Из джунглей (СИ) - Далин Максим Андреевич - Страница 4

Аши мотает головой, стряхивая с себя наваждение и золотой туман. Усмехается.

— Ты лгунья, тварь из джунглей. Даже если ты не заманиваешь меня в джунгли, чтобы съесть. Как я заберу с собой сокровище, о котором ты говоришь? Как принесу его в деревню? Как сберегу? У меня нет ни свиты, не солдат, я не умею воевать, да если бы и умел, думаешь, я тесаком защитил бы твой клад от людей правителя, а тем более — владетеля?

— Может, они не стали бы отбирать то, что твоё? — говорит тварь. Она смеётся, как весёлая девушка, оживая, и Аши приятно смотреть на её расцветающее лицо. Даже золотые змениные глаза уже не кажутся нестерпимо ужасными. — Вдруг они решили бы уважать закон?

Аши смеётся в ответ.

— Закон — это то, что они сами придумывают, — говорит он весело. — Они придумали бы закон, обязывающий меня отдать им золото. А до того, я спал бы, вздрагивая от каждого шороха — в ожидании воров или убийц. Золото счастья не даёт, а жизни забирает. А у меня несколько жизней, которые надо защитить.

— Мне померещился золотой туман вокруг тебя, — говорит тварь.

Аши пронзает стыдом.

— Тебе померещилось, — кивает он. — Ты пребывала в полубеспамятстве.

Тварь улыбается лукаво.

— Человек, сорви для меня несколько листьев с пурпурными прожилками. Вот они, у тебя за спиной. Я не могу встать, а их сок поставит меня на ноги. Это лучшее исцеляющее снадобье для дхангу, для таких, как я.

Аши на миг забывает дышать.

— Ты — дхангу?! Ложь джунглей, их насмешка, их фальшивые обещания? Ты — демон предательства? — и смеётся. — Нет, листья рвать не стану. Хочешь, чтобы я повернулся к тебе спиной, потому что собираешься напасть сзади?

Дхангу потягивается. Кривится от боли.

— О, ложь, насмешка, фальшь! Предательство! И всё это — моим джунглям, моим прекрасным джунглям! Нет уж, позволь мне оставить себе лишь насмешку — а прочее неси с собой туда, откуда принёс, в свой человеческий мир. Я не стану тебя убивать. Неужели ты боишься раненой женщины, юноша с мускулами и тесаком?

— Это подначка, — говорит Аши. — Это насмешка и ложь. Я не боюсь раненой женщины, я опасаюсь подлости дхангу, дикой твари из диких зарослей, опасной, как древесная кошка.

— Отговорки тру-уса! — тянет дхангу и хихикает.

Аши фыркает.

— Я не воин, — говорит он уязвлённо. — Я и не должен быть смелым.

Но встаёт, отходит на несколько шагов и рвёт мясистые листья с пурпурными прожилками, всей спиной и всем слухом обращаясь к дхангу, однако, не оглядываясь. Дхангу хохочет.

Аши протягивает ей листья. Дхангу совершает омовение в ручье, отнимает от ран пропитанные кровью клубки зелёных волос, плещет на себя водой. Прикладывает к ранам мокрые размятые листья, несколько листьев суёт в рот и жуёт с тем отвращением, с каким собака по весне щиплет траву. Зелёный и пурпурный сок течёт, дхангу слизывает его раздвоенным языком.

Аши смеётся. Страх покинул его сердце.

Аши и дхангу стоят на краю оврага. Аши удивлён собственными поступками: он касался дхангу, подавал ей руку, поддерживал её, чтобы она могла подняться наверх. Его пальцы помнят её горячее тело. Её тело твёрдо, как у питона: под нежным атласом кожи — стальные змеиные мускулы. Дхангу — хищное растение, повилика и мухоловка, дхангу — змея, удущающая и жалящая.

Но Аши не боится стоять рядом с демоном. Он смотрит, как в её отросших зелёных кудрях раскрываются бутоны крохотных розовых цветов — и это приятно. Аши думает о том, как прекрасны золотые змеиные глаза — не по-людски.

О том, как прекрасны, сильны, неистовы, беспощадны, но всё равно прекрасны порождения джунглей. О том, что дхангу права: джунгли прекрасны. И эти мысли всё меняют, даже то, что касается жизни и смерти.

