Однажды, вдруг, когда-нибудь… - Абрамов Сергей Александрович - Страница 48

• Предыдущая
• 48/63
• Следующая

Запустили ребенка, подумал он и заорал:

— Зинаида!

Она бесшумно возникла на пороге с половой тряпкой в руке.

— Что такое?… — Увидела брата, который от крика Вадима даже не проснулся, запричитала: — Ох ты, горе мое горькое, свалился на мою шею, людоед неумытый, хоть бы тебя понос прохватил, перестал бы лопать все подряд…

Схватила братца, потащила его, по-прежнему спящего, в дом — к умывальнику. Крикнула уже из коридора:

— Не волнуйтесь, Вадим Николаевич, сейчас я его умою и на вашу кровать уложу…

Не волнуйтесь… А он взволновался?… Вадим с удивлением отметил, что состояние здоровья — как, впрочем, и внешний вид — братца Константина ему и вправду не безразлично. Чувство новое для Вадима…

Уже подходя к калитке, решил проверить внезапно возникшее подозрение. Сбросил на траву этюдник и стул, почему-то на цыпочках прокрался назад, обогнул дом. Так и есть! Алики, орудуя лопатами, засыпали принесенной в ручных носилках землей вчерашнюю яму-ловушку. А князь Димитрий, голый по пояс, размашисто, умело косил косой крапиву и лопухи, приводил участок деда Василия в божеский вид.

Вадим не стал себя обнаруживать. Он заранее знал, что услышит: «Тая велела»…

Извечно лелеемое Вадимом одиночество было нарушено, от башни из слоновой кости остались живописные обломки, которые деловито разгребали члены Тайной спасательной команды. Новая реальность не раздражала Вадима. Скорее нравилась. Хотелось знать, что будет дальше. И особенно радовало, что реальность реальна. Весома, груба, зрима, как сказал классик. Никаких тебе мистик-размистик, никаких тебе домовых и ведьм, флейты, только флейты, а помело служит единственно для уборки мусора. Все прочно в этом мире. Материя, как и положено, первична. А дух вторичен…

Да, а куда же этот дух его влечет?…

Вадим поймал себя на том, что машинально шагает по мокрой податливой тропинке к болотистому полю, где бывшие Они с большой буквы (а ныне — они с маленькой) совершили однажды очередную пакость, срезав цветы. И хоть бы сегодня кто-нибудь догадался, исправляя положение, принести Вадиму букетик, поставить в банку с водой — как память о Несостоявшемся… Не-ет, они гуманисты. Они не станут напоминать о Несостоявшемся, это будет немилосердно, не тому их учит милосердная наставница.

А все-таки, зачем он туда идет? Ничего интересного там не осталось, а «Пейзаж без цветов» уже написан, уложен в папку для рисунков. Приличный этюд получился…

Размышляя, Вадим все же шел себе и шел, стараясь не задеть колючие лапы каких-то кустов, растущих прямо у тропинки. Шел просто так, потому что, остро возжаждав творчества, он еще не ведал, что станет писать: уезжать собирался, натуры для этюдов не присмотрел. Вот сейчас он свернет за кусты, пройдет по болотистому полю — туда, к лесу поближе. И наверняка что-то обнаружит. Полянку какую-нибудь. Или дерево. Все равно что. С ним так и раньше бывало: что-то вышибало из равновесия, долго не писалось, а потом начинало тянуть к холсту или картону, и тут — Вадим на опыте знал — стоило взять в руку кисть, уголь или карандаш и просто начать…

Он выбрался наконец на поле, завернув за кусты и (опять без многоточия не обойтись!)… замер, ошеломленный, боясь неосторожным жестом спугнуть увиденное, молчал, потому что не мог говорить, не знал, что говорить.

— Ну что же вы? — сказала Тая. — Раскладывайте свой ящик, я не каменная…

Она стояла посреди островка лиловых цветов, невесть как и когда снова выросших на старом месте, стояла, до пояса окунувшись в них, и цветы чуть покачивались на длинных стеблях, повернув свои колокольчики к солнцу, к теплу. И охапка тех же цветов оттягивала ей руки, она прижимала ее к груди, сцепив пальцы замком — для крепости, и лицо тонуло в цветах, а легкий и теплый ветер трепал ей волосы, гнал на глаза, занавешивая, и она то и дело встряхивала головой, чтобы убрать их — руки-то заняты, а надо видеть Вадима, его дурацкую физиономию с непроизвольно открытым ртом. Он так и стоял — женою Лота, закаменев. Вспоминал знакомое: этого не может быть, потому что не может быть никогда.

