Повести - Голицын Сергей Михайлович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/133
• Следующая

— …на земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе, — продекламировали хором все ребята.

Мой рассказ будет неполным, если я не упомяну о дальнейшей судьбе двух наших изыскателей.

В начале зимы я увидел афишу: «В Московском Доме художника открывается выставка молодежи».

Вместе с Соней я отправился ее смотреть.

Много там было впечатляющих и талантливых полотен. Ничего не подозревая, я шел от картины к картине, внимательно разглядывая их.

— Папа, смотри! — вдруг закричала Соня.

Перед одной картиной стояла толпа. Вслед за Соней я пробрался вперед и увидел, к своему удивлению, портрет Люси. Я всмотрелся. Портрет был написан смелыми, может быть, чересчур смелыми мазками. Я убедился — да, это был по-настоящему замечательный, безусловно самый лучший на всей выставке портрет.

По непостижимому совпадению Люся сидела точно в такой же позе, как Ирина Загвоздецкая, так же положив обнаженные руки на кресло; даже сиреневое сари было в тон платью Ирины.

Только в глазах той виделась грусть и печаль. А на этом портрете Люсины глаза горели таким нескрываемым счастьем, такой любовью!… Невозможно было девушке не позавидовать. Тоненькая, устремленная вперед, она смело и вдохновенно глядела куда-то вдаль…

— Что ж не узнаёте старых друзей? — вдруг услышал я за своей спиной веселый голос.

Ларюша, чисто выбритый, в великолепном темно-синем костюме, стоял и улыбался. А на его руку опиралась такая же улыбающаяся, такая же счастливая Люся.

— Вы ведь знакомы? Моя жена, — сказал он. — Мы уже целых две недели как женаты.

Люся, пряча свое смущение, бросилась целовать Соню.

Я еще не помню такого нашествия московских школьников в нашу поликлинику, как этой весной. Никогда работа не казалась мне столь напряженной.

Ежедневно приходя на работу, я с ужасом оглядывал нетерпеливую толпу ребят, ожидавших меня. С каждым днем их являлось все больше и больше…

Я надевал белый халат и начинал прием. То мальчики, то девочки появлялись в моем кабинете, смущенно раздевались, складывали кучкой одежду и нерешительно подходили ко мне.

Румяные щеки, налитые мускулы, крепкие грудные клетки неоспоримо доказывали, что все эти непоседы абсолютно здоровы, однако им нужны были справки о здоровье… Зачем?

Все они страстно, неудержимо мечтали куда-нибудь уехать на лето из Москвы.

Раздавая десятками справки, я наслушался столько волнующих, интересных рассказов о будущих путешествиях на Волгу, на Кавказ, на раскопки курганов, об экспедициях за редкими минералами… В конце концов я не выдержал и начал остро завидовать счастливцам.

А те, получив желанные бумажки, выскакивали на улицу и, наверное, тут же забывали обо мне.

Сын мой, Миша, улетал в вулканологическую экспедицию на Курильские острова, а дочка, шестиклассница Соня, собиралась в туристский поход в Крым.

И никому не было никакого дела, где я, пожилой детский врач, проведу свой летний отпуск. Неужели придется отправиться в подмосковный дом отдыха? Это значит: с утра до вечера стучать в домино с чересчур болтливыми соседями или дремать с удочкой у заросшего тиной пруда…

Я поделился своими грустными мыслями с соседом по квартире, работником исторического архива Тычинкой.

Так его прозвал Миша за малый рост и худобу.

Пытливые глазки Тычинки ласково засветились сквозь толстые очки.

— Я вам давно хотел предложить одно дельце, — чуть улыбаясь, сказал он и тотчас же скрылся за дверью, а через десять минут легонько постучал в мою комнату. — Не угодно ли взглянуть на сию статеечку? — Он показал тускло-зеленый журнал «Библиограф» за 1889 год и, полистав пожелтевшие от времени, пахучие страницы, ткнул пальцем.

