Записки чекиста - Смирнов Дмитрий Михайлович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/69
• Следующая

– У чекиста должны быть горячее сердце, холодный ум и чистые руки.

И таким большевиком-чекистом Яков Фёдорович Янкин оставался всегда.

Но в ту первую нашу встречу я ещё слишком мало знал о нем, а потому с некоторой робостью переступал порог кабинета председателя ЧК.

Янкин увидел меня, кивнул, отодвинул в сторону какие-то бумаги на столе:

– Присаживайся, товарищ комсомольский секретарь. Чем порадуешь?

Он спросил это просто, приветливо, и от его дружеского обращения, от самого тона, с которым был задан вопрос, я почувствовал себя несколько увереннее и спокойнее.

– К вам, – протянул я направление укома партии, – на работу.

Сказал, а сам невольно скосил глаза на собеседника: будь сейчас за председательским столом хорошо знакомый мне Мигачев, я чувствовал бы себя свободнее. Но Мигачев ушёл на другую работу, а вместо него Янкин – новый в нашем городе человек. Как он отнесётся ко мне, комсомольскому секретарю – мальчишке в застиранной и изрядно поношенной гимнастёрке?

Однако во внимательном взгляде Якова Фёдоровича я не уловил ни удивления, ни иронии.

– К нам так к нам, – сказал он. – Давай знакомиться. Расскажи о себе, о родителях, о своей работе в укомоле. Подробно рассказывай, времени у нас хватит.

Как бы сами собой рассеялись последние остатки смущения и скованности: чувствовалось по всему, что Янкину не только нужно по долгу службы, но и интересно слушать мой рассказ. Слушал он с откровенным любопытством, иногда улыбался в смешных местах, иногда хмурился, когда я говорил о нужде и бедности, в которой жила наша большая семья до революции. Напоследок попросил написать заявление о приёме на работу и тут же наложил резолюцию: «Направить в юридический отдел».

– Пройди в соседнюю комнату, – протянул мне Яков Фёдорович какую-то бумагу, – внимательно прочитай этот документ и навсегда запомни каждый его параграф: здесь сказано самое главное о том, каким должен быть настоящий чекист.

Я прочитал и на всю жизнь запомнил исторический для каждого чекиста документ, изданный на заре Советской власти, в июле 1918 года.

В нем говорилось, что каждый комиссар, следователь, разведчик должен быть всегда и везде корректным, вежливым, скромным, находчивым. Нельзя кричать на людей, надо быть мягким, однако непременно проявлять твёрдость там, где к этому есть необходимость. Прежде чем что-нибудь говорить, надо хорошенько подумать, взвесить свои слова, чтобы они не прозвучали впустую. Во время обысков проявлять предусмотрительность, предотвращать несчастья, не забывать о вежливости и точности до пунктуальности. Охраняя советский революционный порядок, ни в коем случае нельзя допускать малейших его нарушений: за это работник подлежит немедленному изгнанию из рядов ЧК. Честность и неподкупность – главное в работе и жизни чекиста, ибо корыстные влечения являются не чем иным, как изменой рабоче-крестьянскому государству и всему народу. Чекист должен быть выдержанным, стойким, уметь безошибочно ориентироваться в любой обстановке и принимать правильные, быстрые решения. Узнав о небрежностях и злоупотреблениях, он не должен звонить во все колокола – этим можно испортить дело. Надо поймать преступника с поличным и пригвоздить к позорному столбу. Наконец, последнее: чекист обязан хранить как зеницу ока служебную тайну.

Весь остаток дня прошёл для меня под впечатлением этого, не раз прочитанного, заученного наизусть катехизиса чекистской доблести и чести. Возбуждённый, я и сам не заметил, как забрёл в городской парк, на берег озера, где в эту предвечернюю пору не было ни души. Сел на скамейку, задумался, и перед глазами как живой встал Яков Фёдорович Янкин: среднего роста блондин с очень внимательными голубыми глазами, перед которыми и солгать нельзя, и утаить ничего невозможно.

«Вот настоящий чекист! Постараюсь быть таким. Ради этого не пожалею ни сил, ни самого себя», – думал я.