— Скоро вы? — Тая перехватила охапку снизу, освободившейся рукой справилась наконец с волосами. — Я так долго не простою, предупреждаю…

— Но почему… — начал Вадим, а Тая засмеялась, недослушав, не дав ему досказать.

— Было же объяснение, Вадим Николаевич. Прекрасное, между прочим, объяснение… Пишите-пишите, это ваше дело. Все остальное — мое…

А в столовой деда Василия Витька и Колюн вбили в стену железный костыль, на котором будет висеть написанная Вадимом картина. Так велела Тая.

Цирк был пустым и гулким, как рояль, из которого вынули музыку.

— На сегодня — все, — сказал Александр Павлович, — закрыли контору.

— А люки проверил? — спросил инспектор манежа.

— У вас что, иллюзию давно не работали?

— Давно… — Инспектор повспоминал: — Года два уже…

— Оно и видно. Мусора в люках как на свалке.

— Я скажу униформе.

— Не надо. Мои ребята сами уберут.

— Бережешь тайны, старый факир?

— А что ты думаешь?… Не успеешь оглянуться — сопрут. Тайны у меня на вес золота.

— Особенно с люками… — усмехнулся инспектор. — Жгучая тайна. Ассистентку — в ящик, ящик — под купол — трах, бах! — ящик на куски, ассистентка — в амфитеатре, живая-здоровая… Дураку ясно, что под манежем — люки. Нам вон пионеры об этом письма пишут…

— Пусть пишут, на то их грамоте учат… А вообще-то, у меня с твоими люками — полтора трюка. Хочешь — выкину?

— Выкини, будь умным. У тебя и так все трюки — первый сорт, ты у нас великий волшебник… Кстати, поделись с товарищем по искусству: как это ты из аквариума песок разного цвета достаешь? И еще сухой… Аквариум же прозрачный, все видно…

— Значит, не все… Секрет фирмы, товарищ по искусству. Выйду на пенсию — опишу в популярной брошюре. Для пионеров. Чтоб тебя письмами не мучили… Ладно, отдыхай до завтра.

— Как же, отдохнешь… — вздохнул инспектор. — Через полчаса — репетиция у медведей…

— Ну это уж твои заботы. Гляди, чтоб не съели… — И Александр Павлович, взглянув на часы, поспешил на второй этаж, в личную гардеробную. До шести — всего полтора часа, а надо было еще успеть заскочить домой, принять душ, переодеться, купить цветы — лучше всего розы, красные, шелковые, с тяжелыми каплями воды на лепестках, а в шесть его ждала Валерия — ровно в шесть, так условились: больше всего на свете Александр Павлович ценил в людях железную пунктуальность. Здесь, кстати, они с Валерией сходились… А в чем не сходились?

Если честно, ни в чем не сходились: это-то и было интересно Александру Павловичу в его новой знакомой. Впрочем, они пока не сравнивали свои мнения по разным поводам, не выясняли — кто прав, а кто нет, а потому и не ссорились ни разу за две — да, почти две уже, какой срок, однако! — недели знакомства, хотя Александру Павловичу и хотелось иной раз поспорить, пофехтовать. Но к своим тридцати восьми годам он определенно решил, что всякое выяснение отношений, взглядов на мир или — тем паче! — жизненных принципов, всякие там споры по этим больным вопросам непременно ведут к размолвке. Все сие в равной степени относится как к мужчинам, так и к женщинам, и если с мужчинами Александр Павлович конфликтов тем не менее не избегал, не чурался их, особенно по работе, то с женщинами — дело другое. Женщину не переубедить, всерьез считал Александр Павлович, женщину надо принимать такой, какова она есть, терпеть ее и внимательно изучать, искать слабые места, коли есть желание. А коли нет — так и иди мимо, спокойнее будет…

• Предыдущая
• 48/63
• Следующая