— «Об остатках библиотеки тринадцатого века», — прочел я заглавие.

Статья была о найденных автором в башне одного монастыря четырех рукописных книгах на пергаменте. На заглавных листах удалось прочесть, что эти книги принадлежали князю Василько Ростовскому.

— А кто такой был Василько? — робко спросил я.

— Василько был сыном Константина Мудрого — владельца самой богатой библиотеки того времени. В ней, кроме книг на пергаменте, несомненно, имелись также березовые книги.

— Ах, березовые книги!… — подхватил я, тут же смолк и еще более робко спросил: — А кто такой был Константин, которому принадлежали эти… — я запнулся, — книги?

— Константин был старшим сыном Всеволода Большое Гнездо — великого князя Владимирского, внуком Юрия Долгорукого. А о березовых книгах, точнее, о книгах, не напечатанных в типографии, не переписанных от руки на пергаменте, а процарапанных на бересте, я вам расскажу впоследствии, — снисходительно улыбнулся Тычинка.

Из всего услышанного мне были хорошо знакомы только одно имя и одно событие: «Юрий Долгорукий построил в Москве первый дом», как сказала однажды моя дочка Соня, когда еще не поступила в школу. Пришлось мне признаться, "что я ничегошеньки не знаю.

За несколько вечеров Тычинка прочитал мне целый курс русской истории.

Засунув руки в карманы брюк, он поднимал седую взъерошенную голову и, шагая между газовой плитой и холодильником, вел свой рассказ. Он с такими подробностями говорил о летописях, о мирных переговорах, о бесконечных битвах, об основании городов, о страшном татарском нашествии, точно сам жил в те давние времена и со всеми теми бесчисленными князьями воевал, пировал и считал их своими закадычными друзьями.

Однажды он принес несколько книг в желтых переплетах о раскопках в Новгороде и начал рассказывать:

— В этом древнем городе под толстым слоем насыпной земли, на старых пожарищах, в щелях между бревнами древней деревянной мостовой археологи стали находить странные трубочки из бересты. Когда эти трубочки распарили и с величайшей осторожностью развернули, на них увидели надписи.

Тычинка показал мне многочисленные фотографии этих замечательных находок: темных, с оборванными краями полосок, с нацарапанными на них вкривь и вкось каракулями.

Оказывается, на этих берестяных полосках новгородцы писали друг другу письма и записки самого разнообразного содержания. Прочтет новгородец такое письмо, скажем, приглашение в гости, и бросит записку, а через семьсот лет археологи ее найдут и будут в восторге от своей ценнейшей находки.

— Раньше историки считали, — пояснил Тычинка, — что в древней Руси только духовенство было грамотным. А эти ничтожные обрывки березовой коры неоспоримо доказывали существование высокой культуры тогдашнего Новгорода: там даже простые посадские люди и ремесленники, даже их жены, даже ребятишки умели читать и писать! Замечательное, потрясающее открытие — грамоты на бересте! — Тычинка поднял очки на лоб, закрутил тонкие усы и прищурил подслеповатые, но вдохновенные глаза.

— Что мы знаем о литературе, созданной до татарского нашествия? Почти ничего не знаем. «Слово о полку Игореве» — величайшее творение безвестного древнерусского поэта, и только оно одно не забыто в наше время. Но, несомненно, имелись у «Слова» и братья и сестры, жила и процветала прекрасная литература двенадцатого столетия. Долгими зимними вечерами русские люди собирались вместе и слушали дивные поэмы, славные сказания о богатырях — Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче, Садко… Церковные книги писались на дорогом пергаменте из телячьей кожи. Эти поэмы и сказания считались произведениями как бы второго сорта. Их процарапывали острыми тетеревиными косточками на содранной с берез бересте. Из таких берестяных листов сшивались березовые книги. Самая богатая библиотека была в городе Ростове Великом, у князя Константина Мудрого. Константин считался, несомненно, выдающимся ученым. Он знал несколько языков, основал первое на северной Руси училище.

• Предыдущая
• 46/133
• Следующая