Стихотворения и поэмы - Маркиш Перец Давидович - Страница 30

Так, засмотревшийся, и был он смертью взят,

И тут как вкопанный остановился поезд.

Никто не всхлипывал. Одни лишь буфера

Отстукали его душе поминовенье...

А поезд, постояв растерянно мгновенье,

Опять рванулся в путь, им начатый вчера...

Он ляжет — маленький скелетик одинокий —

У самой насыпи, под снеговой завей.

Его потом фашист отметит как трофей,

Захваченный в сраженье на востоке.

1941

Перевод М. Тарловского

К МОСКВЕ

К МОСКВЕ

Столбы мелькают, мчатся под откос,

За провода они в отчаянье схватились.

В какую б сторону нас поезд ни унес,

Москва, мы встретимся. Поверь, мы не простились.

В глаза ты взглянешь нам — они тоску прольют,

И расставание на миг нас больно ранит.

Но птицы бодрость нам свою передают,

И свежесть в души нам вдыхает ветер ранний.

Ударит луч в глаза рассветною порой,

Я контур крыш твоих и твой вокзал узнаю,

Я в проблеске зари увижу Кремль седой, —

Как будто к небу на качелях я взлетаю.

Мне дорог каждый миг, и в блеске светлых снов

Глаза я прогляжу — твои мне звезды снились.

В какую б сторону нас поезд ни унес,

Москва, мы встретимся. Поверь, мы не простились.

1941

Перевод В. Левика

СЕРДЦА МОЕГО ТЕПЕРЬ МНЕ МАЛО

СЕРДЦА МОЕГО ТЕПЕРЬ МНЕ МАЛО

Все драгоценности долой: браслеты с рук,

Сережки — из ушей и ожерелья — с шеи, —

Их каждый отдает, как твой солдат и друг,

И с песнею идет сражаться, рыть траншеи.

Все семьдесят твоих языков шлют полки,

Готовы жизнь отдать за мир, за земли эти.

Теперь нам более всего к лицу штыки,

Теперь ценней меча сокровищ нет на свете,

Чтоб драться за тебя, чтоб каждый камень твой

Собою заслонить, вокруг тебя сплотиться

И кровью жил своих, своею головой

За славу, за твое величье расплатиться!

Нет, сердца моего отныне мало мне!

И пусть я не чета плеяде благородной

Прославленных певцов твоих, но я в огне

Отдам его тебе, твоей земле свободной.

1941

Перевод Р. Морана

ФАШИСТ НА ДОПРОСЕ

ФАШИСТ НА ДОПРОСЕ

Он свой нагрудный крест с кладбища приволок.

Оружие — в грязи, и взгляд потуплен бычий.

Он вспоминает здесь, как весел был пролог,

Когда их вел вожак за легкою добычей.

Плясал по горлам он, оттачивая нож —

Арийской бестии апостол белокурый.

Теперь он присмирел. Во всех поджилках дрожь,

Куда девалась прыть, когда дошло до шкуры!

Тевтонский каннибал! Имперской славы щит!

Борделей мюнхенских герой и завсегдатай,

Палач и истукан, чудовищный гибрид.

В крестах загривок весь, обвис кадык щербатый.

Сей рыцарь черепа и двух костей крестом —

Он, как на пир, спешил к насилью и разбою,

Чтоб славой прогреметь, чужой разграбив дом,

И подло струсил он, за горло взят судьбою.

И мнится: этот зверь к земле бы мог припасть

И, рылом скошенным разрыв навоз вонючий,

Гнильем набить живот, измазать кровью пасть

И, в логово вползя, заснуть на смрадной куче.

Да, он не ожидал, что попадет под суд,

Он — этот паладин непобедимой банды.

Ведь столько дел его сгущаются, ползут:

Поверженные в мрак разгрома Нидерланды,

Париж, попавший в плен коричневым ордам,

Чью славу растоптал сапог его кровавый,

Разграбленный Коринф, сожженный Амстердам,

Разгул на улицах поруганной Варшавы...

Он слышит вопли жертв, нажравшийся шакал:

Детей, зарезанных у материнской груди,

Людей, которых он живыми зарывал,

Глумясь и гогоча: «На кой нам дьявол люди!»

И он устал. Он сыт. И голову ему

Виденья тяжелят. Уснуть ему теперь бы.

Не движутся ль к нему, могил покинув тьму,

Поляки мертвые, растерзанные сербы?

И мох коричневый покрыл его кругом,

И ночь вокруг него растет угрюмой тенью,

И воет в нем тоска, как волк в лесу глухом,

Зовет к насилию, к убийству, к преступленью.

Тевтонский каннибал, палач, кровавый шут,

Ты смирно ждешь суда, труслив, блудлив и гадок:

Не ты ль надменно взял себе почетный труд

Преобразить весь мир, создать в нем свой порядок?

В недоуменье он уставил бычий взгляд.

Его животный страх, тупая злоба гложет.

Он изнемог. По нем разлит бессильный яд.

Его насущных нужд никто понять не может.

Он доблесть в грабеже, в разбое находил,

В насилиях искал германца добродетель,

С триумфом шествовал меж трупов и могил,

«Порядка нового» апостол и радетель.

Он сквозь дурман побед, про «новый мир» крича,

Шагал с трофеями, достойными шакала,

Он блюл убийцы честь и славу палача

И в рыцарство возвел жестокость каннибала.

И, кровожадною галантностью дыша,

Он Гретхен настрочил посланье без заминки:

«Просила ты прислать манто, моя душа,

С еврейки снять его, не то так с украинки.

Я сделал всё, майн шац, манто тебе — как раз:

Ты будешь первою красавицей Берлина.

И золотой кулон. И небольшой алмаз —

Он чист, как наша кровь, искрист, как наши вина.

Вещицы — первый сорт! Затем белье, меха…

И шаль пуховую я снял с какой-то дуры.

Носи — и будь верна. Остерегись греха.

Целую ротик твой, мой ангел белокурый.

Еврейки всё с себя покорно отдают,

Но самому срывать, клянусь, куда милее.

Рванул с нее кольцо — глядишь, и палец тут.

Разрезал нитку бус — ни головы, ни шеи!

Так веселей, дружок! И ты — в чести всегда.

Тебе в глаза глядят таким покорным взглядом!»

Да, он не ожидал допроса и суда,

Раскисший истукан, смердящий трупным смрадом.

1941

Перевод Г. Левина

ЛЕНИНГРАД

ЛЕНИНГРАД

Развернутой старинною гравюрой

Задумчиво стоишь перед лицом времен.

Так некогда стоял над невской гладью хмурой

Создатель славный твой, в раздумье погружен.

У ног твоих залив, ты слышишь моря ропот,

И жерла батарей глядят в простор морской.

Стоишь ты на посту, чтоб сквозь окно в Европу

С Востока лился свет широкою рекой.

Свет справедливости течет через границы,

Стоцветной радугой полмира озарив.