На следующий день явился в ЧК на работу, и первое, что увидел на деревянном щите в комнате дежурных – приказ No 13. В этом приказе, в шестом его параграфе, шла речь обо мне: «С сего числа Смирнов Дмитрий Михайлович назначается на должность конторщика и зачисляется на денежное довольствие».

Конторщика? Ну что ж, должность невелика, но если в ЧК и конторщики нужны, значит, буду работать конторщиком. И полчаса спустя я впервые в жизни взял в руки следственное дело, чтобы зарегистрировать его в служебном журнале.

В Чрезвычайную Комиссию поступало много различных бумаг и документов. Я должен был правильно регистрировать их, разносить по соответствующим делам. В этом и заключалась на первых порах моя конторская, точнее, делопроизводительская работа.

Часто сотрудники обращались ко мне за справками, за документами. Всем было некогда, все торопились, и пришлось научиться быстро отыскивать необходимое среди множества бумаг в канцелярском шкафу.

А потом Яков Фёдорович вменил в мои обязанности приём, регистрацию и хранение вещей и корреспонденции, изъятых во время обысков.

– Что, Митя, туговато приходится? – шутил он, когда заходил в канцелярию и видел, что мне даже и минуты не удаётся передохнуть. – Ничего, брат, не поделаешь, такая уже у нас работа…

Однако постепенно все утряслось, и у меня начали появляться минуты передышки. Вместе с этим возрос и интерес к товарищам по новой работе, к сотрудникам ЧК. Многие были значительно старше меня годами, а некоторые и совсем пожилыми людьми.

Как ни удивительно, а именно с ними, с людьми в летах, и завязалась у меня прежде всего настоящая дружба: хотелось ближе познакомиться, о многом услышать, поучиться у них, чтобы стать опытным, умелым и смелым чекистом, какими были они.

Вскоре я был просто влюблён в старого рабочего, литейщика Тихона Ивановича Винькова, человека хотя и с не очень большим образованием, зато беспредельно преданного партии и Советской власти. Несмотря на преклонный возраст, на расшатанное здоровье, Т.И.Виньков не щадил себя на беспокойной и зачастую опасной оперативной работе. Днём ли, ночью ли, он с неизменной готовностью отправлялся на самые ответственные задания, нередко рискуя при этом жизнью. Но никогда не было случая, чтобы мы, молодые и полные сил, услышали от него жалобы на своё здоровье и усталость.

Близко сошёлся я и с Сергеем Филипповичем Балмочных, тоже пожилым коммунистом с дореволюционным, ещё с 1905 года, партийным стажем. Сергей Филиппович, в прошлом пекарь, обременённый большой семьёй, добровольцем пришёл на трудную работу в органы Чрезвычайной Комиссии и поклялся не уходить из неё, по его словам, до тех пор, «пока с нашей советской земли не будет под самый корень выкорчевана вся контрреволюционная и белогвардейская нечисть». Двух сыновей-комсомольцев проводил С.Ф.Балмочных на Южный фронт, на борьбу с Деникиным, и оба пали в боях за Родину. Но даже этот жестокий удар не сломил железную волю мужественного большевика-чекиста.

Как-то, когда мы познакомились поближе, Сергей Филиппович преподал мне один из самых первых уроков чекистской бдительности, подробно рассказав недавнюю историю, непосредственным участником которой ему довелось быть.

Однажды в городской столовой Балмочных случайно встретил знакомого парня, бывшего кадета Питина, с которым не виделся, кажется, чуть ли не с самых Октябрьских дней. На правах старшего Балмочных начал расспрашивать повзрослевшего юнца, как он живёт, чем занимается, где работает. Питин сначала старался отделываться неопределёнными, ничего не значащими словами и фразами, но, поняв, что отшутиться не удастся, вынужден был признаться напрямик:

– Зачем мне работать? Отец пока кормит, и ладно, а дальше посмотрим, как сложится жизнь.

– «Посмотрим»? – усмехнулся Сергей Филиппович. – И не скучно тебе на жизнь со стороны смотреть?

– Скука не для меня, – отмахнулся великовозрастный бездельник, – некогда мне скучать. Каждый вечер по бывшей Дворянской такие девочки фланируют, что на всех и трех моих жизней не хватит.

• Предыдущая
• 4/69
• Следующая