вероятно, меня приглашают участвовать в какой-то очередной проделке, а так как не любил таких вещей, то оставил записку в книге, не читая. Уже во время урока она попала ко мне в руки.

Я машинально повертел в руках бумажку, развернул и увидел несколько слов. Задержавшись на одном слове, я стал читать. Сердце мое холодело и судорожно сжималось от предчувствия судьбы. «Птица вылупляется из яйца.[47] Яйцо это мир. Кто хочет родиться, должен разрушить мир. Птица летит к богу. Имя бога — Абраксас[48]».

Несколько раз прочитав записку, я глубоко задумался. Без всякого сомнения, это был ответ от Демиана. Никто не знал о птице, только он и я. Он получил мой рисунок. Он понял все и хочет помочь мне его истолковать. Но каким образом все это взаимосвязано? И что означает — меня это мучило больше всего, — что означает Абраксас? Я никогда не слышал и не видел этого слова. «Имя бога — Абраксас».

Прошел урок, а я вообще не понял, о чем говорилось. Начался следующий, последний в этот день. Этот урок вел молодой помощник учителя, который только что окончил университет и очень нравился нам потому, что был совсем еще юный и не пытался изображать перед нами солидность.

Под руководством доктора Фоллена мы читали Геродота. Это было одно из тех немногих занятий в школе, которые я любил. Но на сей раз я совсем не мог сосредоточиться. Механически раскрыл книгу, но не следил за переводом и продолжал думать о своем. Между прочим, я не раз уже имел возможность убедиться в правильности тех слов, что сказал мне Демиан на уроке перед конфирмацией. Если сильно чего-нибудь захотеть, это получится. Когда во время урока я был целиком погружен в свои мысли, то мог не опасаться назойливого внимания учителя. Когда же я был рассеян или готов заснуть, он оказывался тут как тут, такое уже случалось. Но если я действительно интенсивно думал, был сильно увлечен, это состояние становилось защитой. Твердо смотреть человеку в глаза я тоже пытался и имел неизменный успех. Тогда, во времена Демиана, мне это не удавалось, а теперь я убеждался, что взглядом и мыслями можно достигнуть многого.

Сейчас я сидел в классе, но был очень далеко от школы и Геродота. Вдруг голос учителя, как молния, ударил в мое сознание, и в ужасе я очнулся. Учитель стоял рядом со мной, я слышал его, и мне даже показалось, что он назвал меня по имени. Но он не смотрел на меня. Я перевел дух.

И тут я опять услышал его голос, который громко произнес: «Абраксас».

Продолжая объяснение, начало которого от меня ускользнуло, доктор Фоллен говорил:

— Мы не должны представлять себе взгляды этих сект и конгрегаций мистиков древности такими наивными, какими они могут показаться с точки зрения рационалистического мышления. Наука в нашем понимании древним вообще неизвестна. Зато в те времена чрезвычайно высокое развитие получила философская мистика. Зачастую тут возникали магические манипуляции, которые нередко вели к жульничеству и преступлениям. Но магия имела благородное происхождение и содержала много ценных мыслей, например учение об Абраксасе, которое я уже упоминал. Это имя связывают с греческой мантикой и считают его предположительно именем какого-нибудь аруспика — у диких народов такие существуют и по сей день. Однако, вероятно, Абраксас означает много больше. Мы можем, например, представить себе, что это имя некоего божества, символически соединяющего два начала — божественное и демоническое.

Молодой учитель продолжал говорить изящно и увлеченно, никто его особенно не слушал, а поскольку имя больше не произносилось, то и мое внимание постепенно возвратилось назад, к моим мыслям.

«Соединить божественное и демоническое начала» — эти слова продолжали звучать во мне. Таков основной принцип. Слова, знакомые по разговорам с Демианом в самое последнее время нашей дружбы. Демиан говорил тогда: «Конечно, мы почитаем единого Бога, но он представляет собой лишь произвольно отделенную часть мира (официально дозволенный „светлый“ мир). Однако необходимо почитать весь мир целиком, и значит, либо должен существовать бог, который одновременно является дьяволом, либо наряду со служением Богу должно существовать и служение дьяволу». И вот теперь Абраксас — который оказался и бог, и дьявол.

В течение какого-то времени я делал все, чтобы напасть на след Абраксаса, но не продвинулся ни на шаг. Я перевернул целую библиотеку в его поисках. Безрезультатно. Впрочем, такого рода прямые и сознательные поиски никогда не соответствовали моей натуре: истины, до которых они помогают докопаться, остаются в руке, как камень.

Образ Беатриче, который довольно долго и сильно занимал меня, постепенно уходил в глубину или, вернее, медленно отстранялся, все больше отодвигаясь к горизонту, становясь далеким, бледным, похожим на тень. Его было уже недостаточно для моей души.

Что-то новое зарождалось в том необычном существовании, которое я вел, словно сомнамбула. Во мне расцветала тоска по жизни, вернее, тоска по любви. Зов пола, который до сих пор мне как-то удавалось растворить в поклонении Беатриче, требовал теперь новых образов и новых целей. Развязка не наступала, и более, чем когда-либо раньше, для меня становилась невозможной попытка обмануть свою тоску и искать утешения у тех девиц, с которыми имели дело мои товарищи. Я снова стал часто погружаться в мечты, причем не столько ночью, сколько днем. Во мне возникали представления, образы и желания, отвлекая меня от внешнего мира, так что общение с этими образами, с этими мечтами и тенями становилось для меня гораздо реальнее, чем действительная жизнь. Один определенный фантастический образ, рожденный игрой моего воображения, повторялся особенно часто и был для меня необычайно важен. Этот длинный сон наяву — таких длинных снов я никогда раньше не видел — выглядел примерно так: я возвращаюсь в родительский дом, над входом сверкает геральдическая птица на фоне желтого и голубого, в доме меня встречает мать, но когда я вхожу и хочу ее обнять, то вдруг оказывается, что это вовсе не она, а кто-то совсем незнакомый, большой и могучий, похожий на Демиана, каким я написал его на листе, и все-таки другой, а главное, что это образ женский, несмотря на мощную стать. Это существо притягивает меня к себе и обнимает страстным зловещим объятием. Меня охватывает блаженство и ужас от того, что я чувствую — в этом объятии есть что-то благостное и вместе с тем преступное. Преследующий меня образ соединял в себе слишком много воспоминаний о матери и о моем друге Демиане. Это объятие разрушало все представления о нравственности и все же было блаженством. Иногда я пробуждался от этих мечтаний, охваченный ощущением счастья, иногда — в смертельном страхе и муках совести, как-будто бы совершил страшный грех.

• Предыдущая
• 60/137
• Следующая