Аши чувствует себя перерождённым. Он каким-то образом, не проходя через смерть, поднялся на новую ступень бытия. Он ещё не осознал всё до конца, но ощущает перерождение всем телом, как лёгкость и силу. Аши решил бы, что это чары дхангу, но чувствует, что лёгкость и сила пришли не извне, а из глубины его собственного существа, будто раньше лежали где-то на дне души, как в тюрьме-колодце, закованные в цепи. Аши весело.

— Как же ты попала на дно оврага? — спрашивает Аши.

— За мной охотились, — говорит дхангу. — И я охотилась. Это — охотничья неудача. Если бы не ты, моё тело стало бы плотью джунглей. А как ты попал сюда? Я была удивлена, учуяв присутствие неподалёку человека из деревни — одного.

— Я разыскивал свою буйволицу, — говорит Аши. — Мне кажется, я слышал её голос. Но теперь уже тихо, вокруг лишь голоса джунглей. Её уже сожрали древесные коты, или чёрный тигр-убийца пришёл из чащи. Мне очень жаль её. И мои маленькие сёстры останутся без молока.

Уголки губ дхангу вздрагивают, будто ей тоже жаль человечьих детей.

— Знаешь, что? — говорит она. — Иди на деревенское пастбище. Ты легко найдёшь дорогу по собственным зарубкам. Мы встретимся на краю выгона; я попробую отыскать твою буйволицу. Если ты не хочешь моего тела и моего золота, я отдам тебе твоё, — говорит дхангу и смеётся.

Аши кивает. Он не верит дхангу, но рад такой развязке. Это — лучшее, что могло бы случиться. Этот намёк на жест доброй воли.

Дхангу дотрагивается птичьим когтем до щеки Аши. Аши касается пальцем её щеки. Они расходятся в разные стороны. Аши идёт по тропе, которую себе выломал, и думает о похоти, жестокости и золоте. Как о далёком и чужом. Ему почти хорошо, его огорчает только гибель буйволицы.

Но даже это уже не кажется облаком мрака, нависшим над головой. У Аши откуда-то взялись силы надеяться на лучшее. Он срывает одуряюще благоуханный белый цветок и втыкает себе в волосы. Аши — чеканщик по меди. Он найдёт способ заработать.

После зелёного сумрака джунглей на выгоне очень светло, но день начинает клониться к вечеру. Аши смотрит на солнце, склонившееся к горизонту, и небо, налившееся синевой и бледной розовостью. Садится под дерево, на обгрызенную вытоптанную траву, которая упрямо поднимается, несмотря ни на какое насилие. Аши думает об непобедимой жизненной силе джунглей — и вдруг сознаёт, что часть этой силы, этой страстной жажды, каким-то образом передалась и ему.

Через улыбку дхангу?

Аши, щурясь, смотрит на солнце и думает о звонкой сияющей меди. О гирляндах мальв, олеандров и орхидей. О маленьких бородатых обезьянах. Об огромных пёстрых бабочках. О пряной и бессмертной красоте джунглей. О том, как он воспроизведёт её в точных линиях, упругих и гибких, как всё в джунглях. Ему хочется касаться меди, выбивать на ней рисунок — даже не потому, что это принесёт достаток. Потому, что надо как-то выразить новое понимание.

Аши ничего не ждёт. Делает вид, что ждёт. Громадный лист, как опахало раба, прикрывает его от предвечернего зноя. Аши чувствует себя, как владетель, созерцающий мир с балкона своего мраморного дворца. Само ощущение это и его осознание — смешны.

И вдруг он всем телом ощущает лёгкую дрожь земли. Идёт стадо.

Но деревенское стадо — в деревне. Аши встаёт на ноги, оглядывается. Часть дороги, видимая с выгона, почти пуста, только какой-то бедолага тащит за собой гружёную мешками двухколёсную тележку. Никто не гонит скот.

Топот буйволов и мычание становятся ближе. Буйволы идут из джунглей. Аши замирает на месте.

Они выходят на выгон один за другим. Их шесть. Это бурые дикие буйволицы, с крутыми острыми рогами, с глыбами мощных мышц, распирающими лоснистую шкуру. Рядом с двумя буйволицами — телята. Громадный вожак, с проседью, несокрушимый, как гранитный валун, идёт впереди, хмуро глядя вокруг тёмными влажными глазами.

На холке вожака сидит дхангу. Зелёный шёлк на ней — это листья из джунглей. Вечернее солнце зажигает на ней золото. Она радостно улыбается и болтает босыми ногами.

— О! — Аши взмахивает руками в поисках слов. — Дхангу, это не те буйволы! Это же дикие буйволы! Что ты делаешь?

Дхангу хохочет, спрыгивает со спины вожака, обнимает его за шею.